а, и без специальных приборов она
фактически неразрешима, потому что  на  самом  деле  левое  отличается  от
правого только тем, что вот ЭТО - левое, а вот ТО - правое.
     Чиновник озадаченно моргал.
     - Вы понимаете, - сказал Бьернссон, - слова сами  по  себе  не  могут
быть истиной или ложью. Если я говорю:  "Эта  кошка  -  белая"  -  то  это
утверждение не истинно и не ложно само по  себе.  Оно  становится  таковым
только в соотношении с реальностью. Если кошка белая - оно  истинно,  если
кошка черная - оно ложно, но ни из каких слов самих по себе не следует  их
истинность или ложность.
     Шаваш помолчал.
     - Иными словами, - спросил он, - вы хотите  сказать,  что  когда  мое
государство говорит: "Я защищаю свободу и оберегаю справедливость", то оно
лжет, а когда ваше государство говорит:  "Я  защищаю  свободу  и  оберегаю
справедливость", - то оно говорит правду?
     - Да, - сказал Бьернссон.
     Шаваш встал.
     - Спокойной ночи. Я надеялся, что  наша  первая  беседа  будет  более
содержательной. А  сейчас  -  у  меня  остались  еще  кое-какие  служебные
обязанности - так, осушить слезы вдов и сирот. Кстати, это не вы надоумили
вашего друга судью Кеша написать донос на первого министра?
     Двое стражников свели Бьернссона под руку в комнату на втором  этаже,
помогли, почтительно поддерживая, раздеться, и сунули в  постель.  Комната
была  одуряюще  роскошна.  Бьернссон  лег,  уткнулся  лицом  в  подушки  и
заплакал. Он плакал довольно долго, а потом незаметно и глубоко заснул.
     Когда Шаваш вышел из дома, пробило уже третью стражу. Именины были  в
полном разгаре. Сият-Даш и  инспектор  по  налогам  плясали  в  обнимку  в
освещенном круге на берегу пруда. Шаваш со странной  улыбкой  наблюдал  за
Сият-Дашем. Это был единственный посторонний человек,  который  знал,  что
именно Шаваш придумал арестовать яшмового аравана.
     - Ах, господин Шаваш, вот и  вы,  -  возгласил  Сият-Даш.  Помилуйте!
Луна, можно сказать, спустилась с небес в вашу честь, а мы  лишены  вашего
присутствия, и вы беседуете с каким-то отшельником!
     Губы Шаваш дернулись. Ведь велено же было пьяной твари не упоминать о
беседе, велено! Молодой инспектор вошел в  освещенный  круг  и  уселся  на
высоком садовом кресле.
     - Я узнал много интересного, господин Сият-Даш.
     - Сделайте милость, расскажите!
     Шаваш мягко, подчеркивая каждое слово, начал:
     - Господин Сият-Даш, - я прибыл в  эту  горную  управу  по  поручению
господина первого министра, чтобы расследовать  поданные  на  вас  жалобы.
Стоны крестьян достигли государева трона; явившись месяц назад, я дал  вам
испытательный срок. И что же? Угомонились ли вы?  Боги  свидетели  -  нет!
Окрестных крестьян вы вымогательством заставляли работать на себя. Если  в
деревне случалась тяжба, истец давал  вам  взятку  и  ответчик  давал  вам
взятку; вы, дав молодому Дахуну денег под  проценты,  взяли  проценты  его
сестрой; мечтали погубить судью Кеша, пользующегося  доверием  крестьян...
Десять лет назад вы ограбили народ на границе, взятками сумели  откупиться
от неминуемой кары, предав собственного деверя, три года лицемерно  носили
траур...
     Тут только Сият-Даш посерел, упал инспектору в ноги и завопил:
     - Виноват! За свои прегрешения заслуживаю казни!
     - Первый министр, - холодно продолжал Шаваш - поощряет  земледелие  и
торговлю, уважает предприимчивость и честность, возвышает добрых и  карает
злых. Вы же, пользуясь служебным положением,  бесстыдно  вымогали  взятки,
издевались над подданными государя, разрушали суть его политики... Я хотел
терпеть, - но это переполнило мое терпение!
     И, вынув из рукава тяжелый сверток, который Сият-Даш вручил  ему  при
встрече у подножия холма, молодой инспектор швырнул взятку  прямо  в  лицо
начальнику Белоснежного округа. Золотые  монеты  раскатились  по  лужайке.
Сият-Даш наклонился было за золотом, но Шаваш прокричал страшным голосом:
     - Наказать негодяя немедленно!
     Все произошло  настолько  быстро,  что  пьяный  Сият-Даш,  по  правде
говоря, не успел даже связать страшных слов Шаваша  со  всем  безобразием,
что происходило в управе, с яшмовым араваном и прочими вещами, - а если  б
успел, все равно Шаваш не дал бы ему вымолвить ни слова.
     Два стражника бросились из темноты на Сият-Даша,  сунули  ему  в  рот
деревянную грушу и сорвали ворот кафтана. Миг - и преступника, связанного,
бросили на колоду. Миг, - и отрубленная голова покатилась по лужайке,  где
веселый и довольный Сият-Даш плясал только что...
     Чиновники стояли, как громом пораженные.
     Шаваш подошел к судье и положил руку ему на плечо.
     - Господин Кеш, - сказал он, - вы в  расцвете  сил  и  полны  желания
служить народу. Властью, данной  мне  государем,  я  назначаю  вас  главой
Белоснежного округа.
     Через десять минут новый глава округа, смертельно бледный, сидя бок о
бок с инспектором, прошептал:
     - Великий Вей! Я думал, первый министр...
     - Я читал вашу записку о  деятельности  первого  министра,  -  лукаво
усмехнувшись, перебил его Шаваш, а  потом  вдруг  замолк.  Минуты  две  он
разглядывал праздничный стол, а потом уронил голову на руки, и,  вздохнув,
промолвил:
     - Боги свидетели, - я не хотел самочинно казнить этого  человека!  Но
что было б, если б я его арестовал и повез в столицу? Он дважды попадал  в
тюрьму за дьявольские преступления, и  дважды  выходил  из  нее  благодаря
взяткам... Нет, тот, кто рубит голову дракона, должен действовать мечом, а
не пилой!
     Пробило уже последнюю ночную стражу, когда Шаваш, валившийся с ног от
усталости, вошел во флигель к отцу Адушу. Тот, закончив описи, складывал в
ящик пронумерованные реторты. Шаваш взял кувшин со шербетом  и  стал  лить
его себе в рот.
     - Хорошенькая ночь, - наконец сказал Шаваш.
     - Надо было, - сказал отец Адуш, - подвесить  эту  крысу  на  стенке.
Повисела бы - и все рассказала...
     Он имел в виду яшмового аравана.
     - Это большая ошибка, - возразил Шаваш, - пытать  человека,  если  не
знаешь заранее, что он должен тебе  рассказать.  -  И  безо  всякой  связи
добавил:
     - Этот господин Кеш - очень достойный человек. Это видно по доносу. У
него немножко неудачно сложилась судьба, но покупать стоит лишь того,  кто
не продается с первого раза.
     Некоторое время отец Адуш занимался бумагами. Внезапно он спросил:
     - А что это было  нужно  племяннику  аравана  Фрасака?  Чего  он  тут
выглядывал?
     Шаваш опять пил шербет.
     - Араван Фрасак  не  нашел  ничего  лучше,  как  найти  и  арестовать
настоящего Арфарру. Представляете - он,  оказывается,  еще  жив.  Был,  во
всяком случае.
     Шаваш подумал и прибавил:
     -  Даже  чего-то  сочинял  в  своей  избушке,  опять,  наверное,  как
исправить государство, - вынул из рукава мятый лист и протянул Адушу.
     Адуш просмотрел лист и пожал плечами.
     - Это что-то другое, - сказал он, - вряд ли Арфарра  станет  сочинять
такой проект на варварском языке.
     Шаваш взял бумагу обратно и стал глядеть на  нее  поверх  кувшина  со
шербетом. Действительно, лист был исписан по-аломски и заполнен едва ли на
треть, свежие чернила так и блестели...
     Шаваш чуть не выронил кувшин.
     Аломы, как и большинство варваров, пользовалось алфавитом империи, и,
хотя молодой чиновник и не мог  читать  по-аломски,  он  различил  -  раз,
другой, и третий - на едва наполовину исписанном листе  сочетание  букв  -
Ванвейлен. Ванвейлен!  Четверть  века  назад!  Тогда,  когда  Арфарра  был
араваном Варнарайна! Ванвейлен -  то  самое  имя,  которое  назвал  спящий
наверху лазутчик! Черт побери, если Арфарра что-то знает о людях со звезд,
и если они за это погубили Арфарру так же, как храм Шакуника...
     Через десять минут Шаваш, в сопровождении трех охранников, вылетел из
ворот управы и помчался по ночной дороге вниз.  Три  часа  назад  он  сам,
собственным проклятым  ртом,  велел  убить  Арфарру.  Этот  исполнительный
племянник! Великий Вей! Успеет или нет?!


     Киссур вернулся поздно, через подземный ход.
     - Советник!
     Никого. Снег во дворе затоптан. В комнатах - книги  вверх  корешками.
Волк страшно завыл. Киссур кинулся за укладкой - нету!
     Киссур оглядел  себя.  На  нем  были  синие  штаны  и  синяя  куртка,
перевязанная конопляной веревкой. На ногах - чулки  и  пеньковые  башмаки.
Киссур сунул в рукав кинжал с рукоятью в форме трехгранной шишки. Поднял с
земляного пола и положил в заплечный мешок затоптанную  ячменную  лепешку,
собрал и положил туда же мясо из опрокинутого котелка. Он слазил в  погреб
и достал из  потайного  места  некоторое  количество  денег.  Встряхнулся,
помолился дверному косяку и побежал по следу вниз, так быстро, что в  ушах
заложило от перепада высот.
     В ближней деревне Киссур украл лошадь и поскакал  по  следу  парчовых
курток. Лошадь была скверная, с мокрым хвостом  и  ослиными  ушами.  Утром
второго дня на  нее  позарился  какой-то  разбойник.  После  этого  Киссур
пересел на лошадь разбойника и еще взял себе его шапку из красного  шелка,
сплошь обшитую самшитовыми колечками. Это была красивая и приметная  вещь.
Кафтана Киссур брать не стал, потому что кафтан стал грязный и с дыркой.
     Вскоре Киссур доехал до развилки, где от Государева  Тракта  отходила
Абрикосовая Дорога. У развилки крестьяне рубили деревья. Киссур подъехал к
ним и спросил, зачем они это  делают.  Один  из  крестьян  сказал,  что  в
здешних местах  развелось  много  разбойников,  и  что  наместник  Ханалай
приказал вырубить деревья на сто шагов от дороги, чтобы разбойникам  негде
было устраивать засад.  Крестьянин  сказал  это  и  поглядел  на  шапку  с
самшитовыми кольцами. Киссур  спросил,  не  проезжали  ли  здесь  парчовые
куртки и в какую сторону они проехали. Крестьяне долго спорили между собой
и наконец сказали, что парчовые куртки, точно, проезжали, и часть  поехала
по тракту, а часть по Абрикосовой. Киссур спросил, куда ведет  Абрикосовая
дорога. Крестьянин сказал, что она ведет к Белоснежной управе, и что он не
советует ему туда ехать,  потому  что  в  Белоснежную  управу  проследовал
столичный инспектор. И вообще про это место пошли нехорошие  толки.  Тогда
Киссур плюнул на ладонь левой руки  и  ударил  по  плевку  ребром  правой.
Плевок отскочил в сторону Абрикосовой дороги.
     - Я все-таки поеду Абрикосовой, - сказал Киссур.
     - Как знаешь, - ответил крестьянин.  Только  говорят,  что  инспектор
Шаваш не из тех, кто любит жалобы, а из тех, кто любит подарки. И  я  снял
бы на твоем месте эту шапку с самшитовыми кольцами.
     А охранник Шидан, по прозвищу Черепашка, которому Шаваш велел седлать
к часу Росы коней, чтобы отправляться завтра утром с поручением,  вернулся
с напарником в караульную. Шидан снял пояс и стал чистить медную бляшку на
поясе.
     - Думается мне, - сказал Шидан Черепашка, - завтра  нам  дадут  много
денег.
     - Это хорошо, - сказал напарник.
     - Не очень-то этого хорошо, - сказал Шидан, потому что, сдается  мне,
Шаваш понял, что зря арестовал яшмового аравана, и что никакого золота  он
ему, негодяю, не сделает. И я думаю, что  он  завтра  велит  везти  его  в
столицу и прикажет, чтобы он до столицы не доехал.
     - Я про это ничего не думаю, - сказал напарник.
     - А я  про  это  думаю,  -  сказал  Шидан,  -  пойти  и  напиться  до
послезавтра.
     Тогда, - сказал напарник, - иди напиться в нижнюю деревню, а то тут и
пить нечего, и раньше времени попадешься на глаза Шавашу.
     И Шидан пошел в нижнюю деревню на постоялый двор напиться, чтобы быть
завтра пьяным и не ехать с поручением, потому что такие поручения у него с
Шавашем случались, но только касательно  людей,  а  не  богов.  И  это  не
очень-то простое дело - убить бога, даже если состоишь на  государственной
службе.
     Шидан пил сначала бузу, а  потом  рисовую  водку,  а  потом  какую-то
хитрую штучку из фиников и яблок, а потом опять  рисовую  водку,  а  потом
опять бузу. Ему стало легче на душе, и он подумал, что обязательно  завтра
поедет в столицу. Вот возьмет и поедет! Д-дочке. На приданое.
     - Сударь, - сказал ему кто-то, - это не вы обронили монету?
     Шидан Черепашка обернулся. Перед ним стоял  парень  в  синей  куртке,
синих штанах и красной косынке,  повязанной  на  лбу  узлом,  напоминающим
свиное ухо. Шидан был пьян, но  не  настолько,  чтобы  терять  деньги.  Он
улыбнулся деревенскому простачку и сказал:
     - И вправду, потерял!
     Потом ему стало весело, и он хлопнул парня по плечу:
     - Нашел, - так угощайся!
     Новый знакомый стал пить вместе с Шиданом. Шидан вскоре с  ним  очень
подружился. Шидан спросил, случалось  ли  ему  убивать  мертвецов.  Парень
отвечал, что другие говорят, что случалось, но сам он не уверен,  что  это
были мертвецы. А вот отцу его случалось, это точно.
     - Слушай, - сказал Шидан, - ты-то мне и нужен. Я тебя покажу  Шавашу,
и мы поедем завтра вместе.
     - Куда же мы поедем вместе? - спросил парень  в  косынке,  завязанной
узлом в виде свиного уха.
     Шидан был пьян. Одна буза, и другая буза, и один  Арфарра,  и  другой
Арфарра сильно смешались в его голове.
     - Тут, - сказал Шидан, - вышло одно не очень  хорошее  дело.  Здешний
хозяин хотел сварить золото и скрыть недостачу - Шаваш ему для этого добыл
одного человека, Арфарру. Ясное дело, у них ничего  не  вышло.  И  вот  он
сегодня приходит ко мне и говорит: "Вези завтра Арфарру в столицу,  только
смотри, чтоб не доехал".
     - Да, - сказал собеседник, - не  очень-то  это  простое  дело,  убить
мертвеца или бога. Но я тебе помогу.
     Шидан обрадовался и пил, пока не стало совсем беспамятно. Потом Шидан
заторопился в усадьбу. Они вышли. Ночь была красавица:  жемчужные  звезды,
серебряные луны. Шидан попросил свести его в  нужник,  потому  что  завтра
надо ехать пораньше и потому что такие вещи не  предписано  делать  помимо
обозначенных мест. Парень повел его с дороги к кустам,  обсыпанным  лунным
серебром.
     - Ох ты ну ты, - сказал Шидан, - посмотри, какая красота!
     - Как ты думаешь, - полюбопытствовал парень, - если Арфарра  бог,  не
придут ли ему на помощь звери и бесы? Ты только погляди, что там торчит!
     Шидан поглядел и увидел, что из кустов выходит огромный белый волк, а
глаза волка сверкают, как два медных таза. Шидан отшатнулся, и  в  тот  же
миг парень поймал  Шидана  и  ударил  его  ножом  в  яремную  вену.  Шидан
вскрикнул и упал, и пока падал, помер.
     Парень перенес тело Шидана в кусты и снял  с  него  форменную  одежду
стражника. Свою одежду он  завернул  в  платок,  вложил  туда  же  камень,
завязал все это тройным узлом и кинул  в  реку.  Он  переоделся  в  куртку
Шидана, проверил ключи и документы и пошевелил  губами,  повторяя  пароль,
услышанный от Шидана. Потом он вынул из Шидана кинжал с рукоятью  в  форме
белой трехгранной шишки, с узким желобком вдоль обеих сторон клинка, вытер
его о траву и сунул себе в рукав. Волку он приказал сидеть.
     Бьернссон проснулся: кто-то стоял над ним и капал горячим воском:
     - Вставай же!
     Бьернссон пригляделся и узнал человека со свечой и в парчовой куртке:
это был Киссур. Киссур схватил яшмового аравана за ворот рубахи и вынул из
постели. Одеваясь, Бьернссон повернул голову  и  увидел  слева,  у  стены,
стражника. Голова стражника лежала отдельно.
     - Пошли, - сказал Киссур, накидывая на Бьернссона куртку. - Обет, что
ли, этот подонок дал, - извести всех, кого народ называет Арфаррой?
     Бьернссон поискал глазами. Стражник давеча был не один.  Ага!  Вон  и
напарник. Бьернссону стало жутко.
     - Зачем вы меня искали? - спросил он.
     - Я не вас искал, - ответил негромко Киссур, - пошли.
     Они отворили  дверь,  и  Бьернссон  поскользнулся  в  какой-то  луже.
Бьернссон посмотрел, откуда натекла лужа, и увидел, что  лужа  натекла  из
Серого Ряпушки.
     - Мне нет смысла уходить, - вдруг сказал яшмовый араван.
     - Еще чего, - возразил Киссур, - вас завтра велено убить.
     Они  спустились  в  кабинет  хозяина,  где  часов  пять  назад  Шаваш
допрашивал пленника. Никого: только на шелковых гобеленах шепчут  ручьи  и
вьются дорожки, девушки  танцуют  в  сером  предутреннем  свете,  и  горит
лампадка перед маленьким  богом  у  большого  зеркала.  Киссур  подошел  и
оглядел себя в зеркало. Он впервые в  жизни  глядел  на  себя  в  парчовой
куртке тайного стражника. Он был очень похож на отца и  потому  дьявольски
красив. Желтая парчовая куртка шла ему необыкновенно. Киссур поворотился к
сейфу и потянул стальную ручку:  заперто.  Тогда  Киссур  уперся  ногою  в
стену, взялся обеими руками за  крышку  сейфа  и  поднатужился.  Бьернссон
вытаращил  глаза:  железо  закричало  дурным  голосом,  замок  крякнул   и
открылся. В сейфе были деньги, бумаги государственного займа  и  закладные
на людей. Золото Киссур спустил в мешок и закинул за спину.
     Закладные Киссур вывалил на пол, снял с алтаря лампадку  и  пересадил
огонь в бумаги. Затрещало, побежало к шелковым  гобеленам:  танцовщицы  на
гобеленах закричали руками.
     Беглецы выскочили во двор. Киссур закинул за стену крюк, взлетел, как
кошка, потащил яшмового аравана. Еще стена, еще ров. За спиной,  навстречу
рассвету, разгоралось зарево, кто-то истошно орал. У самого  леса  яшмовый
араван  обернулся,  будто  впервые  сообразил,  что  происходит,  взмахнул
руками, закричал что-то отчаянно на языке  богов,  и  толкнул  Киссура  на
землю. Тут же Киссура подбросило: сделался гром, на управу вдали  налетели
голубые мечи и оранжевые цепы, балки закружились золотыми листьями,  камни
разлетелись, как брызги из фонтана.
     - Клянусь божьим зобом, - сказал Киссур, - а я-то решил, что тот, кто
так проповедует, не умеет колдовать!
     Шаваш меньше чем на два часа отъехал от управы, когда  небо  и  земля
зажмурили от грохота глаза, и всадников чуть не скинуло  на  землю.  Шаваш
оглянулся: за лесом полыхало, как в фарфоровой  печи.  Затрещало,  валясь,
гнилое дерево.
     - Назад! - закричал Шаваш, повертывая лошадь.
     Ярыжка тоже поворотил лошадь, дал  ей  шпор  и  одновременно  затянул
потуже мундштук. Лошадь захрапела и забила копытами в воздухе.
     - Сударь, демоны, - вопил ярыжка, - видите, лошадь не хочет идти!
     Ярыжка очень хорошо знал, что если дать лошади шпор и тут же затянуть
мундштук, то лошадь станет на дыбы; но это не мешало ему видеть над  лесом
демонов, который пугалась лошадь.
     Шаваш добрался до управы уже  утром:  бревна  горели  как  соломинки,
пламя стояло тысячей лисьих хвостов, рыжих с белыми  кончиками.  По  земле
метались люди, а на небе выцветали луны. Кто-то дергал  Шаваша  за  рукав.
Тот наконец обернулся.
     - Отец Адуш! Великий Вей! Вы живы!
     И я жив, и чертежи живы, - спокойно сказал отец Адуш.  Я  знаете  ли,
был во флигеле, когда увидел, как в управе  напротив  горят  занавески.  С
пожаром можно было б и справиться, но я подумал,  что  этому  проповеднику
будет приятно считать, что я сгорел со всеми его делами.  И  вот  я  велел
вынести два самых интересных сундука и взял все  чертежи:  и,  признаться,
мне будет спокойней, если меня оформят как покойника.
     Шаваш согласился с такими доводами.
     Следы беглеца, конечно, были затоптаны, и крестьяне  клялись,  что  в
начале  пожара  из  управы   взлетела   яшмовая   колесница,   запряженная
серебряными лебедями.
     В тот же день, однако, у деревенской харчевни Шаваш нашел зарезанного
стражника. Но только через неделю, поразмыслив про арест  Арфарры,  и  про
сплетни о госпоже Архизе, которую видели близ  сторожки  отшельника,  и  о
молодом  разбойнике,  ограбившем  аравана  Фрасака,  и  жившем  при   этом
отшельнике, и сличив приметы, он сообразил, что произошло, - и если  бы  в
тот миг, когда он это сообразил, перед  ним  была  госпожа  Архиза,  -  он
задушил бы распутную суку собственными руками,