ы, на спор, убил  перед  строем  солдат  пленника  -
ударом кулака в висок.
     Итак, через два дня второй помощник Адон явился к  аравану  Баршаргу.
Тот был в скверном настроении.
     - Сколько вам за это дали? - спросил он о последнем ходатайстве.
     Второй помощник был правдивым человеком:
     - Три тысячи розовых.
     Баршарг бросил бумагу обратно.
     - Мало! Такое дело стоит в два раза больше.
     За  ужином  судебный  чиновник  показал  Баршаргу  донос  о  небесном
кувшине.
     Араван брезгливо поморщился.
     - Каких только чудес не встретишь на бумаге! То  о  людях  с  песьими
головами, то о старостах с чистыми руками. Об одном только чуде не  читал,
вот уж чудо так чудо: урожай, убранный без потерь.
     Второй помощник Адон отужинал  с  араваном  Баршаргом  и  откланялся.
Господин араван поднялся на башню управы и там  долго  глядел  на  бумаги,
разложенные на столе. На бумагах была карта звездного неба, и звезды  были
вдесятеро гуще, чем двадцать  лет  назад,  когда  молодой  Баршарг  кончал
столичный лицей. Кто бы мог подумать, сколько вещей, невидимых просто так,
можно увидеть через стеклянный глаз Шакуника! И кто бы мог подумать,  что,
увидев больше звезд, мы не увидели в них  ни  больше  порядка,  ни  больше
смысла...
     Господин араван положил жалобу в сафьяновую папку и спешно отправился
во дворец к экзарху.


     Араван  Баршарг  прошел  темным  ночным  садом  и  ступил  на   порог
башенки-беседки. Экзарх Харсома чуть  кивнул  ему,  приглашая  сесть.  Сам
Харсома сидел в глубоком кресле меж узорными столбиками беседки  и  слушал
бумагу, которую читал его молодой секретарь Бариша.
     Пламя одинокого светильника перед секретарем прыгало вверх и вниз,  и
вместе с ним прыгали на столбах золотые  лепестки,  унизанные  стеклянными
каплями. Потолок и углы пропадали в терпкой благовонной темноте. Секретарь
читал  письмо  столичного  инспектора,  старого  учителя  экзарха.  Экзарх
подарил инспектору диковинную черепаху с  золоченым  панцирем,  а  тот  по
скромности переслал подарок в соседнюю провинцию, другу,  а  письмо  сунул
под панцирь: как ребенок,  право!  Секретарь  поглядывал  на  экзарха:  не
скажет ли чего. Но лицо  экзарха  оставалось  по  ту  сторону  освещенного
пятна. Только видно было, как тонкие,  холеные  руки  покручивают  золотое
кружево паллава - свободно свисающего через плечо конца ткани. Официальной
одежде вейских императоров и членов их рода полагалось быть нешитой.
     Правило это вместе  с  другими  припомнил  двести  лет  назад  второй
государь  династии  Амаридов,  варваров-аломов,  завоевавших  империю.  Он
принял освященное двухтысячелетней традицией имя  Иршахчана,  обновил  его
законы и запретил аломский язык, одежду и прическу. Тогда же  он  усыновил
чистокровного вейца, будущего государя Меенуна. Экзарх Харсома тоже не был
родным сыном государя. Сын  троюродной  тетки  государя  Неевика,  он  был
усыновлен двенадцать лет назад. Прежний наследник,  родной  сын  государя,
был признан душевнобольным и отправлен в монастырь,  где  никто,  впрочем,
ему не препятствовал бездельничать и развратничать, как прежде.
     "В Варнарайне перестали уважать отжившее, - читал секретарь, - но  не
научились уважать человека. Города полны нищих и  воров,  а  управы  кишат
взяточниками. Государство отбирает у людей зерно, сосед - землю, а богач -
труд. Рынки кишат народом, но торгуют на них не  труженики,  а  нищие,  не
своим товаром, а своим трудом. Маленький человек остался рабом государства
и стал рабом богача. Деньги множатся сторицей, - но  не  как  рис,  а  как
пырей. Праведное богатство человек бережет и приумножает. Деньги  любимцев
экзарха  идут  на  подкуп,  на  роскошь  и  разврат.  Их  дома  на  бумаге
принадлежат храмам и казне, но их легко узнать - роскошью они не  уступают
государевым покоям, и у входа в них - тысяча ступеней, как в управе, а  от
описания мерзостей за их стенами блекнут чернила небесных ведомств.
     Каждый шаг экзарха - как смоква: снаружи блестит, а внутри муравьи, и
вот несколько примеров:
     Когда  он  стал  экзархом  Варнарайна  вместо   бывшего   наследника,
провинция была  разорена  прежними  чиновниками  и  опустошена  восстанием
Небесных Кузнецов. О! Экзарх покарал  корыстолюбцев,  а  вождя  восставших
привлек на свою сторону и сделал наместником провинции. Двор  был  изумлен
его уступчивостью, народ - покорен его великодушием. И никто не знал,  что
бывший бунтовщик, а нынешний наместник провинции - шпион и провокатор. Что
экзарх Харсома осмелился потопить провинцию на два года в крови  -  только
чтобы доказать от имени народа бездарность бывшего наследника.
     К  сему,  дабы  не  быть  голословным,   прилагаю   донесения   главы
бунтовщиков будущему экзарху.
     Араваном   провинции   был   назначен   молодой   чиновник   Баршарг,
единственный, кто сумел оборонить свой  город  от  восставших.  Но  экзарх
возвысил Баршарга потому, что  знал  причину  его  стойкости:  пока  город
оборонялся,  епарх  города  сбывал  по   удесятеренной   цене   зерно   из
государственных закромов.
     К  сему,  дабы  не  быть  голословным,  прилагаю  отчетные  документы
зернохранилищ и протоколы допроса двух сообщников Баршарга, которые  тогда
же были сняты экзархом, дабы иметь Баршарга в своих руках.
     Экзарх  поручил  Баршаргу  создать  армию.  Тот   блестяще   выполнил
приказание,  и  год  назад  его  войска  разбили   напавших   на   империю
варваров-аломов. Люди, радеющие о  благе  государства,  радовались  этому,
хотя и подозревали, что армия экзарху нужна не только против варваров.
     Но что это за армия? Это не армия империи! Это армия варваров, аломов
и ласов, которые подчиняются Баршаргу не потому, что он чиновник  империи,
а потому, что он потомок рода  Белых  Кречетов,  некогда  завоевавших  наш
народ! Более того, чтобы потакать преступной  привязанности  роду,  экзарх
назначил сына  Баршарга  помощником  отца,  вопреки  первому  из  запретов
империи, запрещающих сыну служить подле отца.
     Но и это не самое страшное: год назад империя не нуждалась в  защите!
Сейхуны явились к нам как друзья. Они просили земель для военных поселений
и сами были готовы защищать Варнарайн. Но араван Баршарг и его подчиненные
разворовали  посланный  варварам   провиант,   и   те   не   выдержали   и
взбунтовались.
     К сему прилагаю, дабы не быть голословным, предшествовавшие восстанию
жалобы варваров на факты продажи детей и жен за зерно.
     Сотни  лет  государство  боролось   с   разнузданностью   народа,   с
праздниками Ира, со свальным грехом и храмовой проституцией. А два  месяца
назад  епарх  Дукки,  господин  Стварх,  принес  в  жертву  черной  Шевере
шестимесячного ребенка, чтобы инспектор из столицы остался им доволен..."
     Экзарх поднялся и мягко, как кошка, стал ходить по  беседке,  держась
вне освещенного  круга.  Араван  Баршарг  поудобней  устроился  в  кресле.
Большая полосатая белка скользнула по полу, оттопырила хвост  и  по  ветке
сканого шелка взобралась на плечо аравана.  Тот  поднял  руку  и  принялся
гладить зверька.
     "...Но продажность чиновников - это еще не все. Храм Шакуника  правит
половиной провинции: везде  только  и  разговоров,  что  о  его  колдунах.
Кожаные поручительства храма  употребляют  вместо  государственных  денег;
кожевенные мастерские храма отравляют воду, его известковые печи отравляют
воздух, его незаконные заводы разоряют людей.
     Я побывал в деревнях, где  раньше  набивали  ткань  "шими"  и  "лух".
Тысячи лет люди варили сафлоровый клей и окунали ткань в  воск.  У  каждой
семьи был свой узор. Поля отбирались каждые пять лет, а узоры передавались
из поколения  в  поколение,  и  ни  чиновники,  ни  земледельцы  не  могли
разрушить труда маленьких  людей.  Теперь  ткани  из  храмовых  мастерских
разорили ткачей, и храм сделал их своими рабами: чем продажа  труда  лучше
продажи тела? Храм нарушает законы ойкумены и торгует с варварами. Если бы
он вез то, что нужно  людям!  Но  его  торговцы  везут  из  страны  аломов
драгоценные камни и меха, кость и морские раковины. А взамен  они  продают
варварам оружие. Оружие, которого не имеет войско  страны,  потому  что  в
ойкумене нет войска! Ибо господин араван победил взбунтовавшихся  сейхунов
не оружием, а  храмовым  колдовством:  варварам  померещилось,  что  скалы
рушатся на них. Но с древности известно,  как  непрочны  победы  колдунов.
Гусиные яйца да буйволиная моча - и наваждение бы исчезло. Двенадцать  лет
назад Небесные Кузнецы тоже  умели  колдовать.  Рехетта  делал  воинов  из
бобов,  и  лепешки  -  из  рисовой  бумаги,  а  кончилось  все  разорением
провинции..."
     -  Хватит!  -  злобно  взвизгнул  экзарх,  и  недовольным   движением
перекинул паллав за  спину.  Вышитый  хвост  задел  духа-хранителя,  мирно
таращившегося в углу, тот упал на пол и разлетелся на тысячу кусков.
     - Да, - сказал секретарь, - бог так же хрупок, как человек.
     - Ни в коем случае, - поспешно сказал экзарх. - Дело не  в  том,  что
этот дурак пишет, а в том, кто ему дал документы!
     - Однако, как он  обличает  храм,  -  промолвил  Баршарг,  -  вам  не
кажется, ваша светлость, что храм и в самом деле разжирел...
     Экзарх обернулся к Баршаргу. Лицо его от бешенства было бледным,  как
разлитое молоко, и нем сверкали большие, цвета зеленой яшмы, глаза.
     - А ты молчи, - заорал он,  -  воровать  надо  меньше!  А  не  можешь
меньше, так воруй у крестьян, а не у варваров!
     Баршарг  помолчал.  Бывали  моменты,  когда  ему  было  очень  трудно
забывать, что именно он, Баршарг, - потомок тех, кто завоевал это  лежбище
трусов, а этот, в нешитых одеждах, перед ним, - веец,  выскочка,  даже  не
сын государя...
     - Правда ли, - спросил тихо араван, - что прежнего  наследника  вновь
призывают ко двору?
     Экзарх побледнел.
     - Черт бы побрал эту шлюху, - прошептал он.
     Баршарг лениво перелистывал приложенные к письму документы.  Баршаргу
было не очень-то приятно держать в руках эти документы. Никому  не  бывает
приятно держать в руках свою смерть.
     - Откуда  господин  инспектор  взял  эти  бумаги?  -  спросил  араван
Баршарг.
     - Из моего секретного архива, - коротко сказал экзарх. - Их хватились
неделю назад.
     Да-да. Из его секретного архива. Милая привычка экзарха - держать  на
своих верных помощников заверенную свидетелями топор и веревку.  Чтобы  не
тревожиться лишний раз за верность помощников.
     - И кто же их выкрал?
     - Выяснением этого вы и займетесь, Баршарг.  Посмотрите,  у  кого  из
моих секретарей вдруг завелись деньги, или  кого  можно  было  поймать  на
шантаже...
     - А если тот, кто выкрал документы,  сделал  это  не  ради  денег?  -
проговорил Баршарг, - а ради мести или справедливости? Как я поймаю его на
деньгах?
     Секретарь Бариша, надушенный и завитой, как девушка, - об  отношениях
между ним и экзархом ходили самые разные слухи, - коротко  усмехнулся.  Уж
что-то, а Баришу в стремлении к справедливости заподозрить было нельзя.
     - Итак, ваши указания? - проговорил Баршарг еще раз.
     -  Первое,  -  сказал  экзарх,  -  выяснить,  кто  доставил  Адарсару
документы. Второе, - проследите, чтобы Адарсар больше никому не  направлял
подобных писем. Третье - господин Адарсар не должен вернуться в столицу.
     - В таком случае, - сказал Баршарг, - мне будет  легче  всего  самому
спросить у господина Адарсара, кто предоставил ему документы.
     - Он все-таки мой учитель, - неуверенно пробормотал экзарх,  знавший,
как именно Баршарг умеет  расспрашивать  попавших  ему  в  руки  людей.  И
неожиданно добавил:
     - Ну хорошо, кто-то из секретарей предал меня,  но  народ-то,  народ!
Ведь это народ жаловался! Я знаю, он ходил по  селам,  расспрашивал,  бабы
плакались перед ним в пыли. Почему? Они же стали жить лучше!
     Араван Баршарг поудобнее устроился в кресле.
     - Я бы хотел напомнить господину экзарху старинную историю, -  сказал
Баршарг. - Это история про то, как маленький человек, рыбак Хик, принес  в
подарок Золотому Государю невиданного угря. Государь обрадовался подарку и
спросил, что бы Хик хотел  получить  за  эту  рыбу.  "Двадцать  плетей"  -
ответил рыбак. "Но почему?!" "Когда я шел сюда, начальник дворцовой стражи
потребовал, чтобы я отдал ему половину того, что получу от Вашей Вечности,
и поэтому десять плетей причитается ему".
     Маленький человек - продолжал Баршарг, - это человек, который  скорее
даст себе десять плетей, чем позволит другому получить десять золотых. Вот
поэтому-то  простой  народ  и  жаловался  господину  Адарсару...   Баршарг
рассеянно повертел в руках сафьяновую папку и закончил несколько некстати:
Ваша светлость, я хотел бы переговорить с вами наедине.


     Металлический кувшин был покрыт черной эмалью с серебряной  насечкой.
Из узкого горлышка его била раскаленная газовая струя, и человек в  темном
стеклянном колпаке водил ей по гладкой матовой стали люка.  Чуть  поодаль,
на пригорке, охрана из  варваров-аломов  травила  байки  о  привидениях  и
грелась на  утреннем  солнышке.  Трое  людей,  не  отрываясь,  следили  за
действиями человека: экзарх Харсома, араван Баршарг и третий, по прозванию
Лия Тысяча Крючков. Тысяча Крючков жадно  дышал,  вертел  во  все  стороны
головой и яростно расчесывал струпья на запястьях: еще три  дня  назад  он
сидел  в  колодках  за  неизбывное  стремление  лазить  в  чужие  сейфы  и
изготавливать инструменты, не предусмотренные в государственных  перечнях.
Среди тысячи его крючков, однако, не  нашлось  ни  одного,  подошедшего  к
матовому божьему сейфу.
     Сам Лия, исходя из многолетнего опыта, ни  за  что  не  стал  бы  его
потрошить. В земной управе в сейфах  держат  предписания  и  доносы,  и  в
Небесной Управе, верно, что-нибудь похожее: чуму или наводнение.  Зато  на
газовую горелку он глядел во все глаза:
     - Вот это отмычка так отмычка, - и от избытка чувств ухватил стоящего
рядом экзарха за рукав.
     Такая фамильярность  была  извинительна:  на  экзархе  были  потертый
малиновый кафтан чиновника третьего ранга:  кстати,  ничего  необычного  в
инспекционной поездке инкогнито для Харсомы не было. Араван Баршарг  стоял
в пестром платье командира  варварского  отряда.  Рыжие  волосы  и  нос  с
горбинкой делали сходство и  вовсе  убедительным.  Баршарг  был,  конечно,
полукровкой, но все-таки потомком варваров-аломов, говорили даже, что  его
род некогда сидел королями в соседнем Варнарайне.
     Что до местных жителей, то они обходили учебный  лагерь  варваров  из
военных  поселений  в  Козьем-Гребне  за  семь  суней,  -  эти  еще   хуже
чиновников.
     Газовая струя увяла. Человек снял темный стеклянный колпак, и под ним
открылось молодое простоватое  лицо.  Парень  протер  покрасневшие  глаза,
откинул со лба мокрую белокурую прядку  и  вразвалочку  пошел  к  экзарху.
Харсома спросил его, известны ли в храмовой  мастерской  такие  металлы  и
сплавы, как тот, что он только что резал?
     Парень ответил равнодушно и устало:
     - Я не видал, а господин Кедмераг, может, и знает. Говорят, он каждую
неделю делает новый сплав... Это раньше было - десять первоэлементов, семь
способов и два начала, а теперь их больше, чем водки  на  свадьбе...  Ведь
это он ее и убил, - прибавил парень таким же ровным голосом.
     - Кого? - не понял в первый миг Харсома.
     - Жену мою. Господин Кедмераг позвал ее в услужение. Она  спрашивает:
"Идти?" А я говорю: "Иди, он же монах", а  она  возьми  и  удавись  в  его
доме... Да вы не горюйте, господин  чиновник,  -  сказал  парень,  заметив
искреннее страдание на лице Харсомы. - Меня скоро  выпустят.  Я  господину
экзарху жалобу сумел переправить, а у  господина  экзарха  руки  до  всего
доходят.
     "Да, - подумал экзарх, - сумел переправить, это уж точно, и  господин
Кедмераг принужден  был  давать  объяснения,  -  разумеется,  не  о  своих
странных вкусах, а о том, как работает газовый резак..."
     Мощь храма по временам ужасала Харсому. Все остальное - было. Будущие
государи использовали  и  народные  восстания,  и  крестьянские  секты,  и
варваров, и маленьких людей, и теории самовлюбленных  болтунов...  а  пуще
всего спасительную жадность, порочность и лживость человека.
     Были  и  храмы,  похожие  на  меняльные  конторы,  были  храмы,   где
рассуждали о сущем и не-сущем. Но дух Знания и дух Прибыли ненавидели друг
друга, и только он, Харсома, на свою беду, сочетал  их  браком.  Он  думал
лишь приобрести нового союзника, а оказался повивальной бабкой  при  новом
боге. Харсоме было досадно. Государи меняются раз в двадцать лет, династии
- раз в двести, а новые боги рождаются раз в тысячелетие.
     Двенадцать лет новый бог с его позволения перекраивал мир, и огонь  в
горнах стал в два раза горячее, краски на тканях - в три раза дешевле.  Но
монахи остались монахами. Они блюли новые тайны по-старому,  так  же,  как
общинники утаили падение корабля, так же, как утаивает мзду чиновник.  Они
хранили монополию на  знание,  стремились  к  монополии  торговой  и  были
союзником столь же  опасным,  сколь  для  последнего  государя  предыдущей
династии - отряды варваров-аломов. Харсома знал  о  храме  неприятно  мало
существенного, - например, храм, получив монополию на чеканку монеты, стал
делать фальшивые старые ишевики с примесью платины вместо золота.
     Дикий вопль потряс воздух: варвары-аломы, под умелым руководством Лии
Тысячи Крючков, наконец сумели распахнуть надрезанный стальной люк.


     "ВНИМАНИЕ!  ПРОЙДИТЕ  ПРОЦЕДУРУ  ИДЕНТИФИКАЦИИ  ЛИЧНОСТИ!   ВНИМАНИЕ!
ПРОЙДИТЕ ПРОЦЕДУРУ ИДЕНТИФИКАЦИИ ЛИЧНОСТИ! ДО ЗАВЕРШЕНИЯ ПРОЦЕДУРЫ  ДОСТУП
К УПРАВЛЕНИЮ КОРАБЛЕМ ОСТАЕТСЯ ЗАКРЫТЫМ."
     Господин экзарх сидел за центральным пультом управления,  уставясь  в
зеленые строчки,  бегущие  по  экрану.  Он  чувствовал  себя,  как  мелкий
чиновник, посланный с обыском к проворовавшемуся хранителю Большой Печати.
Хранитель что-то  повторял.  Грозил?  Умолял?  Сулил  взятку?  Обещал  все
рассказать?
     Ничего, он скоро выучит язык звездных сановников.
     Аромат  сосредоточенного  спокойствия   поднимался   из   курильницы,
вытесняя потихоньку затхлый металлический  запах.  Харсома  поднял  глаза.
Золоченый венчик курильницы был как одинокий цветок на залитом водой поле.
Приборы были гладки, как кость  мертвеца:  ни  просечки,  ни  чеканки,  ни
росписи, ни эмали, - мутноватый белый металл.
     - Великий Вей, - сказал экзарх, -  какому  же  богу  поклоняются  эти
люди, если он запрещает им разрисовывать утварь для полетов?
     Араван Баршарг почтительно возразил:
     - Поспешные решения часто несправедливы.
     Харсома  взглянул  на  аравана,  на  рыжеватые  кудри  и  хищный  нос
алома-полукровки. "Мерзавцы, - подумал он, - мерзавцы. Что они  сделали  с
ойкуменой. Страну разорили, книги сожгли. Добро бы просто завоевали: а  то
народ упорядочили, как войско, и грабеж возвели в хозяйственный закон..."
     - Это боги несправедливы, - хрипло сказал Харсома. - Почему у звезд -
они, а не мы? Почему мы даже море потеряли?
     Араван ничего не ответил, только глядел в  зеленоватый  омут  экрана,
где расплывалось отражение экзарха. "Раб,  сын  рабов,  -  подумал  он,  -
наследник трона Амаридов... и я пресмыкаюсь перед ним. В Горном Варнарайне
каждый сеньор равен королю. Две тысячи  лет  рабства.  Иршахчан  в  каждой
душе. Побежденные, развратившие победителей".
     Он осторожно положил  перед  экзархом  две  глянцевые  картинки:  вид
города с птичьего полета, каждый город больше столицы.
     - Обратите внимание, ваша светлость, - сказал он. -  Здесь  солнце  -
желтое, а здесь - зеленое. Тут растения вроде пальм, тут  -  сугробы...  а
здания такие же. Управа наместника в Анхеле похожа как две капли  воды  на
управу наместника в Лише, но Нижний Город в  Анхеле  не  похож  на  Нижний
Город в Лише. К