новники народу кланяются, люди нагишом  бегают,  всех
бесплатно кормят. Через неделю у Ира родится сын - один из желтых монахов.
Он уже идет по всей провинции, людей  лечит,  будущее  предсказывает.  Это
большое счастье - если Сын Ира прошел. Там и урожай выше, и люди здоровее.
Да вы сами увидите. Иров день уже месяц назад как был. Сын Ира  уходит  на
восток, возвращается с запада; через четыре-пять дней придет и  к  нам  на
фабрику.
     - Стало быть, - спросил Ванвейлен, - месяц назад в  Анхеле  был  Иров
день, народ побегал голышом, посмеялся над властями, -  и  на  десять  лет
успокоился? И что же, многие верят в сына Ира?
     - А чего же не верить? - обиделся приказчик Хой. - Вон у тебя на  шее
божок-то болтается... Небось, тоже умеет лечить.  А  твоему  божку  против
сына Ира - как уездному писцу против столичного хранителя покоев...
     Приказчик Нуш не выдержал и захохотал.
     - Ты его не слушай, господин, - сказал Нуш. - Это  все  глупости  про
Ира рассказывают. А что погромов нет, так  это  потому,  что  нищих  мало.
Раньше, если ты без общины или без цеха - значит, ты  голь  перекатная.  А
теперь ты маленький, да человек. Зачем человеку  справедливость  наводить,
если у него кусок хлеба есть? Он бы и не прочь, да  понимает:  сегодня  он
справедливость чиновнику наведет, а завтра кто-нибудь - ему.
     Возле колодца в нижнем городе толпились недовольные женщины: нынешней
ночью из скважины ушла вода.
     - Разве это бабье дело - править? - говорила бойкая толстая  старуха.
- Вот извели государя Харсому - теперь и с полей вода уйдет.
     - А ведь кто извел-то, - сказала сухонькая, востроносая женщина рядом
с Бредшо. - Храм Шакуника и извел. Как  настоятель  к  телу  подошел,  так
мертвец весь задергался. Сама видела.
     Четверо путников снова зашли в  харчевню.  Здесь,  в  Нижнем  Городе,
харчевни были без открытых террас, зато кормили - не тем, чем  предписано,
а так, как заплатишь.
     Ванвейлен ел тыкву на меду и прислушивался к  разговору  за  соседним
столом.
     Человек в форменном кафтане гончара жаловался громким шепотом:
     - Шесть тысяч бронзовых горшков для государева сада и к  каждому  два
серебряных лопуха. Так он в документах нарисовал баржу  как  полную  да  и
потопил ее по уговору. А лопухи теперь в частных  садах.  Мало  того,  что
святотатство, - нам ни гроша не дал.
     - Да, сказал его  собеседник,  -  надо  бы  помочь  государыне  Касии
покарать святотатцев.
     Третий собеседник возразил:
     - А карать-то нынче далеко идти. Экзарховы чиновники  не  просто  так
грабили. Они души свои отдали на сохранение в храм Шакуника. Держат их там
в хрустальных кувшинах. Разобьешь кувшин - и нет человека.
     - Какая у чиновника душа? - сказал с досадой гончар. - У него  вместо
души - серебряный лопух, да и тот краденый.
     - Ну, стало быть, лопух и отдали на сохранение.
     Приказчики посерьезнели и  действительно  стали  искать  Даттама.  На
поиски ушло три часа.


     Господин Даттам взбежал по ступеням управы наместника.
     - Наместник занят, - сказал ему стражник в желтой куртке.
     Даттам молча шваркнул желтой курткой об стенку.
     Наместник Рехетта стоял на мраморных мостках у Малого Океана и кормил
пестрых рыб.
     Даттам взбежал на мостки.
     - Опять  за  старое,  да?  -  заорал  Даттам.  -  Мало  вам  миллиона
мертвецов? Они вам спать дают, вам несправедливость спать не дает!
     Пестрые  рыбки  разлетались  от  мостков,  меняя  цвет  испуганно   и
стремительно, как человек меняет убеждения. Рехетта глядел  на  племянника
непонимающими глазами.
     - Да уж вы мне-то не лгите, - закричал храмовый торговец. - Это  ваши
люди мутят народ против храма. Это  доказать  будет  проще  простого.  Мой
приказчик - и тот двоих знает, в аравановой управе полные списки лежат.
     Рехетта покачал головой.
     - Вы ошибаетесь.  Я  виделся  сегодня  утром  с  теми,  кто  возмущен
самоуправством храма. Но я велел им ждать.
     Даттам рассмеялся.
     - Вы - лжец. Или - банкрот.
     Оплывшие глазки Рехетты стали еще удивленнее и грустнее.
     - Банкрот, - повторил Даттам и махнул рукой в глубину сада. - Это все
- дареное, даже не краденое. За эти двенадцать лет  вы  так  и  не  нажили
своим трудом ни гроша. Весь ваш капитал был - народное мнение.  Ненадежный
капитал. И если вы не лжете - то сегодня вы прогорели. А если вы  лжете  -
то  вы  опять  бунтовщик,  и  на  этот  раз  с  вами,  надеюсь,  не  будут
церемониться.
     И  Даттам  побежал  прочь  из  сада.  На  пути  ему   попалась,   вся
заплаканная, жена наместника, дочка желтой куртки.
     - Господин Даттам, - закричала она, ломая руки. - Ведь  он  это  все,
чтоб меня извести! Я знаю, в своих доносах государыне он  первым  условием
поставил: развод, развод...


     Настоятель храма Шакуника глядел с широкой  террасы  через  подзорную
трубу. Быстро смеркалось, вечерние цветы пахли все сильней.
     Далеко-далеко  красный  кирпичный  амбар  притих,  не  сопел   и   не
вздрагивал. Паром и лодки ушли на  другой  берег.  На  мосту  через  реку,
вытекавшую из озера, переминался народ с вилами  и  хворостом.  Ворота  за
мостом были заперты. Народ терпеливо ждал, уважая традиции. День  -  время
живых, ночь - время  мертвых.  День  -  время  покорности,  ночь  -  время
восстания.
     В  ядовито-синей  озерной  воде  плавало  красное  заходящее  солнце.
Вдалеке по стеклянистой дороге скакал отряд всадников.
     Впереди человек в камчатом кафтане  с  золотыми  пчелами,  с  золотой
плетеной тесьмой, - платье аравана. Ферязь спутника - холодная, лазоревая,
кисть  с  яхонтом,  завязки  тоже  яхонт  на  шести   концах,   -   личный
уполномоченный государыни, и, между прочим, отменный  математик,  гордость
столичного храма Шакуника. Толпа ворчала,  но  расступалась.  "Успеют  или
нет", - подумал настоятель, сбегая по ступенькам.
     У ворот отец Кедмераг, бледный, шептал Арфарре на ухо:
     - Храм - это неважно, фабрика - неважно, - шептал он. - Склады  -  вы
же  знаете,  там  динамит,  там  акролеин,  а  они  все  палить  будут.  И
лаборатории - там же дивные вещи...
     Всадники  рассыпались  по  храмовой  территории  вслед  за  монахами.
Темнело.
     Столичный  уполномоченный  сполз  раскорякой  с  седла   и   протянул
настоятелю бумагу.
     - Донос наместника Рехетты в столицу, - сказал он. - Писан час назад.
Копия. Оправдывает народный  бунт  против  храма  Шакуника.  Пишет:  "Храм
Шакуника убил изменника Баршарга, чтобы  занять  его  место.  Разве  может
народ стерпеть такое? Если народ встанет на защиту государя - можно ли  не
восхищаться народом?"
     - Где Даттам? - спросил Арфарра.
     - Уехал с утра в город, - ответили ему. - И не возвращался.
     Солнце тонуло у стены, а напротив, под ногами толпы,  на  синей  воде
оттиснулась  бледная,  как  плохо  намоченная  печать,  луна  Галь.  Толпа
удовлетворенно ворчала.
     - Да задержите же их как-нибудь, - простонал настоятель.
     Араван Арфарра велел распахнуть ворота и громко закричал, что  власти
провинции и посланец государыни готовы выслушать обвинения народа.
     Сквозь толпу  протиснулись  десяток  простолюдинов,  казенный  писец,
землемер с красным носом, да оборванный монашек-шой.
     Араван Арфарра и отец Дох, математик, уселись посреди резной террасы.
Двенадцать народных истцов встали слева, монахи, ответчики, - справа.
     Степенный шорник, видя, что  никто  его  не  прерывает,  говорил  все
смелей и самозабвенней.
     - Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и
механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто
из подземных рек.
     Кто-то в небе надышал  на  печать  луны  Галь,  и  она  стала  совсем
отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.
     Маленький  послушник  проскользнул  на  террасу  и  склонился  к  уху
настоятеля. "Мастерские под охраной, - прошептал он. -  Динамит  увезли  в
город, в управу господина Арфарры."
     Тут настоятель поднял  глаза  и  увидел,  что  мастеровой  бестолково
топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад,  и  заляпал  жемчужные
цветы своими опорками.
     - Раньше здесь  жили  свободные  общинники,  а  вы  их  превратили  в
храмовых рабов. Но мало это, - отобрав земли,  вы  устроили  так,  что  мы
по-прежнему платим с земли налоги!
     Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:
     - Ты изгадил ковер!
     Тот испугался, сошел с ковра и закричал:
     - Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!
     - Какое зеркало? - осклабился настоятель.
     - Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы.  Вы  его  сперли,  а
теперь шпионите в него за всякой звездой  на  небе  и  всякой  травкой  на
земле.
     - И ты думаешь, - спросил задумчиво настоятель, - мы  не  углядели  в
этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?
     Храмовый раб побледнел.
     - Господин инспектор, - сказал настоятель, оборачиваясь к  столичному
математику, - прикажите  вашей  страже  повесить  эту  сволочь  повыше,  а
остальных разогнать.
     Все замерли.
     - Я не могу отдать такой приказ, - проговорил столичный инспектор.
     Было  слышно,  как  веер,  выпавший  из  рук  настоятеля,   стукнулся
деревянной ручкой о пол.
     Столичный математик неторопливо поднялся:
     - Если народ негодует на вышестоящих, - заметил он,  -  значит,  тому
есть причины. Повесить бунтовщиков - не значит  устранить  причину  бунта.
Попробуем же разобраться, в чем дело.
     Вечный разум, - продолжал столичный книжник,  -  однажды  пошутил,  и
этой шуткой  стал  бог-ремесленник.  Бог-ремесленник  создал  наш  мир,  и
обременил в этом мире дух - телом. Он, однако, тоже пошутил  и  оставил  в
нашем мире нечто подобное вечному разуму - разум человеческий. Вы, в храме
Варнарайна,  хотите  уподобиться  богу-ремесленнику,  пославшему   в   мир
Иршахчана. Вы обременили мысль  -  телом,  телом  машины.  Ваши  механизмы
тленны, как колосья и дома, вместо  того,  чтобы  быть  безупречными,  как
законы разума. Вы  хотите  погубить  разум  второй  раз  и  заставить  его
приносить прибыль.
     Но разум и нажива несовместимы, и вы  заплутались  сами.  Вместо  тех
вопросов, которые стоит решать, вы приноровились ставить лишь те,  которые
возможно решить. Вместо  того,  чтобы  отвечать  на  вопрос  "почему",  вы
успокоились и отвечаете лишь на вопрос, "как". Каждое ваше  открытие  лишь
насмешка над настоящими открытиями. Оно не говорит "отныне вы это можете",
оно лживо уверяет: отныне это невозможно. Бог - он по-прежнему внутри вас,
но вы - снаружи... В столичном храме хотят  преумножать  истинное  знание.
Для этого надо перестать делать из него вещи  и  деньги.  Предоставим  сие
богам-ремесленникам и богам-государям.
     Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да пофыркивали
кони варваров на храмовых дорожках.
     Настоятель перевел взгляд на Арфарру.
     - И вы согласны со сказанным? - резко спросил он.
     - Я согласен с простым народом, - сказал господин Арфарра. -  Простой
человек всегда прав.
     - Итак, - спросил Кедмераг, - мы должны разрушить мастерские?
     - Ни в коем случае,  -  сказал  Арфарра,  -  вы  должны  передать  их
государству.
     - Не вижу никакой разницы, - зло заметил Кедмераг.
     - Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе государства,  -
улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.
     - Мы лучше взорвем все, - отчаянно закричал ученый.
     - Вам нечего взрывать, господа. Все, что может  взорваться,  я  лично
отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева толпы...
     - Вы, - крикнул ему вслед Кедмераг,  -  вы  продали  короля  Алома  -
экзарху, экзарха - храму, а храм - государству. И самое омерзительное - вы
еще при этом остались бескорыстны...
     Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.
     Столичный инспектор по-прежнему сидел  в  кресле.  Настоятель  уронил
голову на стол и плакал навзрыд.
     Вдалеке радостно закричал народ.
     Молодой монашек подошел к столичному инспектору.
     - Убирайтесь, - коротко сказал он.
     Инспектор не обиделся.
     - А что я мог сказать?  В  столичном  храме  на  каждой  половице  по
стражнику... Это вам не надо было за властью лезть. Кто не играет - тот не
проигрывает.
     - Да, - сказал отец Лой, - не захотели поделиться пирогом с  араваном
Баршаргом - вот и остались голодные.
     - Мы еще раньше проиграли, - сказал отец Кедмераг. - Если  бы  мы  не
сторожили открытия,  как  мышь  -  золото,  никто  нас  и  не  называл  бы
колдунами.
     - Да, - сказал настоятель, - господин Арфарра  -  как  стая  саранчи,
после него ничего не останется. Он повесил аравана Баршарга и  расправился
с   посадом   Небесных   Кузнецов.   Рехетту   он   арестует   завтра   за
подстрекательство к мятежу, а между тем наверняка мятеж был  возбужден  им
самим, чтобы мы отдали храмовые мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что
останется от господина Даттама. Если он, конечно, еще жив.


     Воротившись в управу, араван Арфарра просидел с новыми знакомыми  всю
ночь.  Шорник,  и  монашек-шой,  и  другие,   рассказывали   справедливому
чиновнику об утренней  беседе  с  наместником,  и  вообще  обо  всем,  что
полагается рассказывать справедливым чиновникам.
     Араван подмахнул им пропуск на хождение по городу в запретные часы, и
они ушли. Араван отпер  сейф,  достал  заготовленные  списки  для  ареста,
добавил несколько строк, но имена новых знакомых не  вычеркнул,  а  только
пометил особым значком. Потом он вызвал бывшего секретаря экзарха и стал с
ним советоваться.
     Под утро аравану Арфарре принесли записку  наместника.  Записка  была
предназначена столичному инспектору и писана вчера  к  вечеру.  В  записке
было сказано: "Вы посоветовали мне сдержать обещание и умереть  для  блага
народа. Я думаю, вы были правы. Я слишком стар для еще  одного  восстания.
Пусть смерть моя послужит народу тем, что в случившемся возмущении обвинят
одного меня..."
     - Да, - сказал секретарь Бариша, - а что ему оставалось делать? Народ
обратился к пророку Рехетте с прошением: "Разрешите восстать", а наместник
Рехетта, по многолетней привычке, ответил: "Обождите в прихожей".
     Арфарра, страшно побледнел и уронил голову на руки.
     Он  отдал  бы  полжизни,  чтобы  воскресить  наместника.  Теперь,  до
назначения нового наместника или исполняющего  его  обязанности,  ни  один
приказ другого главы провинции не имел силы: два, три дня бездействия.  За
это время все всполошившееся жулье попрячет свое добро.
     - Теперь вы унаследовали все, - ласково и искательно сказал секретарь
Бариша, - войско - от аравана Баршарга, мнение народное  -  от  наместника
Рехетты, и даже - колдовство храма. Вы теперь - полный  хозяин  провинции,
господин Арфарра.
     Арфарра поднял голову и сказал медленно и раздельно:
     - По наследству в империи переходят: дом и сад. В деревне. Чтобы я от
вас слов "чиновник" и "наследство" - вместе - не слышал. Или  -  только  в
обвинительных актах.


     Аххар,  новый  начальник  Баррасского  склада,  пребывал  в  скверном
настроении духа. Неделю назад начальником склада был  некто  Шин,  человек
Баршарга. Когда Баршарга казнили, Шин тотчас же зарезался.
     Скверное настроение Аххара объяснялось  содержимым  склада:  то  были
ящики с оборудованием для горных и кожевенных работ. Аххар прибыл на склад
с самыми радужными надеждами: все летело вихрем, назначения и перестановки
сыпались, как крупа из  крупорушки,  самое  время  воровать!  Поди  потом,
узнай, сколько риса было на складе.  Ах,  по  документам  впятеро  больше?
Ничего не знаю, мой предшественник украл, да и повесился, боясь недостачи!
     И вдруг - машины! Кто, скажите на  милость,  будет  покупать  станки,
если уже  существующие  запрещены  указами  и  вот-вот  будут  разгромлены
толпой?
     Аххар так горевал, что даже  прокопал  в  одном  из  ящиков  дырку  и
заглянул внутрь. Внутри было что-то белое, полукруглое, - наверняка такого
станка нет в перечне разрешенных! Совсем плохо!
     Поэтому господин Аххар был от души рад, когда на третий день к берегу
пристала небольшая раздвижная баржа,  и  вышедший  на  берег  белокурый  и
сероглазый варвар в платье шакуника-мирянина,  от  имени  храма  предложил
купить станки.
     - Погрузка - завтра ночью, - сказал варвар, - деньги  в  руки,  но  с
одним условием: официально храм не имеет к этой сделке никакого отношения.
     - Четыреста ишевиков, - сказал начальник склада.
     - Пятьдесят, - отрезал варвар, - никто  у  вас,  кроме  храма,  этого
товара не купит! Кому сейчас нужны машины?
     В конце концов сошлись на ста пятидесяти.


     Через два  дня  почтовый  голубь  принес  подтверждение:  обязанности
наместника провинции временно исполняет инспектор из столицы.
     Арфарра подписал указы об аресте  тех,  кто  был  слишком  повязан  с
покойником Баршаргом. За два дня убежал лишь один. Имущество лишало  людей
разума. Бедняки с легкостью бегут от сборщика налогов, -  а  меж  тем  они
невинны, богачи надеются до последнего, ценя добро больше жизни...
     Оборванный монашек сказал:
     - Народ не знает, насколько серьезно ваше  намерение  расправиться  с
богачами. Сходятся в том, что искоренение зла вряд ли будет  полным,  если
вы не арестуете господина Даттама.
     Арфарра помолчал и сказал:
     - Видишь ли, Шой, если я арестую Даттама, то я должен  буду  отослать
его в столицу, а это означает лишь то, что судьи Даттама станут богаче  на
несколько миллионов, которые он найдет способы возместить с народа.
     Монашек пошевелил губами и сказал:
     - Осмелюсь доложить, что в настоящее время провинцию обходит сын Ира.
Послезавтра он проходит через поместье Даттама. По этому случаю там  будет
большой праздник и скопление народа. Мудрено ли в такой  момент  произойти
возмущению?
     - Прекрасно  придумано,  -  одобрил  Арфарра.  -  Послезавтра  я  сам
появлюсь в поместье и подам вам знак.
     Ночью Арфарра долго  глядел  на  небо  через  Шакуников  глаз,  потом
ворочался, не мог уснуть, и вспоминал, как они с Даттамом вместе  учились.
А когда заснул, - пришел другой соученик, чуть постарше, в белых  одеждах,
какие носят мертвецы и наследники трона, и сказал:
     - Есть время сильного государства и есть время  слабого  государства.
Когда государство сильно, чиновники справедливы и налоги необременительны.
Когда государство слабо, чиновники присваивают  себе  землю  и  налоги,  и
крестьяне ропщут, потому что они платят второе больше, а в неурожай помочь
некому. Сильное сменяет слабое, единое  сменяет  множественное,  как  день
сменяет ночь, и это длится вечно.
     Но день сменяет ночь, чтоб на полях рос рис.
     День сменяет ночь - а человек научился делать светильники и  освещать
ими храмы.
     Для чего же в истории день сменяет ночь?
     Как придать золоту свойства зерна?
     Арфарра проснулся от частого теперь озноба. Начальные слова  были  из
докладов, которые он читал экзарху. Экзарх всегда кивал  и  говорил  "да".
Возражения же ему показал секретарь  Бариша  на  полях  одного  из  старых
докладов...
     И  возражения  были  еще  не  самым  обидным.  Чуть  пониже,  другими
чернилами и, видно, совсем недавно, экзарх приписал крупно: "Дурак!" -  не
то о докладе, не то о собственном комментарии.


     Наступила ночь вторых суток правления Арфарры.
     Ванвейлен стоял, кутаясь в плащ, у речного причала. За ним,  в  ночи,
неясно мрачнела серая громада казенного склада, и грузчики с приглушенными
ругательствами цепляли ручную лебедку к огромному,  непривычному  для  них
ящику. Груз, находившийся в ящике, был обозначен лично араваном  Баршаргом
как "оборудование для  горных  работ",  и  чиновник  рядом  с  Ванвейленом
равнодушно наблюдал за его погрузкой.
     Лебедка заскрипела, - очередн