сказал Арфарра, - у меня нет никаких законных оснований
для ареста Кидара и его друзей.
     - Так арестуйте без оснований!
     Арфарра немного смутился и не знал, казалось, чем опровергнуть  столь
резонное соображение.
     - Полгода назад, - продолжал Киссур, - у нас не было  сил.  А  теперь
под столицей стоит шесть тысяч конников и двадцать тысяч пеших. Пусть  они
войдут в столицу и будут как щелочь, которая  очищает  старое  серебро  от
грязи!
     Арфарра помолчал и ответил:
     - Друг мой! Можно арестовать Кидара. Можно схватить  всех  тех,  кто,
как ты считаешь, недостоин быть возле государя. Можно даже найти им замену
в лице твоих любимцев. Но в  ойкумене  тридцать  две  провинции.  Три  уже
отложились. Еще десять ждут только повода, чтобы взбунтоваться. Мыслим  ли
повод лучший, нежели военный дворцовый переворот?
     Киссур облизнулся и сказал:
     - Я разобью Ханалая и всех, кто осмелится следовать его примеру,  ибо
отныне у империи есть войско.
     - Да, - сказал Арфарра, - это удивительно. Вы сумели сотворить войско
из ничего. Ваша война с  черными  шапками  принесла  семикратную  прибыль.
Сколько, вы думаете, вам понадобится денег на войну с Ханалаем?
     Киссур опустил глаза и сказал:
     - Мои командиры преданы государю, но неразумны и дики. Они хотели  бы
служить государю без платы, а кормиться с  земли,  полученной  за  военную
службу. Что взять с варваров?
     Вопреки здравому смыслу, Арфарра  расхохотался.  Отсмеявшись,  старик
сказал:
     - Ваши варвары мудрее наших финансистов. Потому что, Киссур,  будущим
летом в ойкумене деньги будут стоить еще меньше, чем  человеческая  жизнь,
и, действительно,  кончится  насилие  чиновников  и  богачей,  а  начнется
насилие тех, кто кормится с земли, полученной за военную службу.
     Киссур задергал левым веком, и, чтобы  скрыть  это,  стал  потихоньку
расхаживать из угла в угол. Уже рассвело. Серый плащ его, шитый по  подолу
жемчужными птицами в тростниках и травах, цеплялся то за ножки жаровни, то
за жертвенный столик. Вдруг Киссур сплюнул в ладонь левой руки и ударил по
плевку  ребром  правой.  Плевок  отскочил  влево  и  попал   на   шелковую
молитвенную подушечку.
     - Значит, - сказал Киссур, - вы не арестуете Кидара?
     - Нет, - ответил Арфарра.
     Киссур нехорошо засмеялся и спросил:
     - Сколько Кидар вам за это дал?
     - Щенок, - сказал Арфарра, выпрямляясь, - ты знаешь ли, что гово...
     Арфарра не докончил фразы. Киссур, вытащив из рукава несколько бумаг,
швырнул их в лицо старику.
     - Знаю, - закричал Киссур, - знаю, да не верю! Не верил до сих пор! А
теперь! Да они купили вас! Вам никогда ничего не нужно было, кроме власти!
     - Глупец, - пробормотал Арфарра, - даже если я бы что-то  получил  от
Кидара, то ведь все равно тот, кто его конфискует, получит гораздо больше.
     Киссур повернулся и вылетел из двери, как пробка.  Арфарра  некоторое
время сидел молча, потом стукнул  в  бронзовую  тарелочку.  Явился  слуга.
Арфарра кивком указал ему на красную  молитвенную  подушечку,  на  которую
попал плевок варвара, и промолвил:
     - Вынеси и сожги.
     Хотя, право слово, плевок этот на подушечке был совершенно незаметен.
     На дневной аудиенции Киссур, выйдя вместе с государем, не  поклонился
Арфарре - это видел весь двор.
     Государь Варназд был счастлив и  не  расставался  с  Киссуром  ни  на
охоте, ни за трапезой. В свите его сразу же появилось множество  варваров.
Государю нравилась их беззаботность и сила.  Особенного  государь  отличал
одного из командиров, по имени  Ханадар,  а  по  прозвищу  Сушеный  Финик.
Сушеный Финик считался у аломов лучшим певцом. Он пел  хвалы  государю  на
всех пирах, и не было случая, чтобы он получил за свою песню  меньше,  чем
он об этом в песне просил.
     Киссур ел с золотых блюд и  спал  под  одеялом  из  песцовых  шкурок.
Бесчисленные почести  так  и  сыпались  на  него.  Желая  развлечь  народ,
государь повелел  выстроить  варварский  храм  "черных  шапок"  и  устроил
потешный штурм. Чернь  была  в  восторге,  варваров  наградили  несметными
дарами, а Арфарра  был  очень  недоволен  тратами.  Говорили,  что  потеху
устроили по подсказке Чареники, тестя Киссура.
     На этом  празднике  даже  народ  заметил,  что  Киссур  не  кланяется
Арфарре.
     А еще через неделю случилось ужасное происшествие.
     Государь и Арфарра катались на лодке. День начался  хорошо,  а  потом
вдруг пошел дождь. Даже молодой государь продрог, не  говоря  об  Арфарре,
который со времени своего возвращения во дворец зяб, как персиковое дерево
зимой. Молодой государь велел принести короб с плащами, надел плащ,  хотел
протянуть Арфарре второй, но вовремя заметил,  что  мех  на  втором  плаще
изъеден молью. Люди, бывшие вокруг,  не  заметили,  что  второй  плащ  был
изъеден молью, а заметили только, что государь не передал  плаща  озябшему
Арфарре. И на следующий день в приемной Арфарры было много  меньше  людей,
чем в предыдущий.
     Прошло еще две недели, и до столицы дошли слухи о  мятеже  в  Верхнем
Варнарайне, родной провинции Киссура, и о том, что там  учрежден  выборный
совет, как того хотел отец Киссура, Марбод Кукушонок.
     Киссур был взбешен и велел собираться в поход, но  государь  Варназд,
страшась разлуки, запретил поход  и  умолял  подождать  до  весны.  Он  не
отпускал Киссура неделю, а в конце недели  Киссур,  ночевавший  в  спальне
государя, подсыпал Варназду  в  питье  сонный  порошок,  снял  со  спящего
яшмовую печать, приложил ее к указу о посылке войска и пошел вон.  В  этот
миг государь, который за ужином вылил питье в рукав и все видел, вскочил с
постели, и все кончилось ужасным скандалом.
     И Киссур ездил на охоту по мокрым  осенним  равнинам,  а  сердце  его
разрывалось при мысли об овечьих стадах  на  склонах  гор,  и  о  вершинах
родного края, тянущихся к небу.
     Через три дня он сказал своему тестю,  Чаренике,  у  которого  теперь
часто бывал:
     - Я без пользы убиваю  невинных  зверей,  а  в  ойкумене  разгораются
мятежи. Бунт  в  Верхнем  Варнарайне  надо  усмирить  железной  рукой,  но
государь плачет при мысли о моем отъезде. Не могли бы вы подать доклад  за
меня?
     У Чареники был далеко идущие планы,  ему  вовсе  не  хотелось,  чтобы
войско уходило из-под  столицы,  и  немудрено,  что  из  доклада  Чареники
государю ничего не вышло. Киссур, услышав об отказе, разрыдался,  а  тесть
его сказал:
     - Увы! Это Арфарра настраивает государя против вас! Я слышал, как  он
говорил, что жители Варнарайна обустроили  вашу  страну  по  плану  вашего
отца; и вы проситесь в Варнарайн затем, чтобы стать там королем.
     - С этого негодяя станется, - молвил Киссур.
     Через два дня Киссур был со своей женой, дочерью Чареники. Киссур лег
на шкуру. Женщина стащила с него  сапоги,  и  стала  вынимать  за  пологом
шпильки из волос, а потом затихла. Киссур отогнул полог и увидел, что жена
его сидит со шпилькой в руке и плачет. Он подошел к Янни и спросил:
     - Что ты плачешь?
     - Ах, - сказала Янни, - ты же знаешь, вчера у Арфарры был  фейерверк,
и я там была, а ты был с государем на охоте. Я отошла в красный  покой,  и
вдруг этот старик подходит ко мне, смотрит на меня своим страшным глазом и
говорит: "Ах, какой же я глупец, что я отдал вас Киссуру. Но  ничего,  еще
все можно поправить."
     - Гм, - сказал Киссур.
     Теперь каждый день тесть навещал зятя, а  когда  тестя  не  рядом  не
было, то была жена. И каждый день Киссур слышал при дворе из  чьих-то  уст
то, что про него говорил Арфарра.
     - Арфарра беседовал с господином Дессом и сказал, что вы  толкнули  к
мятежу наместника Кассанданы только затем, чтобы удовольствовать войско  и
разграбить провинцию.
     - Перед церемонией Белых Слив Арфарра ругался: "Киссур-де  оттого  не
взяточник, что  грабитель.  И  лучше,  если  чиновники  обогащаются  через
взятки, чем если они обогащаются, шаря с войском по обе  стороны  границы.
Ведь не все грабежи так удачны, как грабеж храма черных  шапок,  и  вообще
варваров следует предоставить их собственным раздорам".
     - Арфарра созвал своих инженеров и сказал: "Если  бы  не  мой  порох,
Киссур бы никогда не взял Храм Черных Шапок! Следует запретить  варварскую
доблесть и найти такой способ войны, при котором империя бы  опиралась  не
на силу варваров, а на разум инженеров и чиновников!"
     И так они каждый день сыпали много слов.
     Через неделю Чареника сказал своему секретарю:
     - Как ты думаешь, есть в мире вещь, которая может примирить Киссура с
Арфаррой?
     - Думаю, - ответил секретарь, что такой вещи нет.
     - А ведь полгода назад эти двое были неразлучны: можно ли  было  себе
представить такое дело?
     - Нет, нельзя было этого представить, - ответил секретарь.
     - А что ты из этого заключаешь? - спросил Чареника.
     - Я заключаю, - ответил секретарь, -  что  если  Киссура  можно  было
убедить, что Арфарра непригоден в делах правления, и на это  потребовалось
шесть месяцев, то можно будет  убедить  Киссура  и  в  том,  что  государь
Варназд непригоден в делах правления,  и  на  это  потребуется  не  больше
месяца.
     На следующее утро Янни сидела перед  зеркалом  в  своих  покоях.  Две
служаночки ползали вокруг ее юбки с кружевами и  иголками,  а  сама  Янни,
непрестанно оборачиваясь, глядела то в зеркало, то на стену  за  зеркалом.
На стене висел портрет государыни Касии в полный рост. Государыня  глядела
на Янни с загадочной улыбкой, и была написана очень хорошо  и  соразмерно:
только руки ее были как-то неловко согнуты и словно привешены  к  рукавам.
Янни знала, отчего у портрета такие  неловкие  руки.  Когда  этот  портрет
писали в первый раз, на руках у государыни был  младенец,  сын.  А  потом,
когда государыня распознала в  сыне  подменного  барсука  и  казнила  его,
ребеночка замазали. Вместо матери, глядящей на младенца, вышел пристальный
взгляд государыни Касии. И портрет, как мы уже говорили, был очень  хорош,
только руки были дурны. Янни беспрестанно глядела то  на  портрет,  то  на
себя в зеркале рядом. Вдруг дверь отворилась: пожаловал ее отец.
     - Знаешь ли ты, - сказал он Янни, - что Киссур вчера  получил  письмо
от своей матери, из Варнарайна?
     Янни покачала головой. На Чаренике был кафтан  с  четырьмя  рукавами,
два рукава для рук, а два - для почета. Чареника вынул из почетного рукава
перевод письма и показал его Янни. Янни взяла и стала читать.
     - Вот безумная старуха, - сказала Янни, прочтя письмо и  глядя  то  в
зеркало, то на портрет государыни Касии на стене. - Ведь  она  требует  от
него отомстить за отца и убить Арфарру! А зачем? А ведь он, я знаю, плакал
от этого письма вчера!
     - Хорошее письмо, - сказал Чареника.
     - А что, - сказала женщина, нехорошо поводя бровями, - когда я  стану
государыней, - стоит мне отдавать налоги на откуп или нет?
     - Ни за что, - сказал  Чареника.  -  Ни  откупов,  ни  монополий,  ни
частных предприятий.  Вообще  Киссур  правильно  говорит,  что  в  хорошем
государстве  не  должно  быть  трех  разновидностей  разбойников,  как-то:
взяточников, земледельцев и торговцев. Так что он, конечно, будет  хорошим
государем.
     Тут послышались  голоса:  на  веранду  вошел  Киссур,  разряженный  и
улыбающийся, и с ним под руку - вторая его жена, Идари.
     Янни как-то странно  вытянула  голову,  сложила  губки  раковинкой  и
сказала:
     -  Милая!  Эта  девка  совсем  запуталась,   как   сделать   кофточке
зарукавник; покажи ей, ты так хорошо исполняешь все обязанности служанок.
     Идари  отошла  к  лавочке  и  стала  показывать  служанке,  как  шить
зарукавник, а Киссур и Янни смотрели на нее, улыбаясь.
     Если бы Янни знала, что, в представлении Киссура, хорошая жена должна
обшивать себя и мужа, стряпать и никогда не перечить высшим, то она, верно
бы, вырвала иголку из рук Идари и все дни проводила б у очага  и  ткацкого
станка; но в представлении Янни женщина с загрубевшими  от  работы  руками
была лягушкой в глазах мужчины, а Киссур ей ничего не говорил.
     Принесли чай и сладости. Янни села Киссуру на колени  и  стала  поить
его из своей ладошки, а потом взъерошила кружево на рукаве и сказала:
     - Какое хорошенькое запястье! Это из храма черных шапок?
     Киссур снял запястье со своей ручищи и надел его на ручку Янни.
     - Нет, - сказал он, -  это  подарок  одного  достойного  человека  из
города Шукки, кстати, друга твоего отца. В этом городе якобы  были  запасы
зерна - я приказал доставить их войску. Этот  человек  кинулся  ко  мне  и
умолял отменить приказ, потому что зерно было  роздано  голодающим.  Очень
совестливый  и  честный  человек.  А  запястье  это,  с  прочей  рухлядью,
выкопали, представь себе, у дерева, когда рыли канавку у его  палатки.  Он
подарил мне этот сундучок из любви, сказал: "Зачем он мне - этим все равно
не накормишь народ".
     Тут Киссур глянул в угол и увидел, что Идари сидит, опустив глаза,  и
больше не шьет.
     - Я, - продолжал Киссур, - полюбил  этого  человека  и  поставил  его
наместником в Кассандане, чтобы иметь там справедливость. А теперь, можешь
ли поверить, - этот негодяй Арфарра говорит, что я взял от этого  человека
взятку  и  нарочно  затеял  смуту  в  Кассандане,  чтобы   посадить   туда
наместником человека, давшего взятку! Арфарра - пес, который не знает, что
такое дружба, и называет подарок - взяткой!
     Чареника облизнулся. Янни сидела на коленях  Киссура  и  все  так  же
перебирала его длинные волосы. Утреннее солнце пробивалось  сквозь  шторы,
плясало в золотом шитье и в росписях карнизов.  Киссур  поглядел  на  свою
вторую жену и увидел, что  она  совсем  наклонила  головку.  Киссур  вдруг
вскочил.
     - Клянусь божьим зобом, - заорал он, - это действительно была взятка!
     Киссур вылетел из-за стола и затопал по лестнице.  Идари  -  за  ним.
Чареника бросился к окну:  со  двора  неслись  бешеная  ругань  и  ржанье,
заверещал попавший  под  плетку  конюх,  захрустел  под  копытами  гравий.
Чареника пожевал губами и произнес:
     - Если бы этот человек был умней, он не взял бы сундучка. А  если  бы
он был глупей, то я бы сделал его государем.
     А дочь Чареники, Янни, зарыдала и сказала:
     - Он не любит меня! Он любит Идари!
     Это  замечание,  право,  нельзя  было  назвать  логичным  выводом  из
происшедшего, но оно несомненно доказывало, что душу бедняжки Янни и  душу
государыни Касии пекли в разных печках.
     Советник Арфарра сидел в своем кабинете за столом. На нем была желтая
шапочка,    стянутая    вокруг     головы     шнурком,     и     бархатный
кафтан-четырехрукавка. На одной  стороне  кафтана  были  вышиты  лисы,  на
другой - олени.
     - Я, - сказал Киссур с порога, - негодяй и болван! Это  действительно
взятка.
     Арфарра поднял голову. В дверь вслед за Киссуром лезли  всклокоченные
рожи, с глазами, круглыми от страха за начальство. Арфарра  махнул  рукой:
рожи сгинули.
     - Что же, - продолжал Киссур, - эта взятка и прочее, -  действительно
стала причиной восстания в Кассандане?
     Арфарра  дописал  какую-то  бумагу,  посыпал  ее  песочком,  стряхнул
песочек в корзинку и улыбнулся:
     -  Вообще-то,  -  сказал  Арфарра,  -  когда  от  наместника  требуют
заплатить установленные государством подати, это не  должно  быть  поводом
для восстания. Но в сложившихся обстоятельствах - да.
     Киссур смотрел на него в упор своими наглыми голубыми глазами.
     - Сколько еще взяток я взял?
     - Ты лично или...
     - И так и так.
     Господин Арфарра снял со стола одну из папок и протянул Киссуру.  Тот
открыл папку и стал читать. Листы в папке были исписаны в  стиле  "молодых
ростков"  четким  почерком  Арфарры,  с  примерными  цифрами  и   краткими
разъяснениями. Киссур читал, пока солнце не перебралось с  одной  половины
дня на другую. Наконец Киссур встрепенулся и сказал:
     - Однако! Для кого вы приготовили эту папку?
     - Для тебя. Я знал, что ты придешь.
     Киссур встал и начал расхаживать по кабинету взад и вперед. Потом  он
остановился перед Арфаррой и с тоской сказал:
     - Этот чиновник из Шукки... Я ведь не глупец, советник! Но он был так
щедр, чистосердечен. Шутил: "Зачем мне деньги?  Все  равно  богатство,  не
употребленное на подарки и пиры, приносит владельцу несчастье!"  Это  было
совсем не как взятка чиновника, а как  дар  благородного  сеньора!  Вы  не
представляете, насколько это было похоже!
     - Да, - промолвил Арфарра, - это ужасно похоже.
     - Почему же вы не объяснили мне? - спросил Киссур, выпучив  глаза  на
папку. - Вы же ясновидец. Почему не предупредили заранее?
     Арфарра засмеялся.
     - Киссур, - сказал он, - если объяснить очень умному человеку правила
игры в "сто полей", он не начнет играть хорошо, пока сам не сыграет тысячу
партий. Вы полагали, что взяток брать не  следует,  а  что  дают  их  так:
подходит к вам негодяй с грязными руками, и со ртом, похожим  на  арбузный
ломоть, и говорит: "Вот взятка! Возьми!" Это, конечно, тоже бывает.
     Арфарра помолчал и продолжил.
     - Вот это-то я и имел в виду, Киссур, когда говорил, что опасно, если
первым человеком в государстве становится выскочка, варвар или  повстанец.
Он может быть весьма умен: но люди вокруг тоже умны, и вдобавок опытны.
     - А что бы, - спросил Киссур, - сделал господин  Нан,  если  бы  этот
чиновник из Шукки подарил ему сундучок?
     - А этот чиновник из Шукки,  -  сказал  Арфарра,  -  уже  дарил  Нану
сундучок. За неделю до мятежа господин  Нан  утвердил  план  строительства
нового канала от Идена до Кассанданы. Было много охотников получить подряд
на этот канал, и этот чиновник с сундучком был в их числе.
     Арфарра замолчал и долго мешал угольки в жаровне.
     - Есть вещи, - продолжал старик,  -  которые  нельзя  уничтожить,  но
можно направить к добру или злу. Не думаю,  что  кто-либо,  когда-либо,  в
каком угодно государстве получит подряд на такой канал без взятки.  Но  ни
мне, ни господину Нану этот чиновник никогда бы не предложил  сделать  его
наместником Кассанданы. И разница между плохим и  хорошим  государственным
устройством заключается не в том, берут или не берут чиновники взятки, а в
том, чего  достигают  с  помощью  взяток  -  строят  каналы  или  вызывают
восстания.
     Киссур сидел, как мышь под дождем.
     - Не стоит отчаиваться, - сказал Арфарра. Вот если  б  ты  послушался
советов Чареники и превратил  бы  ойкумену  в  пустыню  и  назвал  бы  это
справедливым правлением, а потом  догадался,  что  сделал  противоположное
тому, что хотел, - вот тогда был бы повод к отчаянию.
     Наступило долгое молчание. Киссур, опустив  взгляд,  следил,  как  по
ножке стола в солнечном луче ползет паучок. Вдруг он поднял голову:
     - Но ведь я хотел сделать только  то,  что  вы  сами  хотели  сделать
четверть века назад!
     Арфарра вздрогнул, а на щеках его вспыхнули два красных пятна.
     - Как вы могли разувериться в том, за что отдали жизнь? За что  народ
называет вас богом-хранителем! Ничто на земле не может заставить  человека
отказаться от самого себя!
     Арфарра молчал довольно долго и потом сказал:
     - Когда-нибудь я тебе объясню, что заставило меня  поумнеть.  Но  это
будет такой неприятный разговор, что на сегодня с тебя хватит.


     Осень быстро кончилась, началась холодная, дождливая зима.  Это  была
самая счастливая зима в жизни государя Варназда. Мятежник Ханалай сидел  в
Харайне тихо, как лягушка подо льдом. В Верхний Варнарайн  Арфарра  послал
вместо армии трех умных чиновников и сорок мешков денег и так умело  повел
дело, что  весь  выборный  совет  из-за  этих  сорока  мешков  передрался.
Кажется,  договорились,  что  республика  Варнарайн  будет  иметь   полный
суверенитет внутри империи, или неполный за ее  пределами...  государь  не
вникал.
     Войско Киссура стояло под столицей  и  кормило