при самодержавной власти убийство  невинного  часто
бывает государственной необходимостью. А при власти закона такое  убийство
должно выйти наружу и кончиться скандалом.
     Белая собака шумно завозилась на полу. Арфарра замолчал.  В  спальню,
неслышно ступая, вошел чиновник. По кивку Арфарры он вкатил новую жаровню,
а потом, поклонившись, напомнил Киссуру, что сегодня вечером - именины его
тестя, и что скромный дом Чареники ждет его. Киссур показал  чиновнику  на
дверь, тот заспешил, шаркнул ножкой, влетел в каменный столик  для  лютни,
пискнул и убрался. Когда волкодав опять улегся на место, Киссур сказал:
     - Я помню, как вы, еще отшельником, спросили  меня  "если  б  явились
такие люди, по сравнению с которыми мы были бы как варвары по сравнению  с
империей, и завоевали бы нас, была ли б это  справедливая  война?"  Это  о
них? Вы думаете, они явятся опять?
     - Я так думал, - ответил Арфарра. -  Я,  конечно,  понимал,  что  они
могли опять разбиться по дороге, и кто  знает,  сколько  времени  занимает
путь до звезд? Потом ты сказал мне, что никакой каменной птицы на островах
нет, и я решил, что я что-то напутал. И вот теперь я  знаю,  что  они  уже
успели  воротиться,  чтобы  подобрать  свой  разбитый  горшок,  и  пропали
насовсем.
     - Глупо, - возразил Киссур, - пришли и ушли насовсем. Отчего?
     Арфарра пошевелился под одеялом.
     - Ты, однако, тоже доплыл до  Западных  Островов  и  больше  туда  не
плавал. Отчего?
     Киссур подумал и сказал:
     - Значит, у них в государстве разгорелась смута, и  им  стало  не  до
нас.
     - Тогда, - возразил Арфарра, -  ты  бы  нашел  в  горах  их  разбитый
корабль. А они вернулись за ним,  и,  я  думаю,  им  стоило  немало  денег
упаковать эту рухлядь.
     - Значит, они не хотят, чтобы мы о них  знали  до  поры  до  времени:
шныряют меж нами, строят козни и портят судьбу государства!
     "Не очень-то  мы  нуждаемся  в  их  помощи,  чтобы  испортить  судьбу
государства", - подумал Арфарра, прикрыл глаза и сказал:
     - Если  бы  они  шныряли  меж  нами,  они  бы  уничтожили  отчеты  об
экспедиции.
     - Так в чем же дело?
     - Я, - сказал Арфарра, - принимал Ванвейлена за человека из  морского
города с народным  правлением,  и  в  последний  наш  разговор  я  пытался
объяснить ему, что такое  бывает  только  в  маленьких  городах  в  начале
истории, но что нигде и никогда собрание граждан не  правило  протяженными
странами.  Дело  в  том,  что  просвещение   варваров   сильно   отягощает
налогоплательщиков. И чиновники, назначаемые государем, любят отличиться в
его глазах, приобретая новые провинции и просвещая варваров. А  чиновники,
избираемые народом, любят отличиться в глазах народа, и тратят  налоги  на
устройство бань, выдачу хлеба, или народные  гулянья.  И  хотя,  наверное,
государство Ванвейлена устроено не совсем так, как торговые городки,  -  а
все-таки,  видать,  демократии  никогда  не  будут  стремиться  просвещать
варваров.
     Киссур положил портрет на пол,  и  большая  белая  собака  немедленно
стала обнюхивать нарисованного человека  в  отороченной  кружевом  мантии.
Потом она подняла хвост, зевнула, отошла и легла поперек солнечного  луча,
пробивающегося  сквозь  шторы,  всем  своим  видом  выражая  презрения   к
медальону.
     - Значит, - сказал Киссур, - это  правда,  что  меч,  отомстивший  за
смерть моего отца, разрубил Хаммара Кобчика пополам, и еще выжег  в  скале
дыру глубиной в локоть и длиной в человека?
     Арфарра, кряхтя, заворочался на подушках.
     - Было там оружие, в этом корабле, - и какое! Такое, что  ваш  вассал
даже не смог понять, что это оружие: вот и я бы полгода назад принял  ящик
с порохом за засыпку для стен!
     Арфарра молчал,  улыбаясь  в  одеяло,  вышитое  птицами  и  утками  в
бездонных заводях.
     - Не нравится мне это, - сказал Киссур. - Нет  государства,  которому
не нужна война. Если в государстве есть оружие,  значит,  будет  и  война.
Если люди не будут воевать, оружие начнет воевать само.  А  если  люди  со
звезд воюют, то зачем им воевать друг с другом за свои же  объедки,  когда
можно объединиться и напасть на  страну,  в  которой  нет  оружия  и  есть
богатство? Не кажется мне, что народ с таким оружием - мирный народ!
     - Напротив, -  сказал  Арфарра,  -  это  очень  мирный  народ.  Самое
страшное оружие изобретают самые мирные народы.
     Арфарра засмеялся.
     - Тебе, Киссур, не нравится, когда  государство  умирает?  А  почему?
Потому что его завоевывают окрестные варвары. Почему же  варвары  сильнее?
Люди империи добывают себе на жизнь трудом, варвары добывают себе на жизнь
войной.  О,  они  ничего  плохого  не  хотят  империи!  Но   они   считают
несправедливым, что люди ленивые и робкие пьют из кувшинов  с  прекрасными
лицами, и носят шелка и бархат, а люди храбрые спят на голой земле. И  вот
они идут и восстанавливают справедливость. Все  на  свете  восстанавливает
справедливость, Киссур, - бедняки, государи, разбойники и варвары,  каждый
восстанавливает справедливость по-своему, и каждый - с выгодой для себя.
     Арфарра приподнялся в постели.
     - Столетие за столетием, - сказал он,  -  хорошо  устроенные  империи
погибали под  ударами  варварских  орд,  потому  что  просвещенные  народы
изготавливали прекрасные шелка и не изготавливали прекрасного оружия.  Как
империя может одолеть варваров? Создавая утварь для убийства и машины  для
войны. Если  сделать  это,  процветание  государства  станет  залогом  его
спасения, если не сделать это, процветание государства станет залогом  его
погибели.
     Арфарра помолчал и прибавил:
     - Я устал. Подпиши договор и иди.
     Киссур взял со стола бумагу, на которую указал Арфарра. Это  был  тот
самый договор с Ханалаем, который он отказался подписывать  неделю  назад.
Согласно ему Ханалай оставался единоличным главой провинции,  а  колдун  и
самозванец, яшмовый араван,  соблазнивший  людей  на  мятеж,  выдавался  в
столицу для казни.
     - Я знаю этого человека, - сказал Киссур, - этот человек  никогда  не
называл себя вашим именем и никогда не  проповедовал  мятежа.  Это  позор,
если его повесят вместо подлинных мятежников!
     - Подпиши указ, мальчишка! Ты  не  будешь  воевать  с  Харайном  этой
зимой! Ты  будешь  воевать  с  Харайном  тогда,  когда  у  меня  наберется
достаточно пушек! Ты будешь воевать  не  с  помощью  варваров,  а  помощью
инженеров!
     Киссур встал.
     - Сначала, - сказал он, - вы убили моего отца.  Потом  вы  убили  мою
мечту о том, как должно быть устроено государство. Теперь вы убиваете  мою
мечту о том, как должно быть устроено войско. Сначала вы доказали мне, что
лучше, если чиновники берут взятки. Теперь вы доказываете мне, что  лучше,
если воины будут как женщины...
     - Ты подпишешь или нет, - рассердился из подушек Арфарра.
     Киссур закусил губу, подписал указ и выскочил вон.
     У дверей в сад Киссура встретил Сушеный Финик,  один  из  лучших  его
командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем добродетели.
     - Я поспорил с  Ханадаром,  -  сказал  Сушеный  Финик,  -  на  тысячу
золотых, что ты не подпишешь указа.
     - Ты проиграл, - сказал Киссур.
     - Этот  человек,  -  сказал  Сушеный  Финик,  -  что  он  тебе  такое
наговорил?  Или  ты  думаешь,  он  действительно  хочет  мира?  Он   хочет
понаделать пушек, которые отнимут  у  нас  славу  и  добычу,  и  завоевать
Харайн,  воюя  скорее  чернилами,  чем   мечами!   Разве   можно   назвать
справедливой войну, в которой полководец не рискует своей головой?
     - Эту войну  нельзя  назвать  справедливой,  -  сказал  Киссур,  -  а
все-таки ты проиграл тысячу золотых.
     - Эй, - сказал Сушеный Финик, - ты куда?
     Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул  через  забор.  Сушеный  Финик
сиганул за ним, повертел головой - Киссура не было  видно,  только  прачки
колотили  вальками  белье  у  вздувшегося  канала...  "Верно,   не   хочет
показываться на глаза свите после такого указа", - рассудил Сушеный  Финик
и пошел к воротам.
     А Киссур перескочил пару оград и вышел задами  на  грязную  городскую
улицу. Вечерело. Кое-где белеными стенами торчали кучки рыхлого снега, и в
воздухе,  ослепительно  свежем  после  душных  покоев  Арфарры,  разлилось
какое-то весеннее просветление, и  предчувствие  войны  -  веселой  летней
охоты на мятежников.
     Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился  и  кинул  в
воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.
     Киссур шел довольно долго, пока не оказался  в  нижнем  городе.  Мимо
пронесли паланкин с закрытым верхом, и  Киссур  вспомнил,  что  сегодня  -
праздник у Чареники; ах, если б явиться  домой  под  утро,  с  тем,  чтобы
первая его жена не смогла уехать любезничать при  фейерверках  и  накрытых
столах! Нет, это  было  невозможно.  Тут  мысль  об  угощении  у  Чареники
напомнила ему, что он голоден.
     Слева от него мелькнула  харчевня:  толстая  девка  красила  наружную
стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.
     Харчевня была плохо освещена, и на  занавеси  напротив  входа  висели
закопченные бумажные боги. Богов было  штук  пятьдесят,  и  они  выглядели
недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка  принесла  мясо  и  вино,  и
подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с  закопченными  богами.
Девица, крашеная под воробья, пересела  по  другую  сторону  занавески  на
колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур  хотел  спустить
ее под лавку, но передумал.
     Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг  друга  вином  и
историями о привидениях, и спорить - будет война с Харайном или не будет.
     - Да, - сказала девица, - в  кои-то  веки  выпало  родиться  на  свет
человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через каждые семь
месяцев.
     - А что, - спросил Киссур, - при Нане было лучше?
     Соседи  заворочались.  Толстая  хозяйка  подошла  поближе  к   столу.
Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:
     - Не надобно жалеть покойников.
     - Совершенно не надобно, - подтвердил сосед, - если их жалеть,  то  в
шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.
     Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.
     - Не понимаю я указов нынешнего министра, - сказал он. Вдруг  стукнул
кулаком по столу и страшно заорал:
     - Мерзкая это вещь, - поощрять стяжание!
     Хозяйка заведения сказала с чувством:
     - Истинная ваша правда! Вот возьмите моих  девушек.  Мы  приписаны  к
цеху из поколения в поколение, и  всегда  цена  была  справедливая  -  две
розовых. А теперь начали поощрять  стяжание,  богачи  скупили  все  земли,
дочери их устремились в столице к  постыдному  заработку,  и  девочки  мои
совсем подешевели.
     Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У  двери
он стал разуваться. Девица сказала:
     - Возьми сапоги с собой, а то украдут.
     Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и  нежный  живот,  и  им  было
хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим  жиром,  и  сквозь  занавесь  Киссур
заметил поминальный портрет. Киссур спросил:
     - Это кто?
     - Мы договорились, - отвечала девица, - что он выкупит меня из общего
пользования и возьмет в жены,  но  в  прошлом  году  после  восстания  его
повесили.
     - Я выкуплю тебя, - сказал Киссур.
     - Все так говорят, - возразила девица.
     Киссур вынул портрет Ванвейлена, зажег свет и стал его рассматривать.
Подумал и сказал:
     - Человек, который отказывается убивать других ради общего благ, вряд
ли думает о пользе государства? Он боится, чтобы кто-то другой не убил его
ради общего блага.
     - Ага, - сказала девица.
     Среди ночи Киссур проснулся:  девица  тормошила  его.  Киссур  открыл
глаза и услышал стук в дверь.
     - Городская стража, - зашептала девица, - беда!  Никак  тот  лавочник
обиделся, что вы ругали господина министра!
     Дверь затрещала.
     - Откройте! Проверка документов!
     Киссур сел в постели. Что документов не было,  это  еще  полбеды.  Но
сегодня были именины Чареники! Великий Вей! Киссур представил себе,  какие
слова высыплет Арфарра, когда узнает, что  первый  министр  вместо  именин
тестя валялся с б...ми!
     Девица сунула ему в руки одежду, и он так и выскочил с этой одеждой в
окошко.  Сверху  заскрипела  дверь,  замерцал  фонарь...  Киссур  поскакал
стенами и садами. Шестой из садов был пуст, а дом заколочен.
     Киссур стал одеваться, и тут... Что бы вы думали?  Оказалось,  что  с
борозд на кафтане спороты все  кружева,  и  шитый  золотом  воротник  тоже
исчез. Киссур хлопнул себя по лбу и сказал: "Да эта девка была  в  сговоре
со стражниками! Ночью она просмотрела мою  одежду,  не  нашла  документов,
нашла знаки богатства, и решила, что я - вор!" Киссур проверил меч и нож и
подумал, что достойнее будет ему самому сегодня  проучить  девицу,  нежели
поручать  это  завтра  правосудию,  но  мысль  о  скандале,  и  без   того
неизбежном, удержала его.  Киссур  облизнулся,  погладил  рукой  воздух  и
подумал: "Глупая женщина! Если б она не погналась за грошовой выгодой, она
бы жила в шелку и пуху до конца жизни!"
     А девица, крашеная под воробья, тем временем лежала в своей каморке и
плакала. Стражники ничего ей не оставили,  а  еще  и  подбили  глаз.  Дело
обстояло в точности так, как полагал Киссур, но  девица  ничего  не  смела
возразить, чтобы хозяйка не выкинула ее в  канаву.  Девица  всхлипывала  и
вспоминала статного вора в кружевном кафтане.
     Ах, если бы ночные приключения министра на этом кончились!
     Но Киссур срубил мечом засохший пенек в саду, воткнул  меч  в  ножны,
перескочил через садовую стену и зашагал к своему дворцу. Улица была полна
лунных теней и богов, прибитых над дверьми.
     Киссур прошел  два  или  три  квартала,  как  вдруг  насторожился  и,
подкравшись, выглянул из-за угла. За углом стояли двое с мечами, а третий,
без меча и в кружевном кафтанчике,  испуганно  пятился  от  них.  Пока  он
пятился, от стены отделилась тень и взмахнула прутом с веревкой, петлей  и
сачком на конце. Человек в кружевном кафтанчике поймался в сачок.
     - Эй, - громко сказал Киссур, - рыбак, ты удишь рыбку в  неположенном
месте!
     С этими словами  Киссур  вытащил  меч  и  бросился  навстречу  ночным
рыбакам. И этот  поединок  Киссура  не  стоит  того,  чтобы  о  нем  долго
рассказывать, потому что  дело  очень  скоро  кончилось  тем,  что  одному
человеку Киссур перерубил меч  у  рукояти  вместе  с  пальцами,  а  другой
кувыркнулся в канал и там сразу же утонул. А третий утек.
     Киссур снял с головы пострадавшего сачок с петлей и увидел,  что  это
был  довольно  молодой  чиновник,  с  приятным  круглым  лицом,   бровями,
изогнутыми  наподобие  листа  антурии,  и  большими  перепуганными  карими
глазами.
     - Ах, - сказал чиновник, плача, - спасибо вам, сударь, а то я был  бы
уже не жив.
     - Пустяки,  -  сказал  Киссур,  -  терпеть  не  могу,  когда  убивают
невинных.
     После этого они направились в ночной кабачок и спросили там закуску и
вино. В кабачке  у  входа  висело  зеркало.  Киссур  глянул  в  него  и  с
сожалением убедился, что, действительно, кафтан его безобразно  искромсан,
и  вдобавок,  пока  он  скакал  по  крышам,  на  него  налипли  все   семь
разновидностей сора, и даже, кажется, две разновидности  нечистот.  Киссур
сел за стол, нащупал шнурок на шее, и молвил с досадой:
     - Ба, сударь! У меня  украли  кошелек!  Это  жаль,  ибо  я  чертовски
голоден.
     Изящный чиновник, - из ведомства обрядов и церемоний, судя по платью,
- оглядел Киссура и участливо спросил:
     - Много ли было в кошельке?
     - Не знаю, не больше двух тысяч.
     Чиновник еще раз посмотрел на Киссура, изумляясь пьяному  хвастовству
простолюдина, и подумал: "Глупец! Этот варвар обрезал и заложил в  ссудной
лавке кружева с последнего кафтана: откуда у него быть хоть сотне  грошей?
А все-таки он хороший человек". Улыбнулся и сказал:
     - Друг мой! Я почту за честь пригласить вас к трапезе.
     По приказу чиновника принесли гречневую лапшу с подливой и  ломтиками
баранины.
     - Эге, да я гляжу, вы мастер  есть,  -  сказал  с  улыбкой  спасенный
чиновник, когда Киссур, крякнув, в один миг опростал чашку, - не угодно ли
еще чашечку?
     - Пожалуй, - отозвался Киссур.
     Киссур съел еще чашку, и еще, а над четвертой  задумался.  Служаночка
перемигнулась с молодым чиновником и шепнула ему: "Бедняжка, наверное, три
дня не кушал! А ведь если его вымыть да приодеть - будет ничего".
     Потом стали пить вино.
     - Клянусь божьим зобом, - сказал Киссур, - вы не  пожалеете  об  этом
ужине.
     Они разговорились, как друзья, и чиновник много рассказал о себе.  Он
сказал, что его зовут  Иния,  и  что  он  служит  в  ведомстве  обрядов  и
церемоний. Но чем гуще становилась ночь, тем  печальней  становился  Иния.
Киссур заметил и спросил его:
     - Что вас тревожит? Могу ли я вам помочь?
     - Ах, - сказал  Иния,  -  сегодня  ночью  у  меня  свидание  с  одной
достойной дамой: идти мне или нет? Я подозреваю, что это мой  несчастливый
соперник нанял тех головорезов, от которых я спасся лишь благодаря вам.
     Киссур улыбнулся и сказал:
     - Сударь! Я с великим удовольствием буду сопровождать вас. И если эта
дама так хороша и знатна, как можно думать, глядя на вас, то  верно  уж  у
нее найдется служанка для меня.
     Так-то чиновник по имени Иния и Киссур выбрались из кабачка  и  пошли
темными улицами и ступеньками. Через полчаса они подошли  к  белой  стене,
чиновник свистнул, и Киссур увидел, как сверху спускается круглая  корзина
для арбузов. В этот миг луна выползла из-за  тучки,  верхушки  деревьев  и
флигелей в саду вспыхнули призрачным дивным светом, и Киссур с  изумлением
сообразил, что это - его собственный  дворец.  "Ах,  засранец,  -  подумал
Киссур, - что он плел мне про знатную даму? Верно, он бегает  к  одной  из
служаночек Янни."
     Иния  уже  собрался  было  садиться  в  корзину,  как  вдруг  вдалеке
послышался цокот копыт. Пустая корзина мгновенно взлетела вверх. Киссур  с
Инией бросились в придорожные кусты. Всадники подъехали и стали стучать  в
ворота: это были люди из лагеря.
     - Ну, - сказал Иния, - теперь будет суета до  третьей  стражи.  Может
быть, пойдем выпьем по чашечке вина?
     На соседней улице они зашли в харчевню с двумя сплетенными тыквами на
вывеске, и стали цедить через соломинку подогретое вино.
     - А я, - сказал Киссур, - узнал стену. Это дворец  первого  министра.
Что же вы говорили о знатной даме? Стало быть, ваша возлюбленная - одна из
служанок первой госпожи?
     Иния подмигнул и ответил:
     - Сказать по правде, дружище, меня пользует сама госпожа Янни.
     Киссур не шелохнулся, а только вынул изо рта соломинку и спросил:
     - Ба! Да это уж не  господин  ли  первый  министр  велел  задать  вам
трепку?
     - Нет, - ответил Иния, -  это  один  человек  из  тайного  ведомства,
который утолял ее в прошлом месяце.
     - А гнева  господина  министра  вы  не  боитесь?  Говорят,  он  рубит
глиняное чучело с одного удара.
     -  Так  что  ж?  Я-то  не  чучело,  а  человек.  Притом  волноваться,
согласитесь, следовало не мне, а тем, кто торил дорожку.
     - А если первый министр об этом не знает?
     - Помилуйте! Каждый лысый чиновник знает, а первый министр не  знает!
Да как же он может управлять государством, если не видит, какой карнавал у
него под носом! С чего ему гневаться? Хороший человек, сам гуляет  и  жену
пускает.
     Тут Киссур подумал: "Может быть, этот человек пьян, или врет".
     - А видали ль вы самого министра? - спросил он.
     - Один раз видал. Был как раз фейерверк у Чареники. Мы встретились  в
темной аллее. Госпожа Янни потупила глазки, а Киссур Белый Кречет поглядел
на меня этаким тараканьим глазом, и говорит: "Ладно! Вот тебе  письмо: