ой леща, перед которой горел светильник в форме пиона, и  пихнулся  в
стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо  отобрал  у  леща  светильник  и  стал
подниматься по черным крутым ступеням, от которых пахло недавней  стройкой
и светильным маслом. Через несколько пролетов Ванвейлен  стал  задыхаться.
Бредшо летел вверх, словно лист в  аэродинамической  трубе,  -  экий  стал
проворный!
     Наконец бесконечный  подъем  кончился  и  Ванвейлен  кочаном  сел  на
ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче на  ракете
подняться в стратосферу, чем собственными ногами влезть на небоскреб.
     А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел  один  из
покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и  увидел,  далеко
под собой, залу Ста Полей.
     - Сегодняшнее представление, - сказал Бредшо, - проходило по сценарию
Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и набил  всякими  ходами.
Он все спланировал заранее - и  мангусту  вторую  принес,  и  лучника  тут
поставил сшибить птичку: видишь, лучник стоял и для развлечения царапал по
стенке? Совсем свежие царапины.
     - Я точно знаю,  что  кречета  выпустил  Марбод.  У  него  мозги  так
устроены. Он мне сам сказал, что кречет - его  душа,  а  мангуста  -  душа
Арфарры!
     - Чушь собачья!  Арфарра  сам  знает,  что  все  решат,  что  кречета
выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета  выпустил  бог!  Думаешь,  он
тебе благодарен?  Думаешь,  он  стремится  к  прогрессу?  Да  если  бы  он
стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию  во  дворце  построил,  чем
тайные ходы!
     - Федеральной разведке  значит,  можно  строить  тайные  ходы  вместо
канализации, а аборигенам нельзя? - осведомился Ванвейлен.
     - Тише!
     По лестнице,  действительно,  кто-то  шел.  Земляне  поспешно  задули
фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был  гладкий,  как
кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с  одышкой.  Когда  он  достиг
соседнего пролета,  стало  видно,  что  это  один  из  утренних  спутников
Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его  имя  -  эконом  Шавия.  За  экономом
кто-то бежал, легко, по-мальчишески.
     - Господин эконом! Господин эконом!
     Шавия остановился и посветил  фонарем  вниз.  Его  нагонял  послушник
Арфарры - Неревен.
     - Ты чего кричишь, постреленок, - напустился на него Шавия.
     - Ах, господин эконом, - я только хотел спросить вас об одной вещи.
     - Ну?
     - А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные ноги?
     Эконом  ахнул  и  замахнулся  на  мальчишку  фонарем.  Тот,   хохоча,
покатился  вниз.  "Ну,  все,  подумал  Ванвейлен,  -  сейчас  этот   дурак
поднимется к нам, и надо бы  прикрыть  лицо  плащом  да  и  отключить  его
тихонечко на полчасика".
     Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол  и  стал  шарить  по  стене.
Что-то скрипнуло, - эконом подобрал фонарь и сгинул в камне.
     Бредшо нашарил в  кармане  черную  коробочку,  вытащил  из  коробочки
стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а  потом  из  нее
послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую песенку.
     - Вот еще одна твоя заслуга, - ядовито сказал  Бредшо.  -  Кто  хотел
запихнуть передатчик в спальню Даттама? Что  нам  теперь  делать?  Слушать
шуточки пацана?
     - Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать,  -  сказал
задумчиво Ванвейлен. А что до передатчика, - так он его сам выбросит,  или
выменяет на горсть арбузных семечек.
     Помолчал и добавил:
     - Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А ты?
     - Останусь здесь, - сказал Бредшо. Видишь ли,  эти  ходы  есть  и  во
дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту,  -  так  сказать,
карту либеральных намерений Арфарры.


     Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского  дворца,
кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку ширмы.  За  спиной
стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то холодный.  Он  уже  переоделся:
подол палевого, более темного  книзу  кафтана  усеян  узлами  и  листьями,
панцирь в золотых шнурах, через плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами.
Верх кафтана, как всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был
виден длинный, узкий рубец у подбородка.
     В  одной  руке  Кукушонок  держал  Неревена,  в  другой  -   красивый
обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как душа истекает
из него желтой змейкой.
     - Я слышал, что сегодня ты  вырастил  золото,  маленький  чародей,  -
сказал Кукушонок, - а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его глаза были
грустны,  и  маленький  рубчик  на  верхней  губе  делал   улыбку   совсем
неуверенной.
     - Остролист был очень хороший меч, - продолжал Марбод, - но однажды я
убил им женщину, она успела испортить его перед смертью, и удача  ушла  от
меня.
     Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка.  Края
его были чуть  зазубрены,  можно  было  различить,  где  один  слой  стали
покрывает другой. Молочные облака  отражались  в  клинке.  Посередине  шел
желобок для стока крови.
     - Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте  там  с
восходом первой луны и белого куренка принесите.
     Неревен  повернулся  и  тихонько  пошел   прочь.   Конюхи,   катавшие
неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого внимания.
     Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через сенной
ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в королевских покоях
вместе с  королем,  а  король  строго-настрого  приказал  их  до  утра  не
беспокоить.
     Неревен тяжело вздохнул, прошел в  заброшенный  зал  и  взобрался  на
ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских
торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый  -  без
узлов и букв, - просто белая стальная чешуйка.
     "А Марбод Ятун не так  глуп,  -  думал  Неревен.  -  Ведь  он  пришел
мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел...  И  вот
Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла  досада,  и  он
хочет тайно снестись с королевским советником..."
     Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как  прививал
он черенки в родном селе, и вздохнул.  Потом  расковырял  один  из  гиблых
цветков: так и есть -  в  чашечке,  свернувшись,  дремал  маленький  бурый
червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне  было  лет  сорок.  Неревен
удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом  в
землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть,
то же самое, что растет в родной деревне... Ибо все деревья одного  сорта,
в сущности, - то же самое дерево.
     Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают  и  воскресают
боги и государства, а  культурный  сорт  не  рождается  и  не  умирает,  а
размножается  черенками,  которые,  как  талисман,  сохраняют  свойства  и
признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана  до  океана,
огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как  серебряная  сетка,  и
растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал  это  дерево  кто-то  в
Варнарайне лет сорок назад - но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.



                                    6

     Ванвейлен спустился в город,  чтобы  навестить  нужных  ему  людей  и
посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
     В городе в этот день королевский декрет  запретил  работу,  трудились
лишь  шуты  и  актеры;  ворота  каждого  дома,  как  губы,  лоснились   от
жертвенного масла. Народ, уже знал  о  происшествии  во  дворце.  Столяры,
получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили
Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде.
     - А в стране Великого света бесплатные пироги каждый день,  -  сказал
один мастер другому.
     Тот ответил:
     - Представляешь, сколько бы мы огребли в  Небесном  Городе,  если  бы
строили дворец государыни Касии!
     Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по  горлышко,
но не тут-то было:  его  перехватили  оружейники.  У  этих  все  было  еще
обжорливей: король полгода назад издал указ: всем  свободным  людям  иметь
вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле,
- вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами.
     Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии,  подошел  к
Ванвейлену и сказал:
     - Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна?
     - Что ты врешь! - сказала его жена.
     - А вот и не вру, - сказал мастер, - а в каждую стрелу пишу свое имя.
     - Что ты врешь! - повторила женщина. - Настоящий Ятун  без  образа  и
вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая  тварь.  А  погиб  сегодня
кровяной идол, бог сеньоров.
     Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы
и согласился:
     - Можно и так...
     Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку  и  донельзя  веселый.
Бредшо на корабле еще не было.
     А Бредшо в это время сидел в развалинах  Мертвого  Города,  вдали  от
праздника живых. Неподалеку от него в  небе  торчал  острый  клюв  Золотой
Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая  колесом
луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых.
     Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем  неподалеку,  -
Бредшо прополз и прошел под землей не меньше  десятка  километров.  Хитрые
ходы,  проложенные  Арфаррой,  смыкались   со   старой,   полуобвалившейся
подземной системой орошения. Подземные  каналы  и  срубы  простирались  от
Драчливой Горы до самой гавани, весь город стоял  как  на  губке,  и  если
Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе  карты  этой  системы,
заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, -  то  он
располагал великолепным know-how для производства чудес,  к  которым  был,
по-видимому, неравнодушен.
     Бредшо был смущен и напуган  поведением  Ванвейлена,  -  того  самого
Ванвейлена, который был таким  противником  битв  с  драконами  и  прочего
вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену плевать  на  то,  что
хорошо и что плохо, - думал Бредшо. - Ведь он за себя обиделся,  а  не  за
здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото  ему
будет почет и уважение, а на него за это  самое  золото  смотрят,  как  на
вошь. И вот  людей,  которые  смотрят  на  золотовладельца  как  на  вошь,
Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа...  Он  за
что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за  перевоз.  А  то,  что
если бы нас накрыли с оружием, меня  бы  поставили  к  стенке,  а  его  бы
отпустили, как неосведомленного, это  его  не  колышет.  Ему  кажется:  он
платит пятнадцать процентов со сверхдальних рейсов, и если бы  не  расходы
на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что  при
этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого  дела
нет... Досада сделала торговца храбрым...


     Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос  вокруг  в
диком виде и крошил колонны.
     Марбод Кукушонок, сидел скорчившись  на  алтарном  камне  и  упершись
подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул
за порог, курица в мешке за плечами заквохтала.
     - Надо быть очень плохим колдуном, -  сказал  Марбод,  поднимаясь,  -
чтобы считать, будто я буду  лечить  свой  меч  у  соглядатая  из  вонючей
империи.
     Неревен  попятился.  Его  подхватили  и  бросили  в  лужу,  к   ногам
Кукушонка.  Тот  встал,  носком  сапога  поддел   подбородок   послушника,
перевернул его на спину.
     - Многое можно простить Арфарре, - сказал Марбод, - но  одну  вещь  я
ему простить не могу.
     Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, -
не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими  лунами.
Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся
с королем... Несомненно,  месть  Старца  в  Парчовой  Куртке  за  утреннее
святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же  за  него
караете!
     - Три месяца назад, - продолжал Марбод, - Арфарра взял замок  герцога
Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок:
он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И
еще он говорит, что, вместо  того,  чтобы  пустить  сквозь  подземный  ход
воинов, он пустил через него бесов.
     Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую
их глазам в упомянутом замке: люди валялись  повсюду  с  синими  лицами  и
распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни  одной
колотой раны, - только распухшие языки.
     - Так оно и было, - сказал Неревен, - или ты не видел мертвецов?
     - Мало ли чего я вижу, - сказал Марбод, -  я  и  сегодня  видел,  как
Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и  чушь.  Не
было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я  осмотрел
весь замок, и  на  заднем  дворе  я  увидел  телегу,  полную  черепков.  Я
подумал-подумал, и узнал телегу, которую за  три  дня  до  того  видел  на
подворье Арфарры, - один из моих дружинников  еще  хотел  выпить  вина,  а
монахи накинулись на него и отогнали от телеги. "Что за притча, -  подумал
я, - отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще  так,  что  иные  из
черепков валялись на крыше конюшни?" Я стал складывать черепки, и  увидел,
что дно их помечено красным крестом.
     Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал  блевать  и  чуть  не
отдал богу душу; и еще  кое-кто  в  тот  день  умер,  из  тех,  что  сдуру
поперлись в подземелья замка за сокровищами.
     И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому
что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если
уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне.
     Неревен, казалось, прилип к полу, как мокрый осенний лист  к  донышку
лужи.
     - Я знаю, - продолжал Кукушонок, - что вчера господин Даттам привез в
город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь  мне  подземный  ход  в  ваш
дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины.
     - Зачем?
     Марбод коротко хохотнул.
     - А вот я выпущу  из  кувшина  бесов  и  посмотрю,  что  после  этого
останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов?
     - Не скажу, - ответил Неревен.
     Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога.
     - Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин
- тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет  узнавать  у  обитателей,
куда они дели добро.
     Неревен завел глаза вправо. На разожженном костре палили  принесенную
им курицу, и еще наливался вишневым цветом кинжал.  На  стене,  в  пламени
костра, прыгал  облупившийся  виноградный  Лу.  Голова  и  тело  были  еще
человеческое, а руки уже пошли листвой с усиками. Художник чувствовал  дух
времени и  орды  варваров  с  юга.  Ему  полагалось  представить  рождение
виноградной лозы, а он нарисовал гибель человека.
     - А твой меч  и  вправду  горазд  убивать  только  женщин,  -  сказал
послушник, - видно, ничего уже его не излечит, раз ты мечтаешь воевать  не
мечом, а кувшином.
     Сзади Белый Эльсил сказал:
     - Клянусь божьим зобом! Мальчишка прав - это дело не  принесет  чести
вашему роду.
     Марбод осклабился, ударил Неревена в пах  красным  каблуком,  и  стал
бить - умело и страшно. Чужие пальцы зажали рот, мир  вздыбился  и  погас.
Потом чей-то голос в вышине потребовал оставить мальчишку в покое.
     Неревен открыл глаза. С проломленного неба спрыгнул человек с мечом в
руке. Неревен узнал  давешнего  чужеземца,  Сайласа  Бредшо.  На  нем  был
суконный кафтан с семью костяными пуговицами.
     Марбод повернулся к Эльсилу и сказал:
     - Ты был прав, сказав,  что  я  еще  раскаюсь,  сохранив  жизнь  этим
торговцам! - И, обернувшись к Бредшо: -  Две  недели  назад  твой  товарищ
Ванвейлен оскорбил меня, а сегодня застрелил божью птицу. Ты заплатишь  за
это сейчас, а Ванвейлен - завтра.
     Марбод выхватил меч из трехгранных серебряных  ножен  и  бросился  на
торговца.
     Бредшо поспешно отскочил в сторону, поскользнувшись на курином  пере,
а меч Марбода просвистел так близко от его груди, что  спорол  пуговицу  с
кафтана. Торговец пискнул и отпрыгнул за  столб,  а  меч  Марбода  снял  с
кафтана вторую пуговицу. Пуговица запрыгала по плитам, и Марбод сказал:
     - Жизни у тебя осталось на пять пуговиц.
     Тут торговец, поднырнув  наподобие  утки,  ударил  Марбода  пяткой  в
солнечное сплетение. Марбод даже опешил, а торговец заорал, подпрыгнув,  и
в прыжке обернулся вокруг себя, -  и  другая  его  нога  чуть  не  въехала
Марбоду в личико. Однако Марбод ногу эту успел захватить и  придержать,  а
сам поддал торговцу коленом в срамную развилку. Торговец заорал и чуть  не
проломил спиной пол, а Марбод тут же спорол мечом третью  пуговицу  с  его
кафтана, и жизни у торговца осталось на четыре пуговицы.
     Неревен понял, что торговца все-таки  послал  не  Бужва,  потому  что
Сайлас Бредшо был перед Кукушонком, как уж перед мангустой  или  недоимщик
перед старостой. Видно было, что  Кукушонок  похваляется  перед  дружиной,
спорет пуговицы - и зарубит.
     Тут за стенами храма замелькали факелы, и снаружи закричали:
     - Королевская стража!
     Кукушонок  встряхнулся  и  ударил   по-настоящему.   Торговец   успел
заслониться щитом: меч снес бронзовое навершие и расколол щит, как  гнилую
дыню. Марбод закричал, и в ответ ему  закричала  песья  морда  с  рукоятки
меча, а бесы и пасти на пластинах  панциря  подняли  оглушительный  вой  и
свист. Неревен взмолился Бужве: Марбод  ударил.  Меч  торговца  раскатился
цветными кружевами в лунном свете, и разрубил марбодов клинок, как  масло.
Неревену померещилось, что клинки даже не перекрестились. "Божий  суд!"  -
закричали варвары. Как будто боги выясняют грехи в поединках, а не  меряют
их на весах!
     Тут внутрь стали прыгать королевские люди, и впереди  Хаммар  Кобчик,
начальник тайной стражи, и сам король.
     Король с порога бросил  в  Марбода  копье:  Кукушонок  повернулся  на
пятке, и копье ушло в старый пол, стало  раскачиваться  и  гудеть.  Марбод
выхватил из-за пояса короткую секиру, но один  из  королевских  стражников
бросился на него. Стражник был молодой и  неопытный:  Кукушонок  переложил
секиру в правую руку, ударил ей стражника и потянул к себе  так,  что  тот
упал на колени.
     Кукушонок сказал:
     - Экой ленивый! Еще не умер, а уже лечь норовит.
     Тут он ударил стражника так, что разрубил шлем и  подшлемник,  и  тот
упал и умер, а после него осталось двое маленьких детей и еще две  дочери.
А Марбод взял секиру стражника и швырнул ею в  короля;  но  Хаммар  Кобчик
успел подставить щит, и  секира  снесла  у  щита  верхний  правый  угол  и
ударилась о кольчугу так, что серебряные кольца посыпались  на  землю,  но
кожаная подкладка выдержала удар.
     Тут у Неревена в глазах потемнело, потому что немудрено, что  с  этой
земли исчезли виноград и оливки, если подданный может швыряться секирами в
государя. А Марбод Кукушонок подхватил королевское копье за кожаную петлю,
уткнул его с разбегу в пол,  и,  сделав  прыжок  опоссума,  перескочил  на
проломленную крышу. Там стоял стражник с мечом в руке: Марбод  выхватил  у
него меч, а стражника пихнул внутрь, и тот  расшибся  насмерть.  Это  был,
однако, человек уже старый, и дети у него были взрослые.
     - Мы еще встретимся, Бредшо!
     Люди Кречета уходили кто куда. Заморский торговец, тяжело дыша, резал
за спиной джутовую веревку, - мог бы и поберечь добротную вещь.
     Неревен подумал, что б