- Земля - графская, а рудники - Варайортовы...
     Девка шваркнула тряпкой об пол и встряла в мужской разговор:
     - Варайорт - ложный бог, шельмец. Он как горы сделал? Спер у  божьего
зятя шапку, растряс  волосинки  рудными  жилами.  Поэтому  мир  так  дурно
устроен, что краден, как деньги торговца.
     Старик сказал:
     - Женщина, что ты понимаешь?  Мир  -  как  цветок,  изукрашен  дивным
узорочьем, и всякий человек из нашей деревни - образ и  подобие  божие.  А
Варайорт сделал себе особых людей - не из глины, а из собственного кала, и
Серединный Океан на... из  подражания.  Заклял:  "Быть  вам  свободными  и
варайортовыми, пока стоит озеро"
     - Пока стоит озеро, - с легким ужасом  проговорил  Бредшо,  вспоминая
листки с расчетами. О господи! А  он-то,  дурак,  подумал,  что  фургон  с
динамитом был нужен Даттаму для облегчения горных работ!
     Девка опять встряла в разговор:
     - К ним приходили проповедовать, а они: "Мы в грязи не пашем, нам нет
дела до ваших королей - ни убитых,  ни  воскресших".  Мы,  мол,  подданные
императора и свободные люди. И если есть на небе правда, - прибавила  она,
- то из-за того, что они не пристали ни к графу, ни  к  божьим  людям,  им
сегодня будет плохо.
     Бредшо подхватил меч, набросил на плечи ферязь и побежал к двери.


     Хотя Золотой Государь запретил  называть  озеро  Серединным  Океаном,
никто по-другому никогда не говорил.
     Посреди океана был островок не меньше доильного загона. На островке -
храм  Варайорта  и  место  для  народных  собраний  под  священной  желтой
катальпой. По берегам было столько яиц, что трудно было их  не  раздавить:
утки-хохлатки, священные птицы Варайорта, гнездились невозбранно.
     Всю ночь  люди  Даттама  рыли  шурфы  и  закладывали  патроны.  Утром
переправились на  островок.  Народное  собрание  было  многочисленно,  как
никогда, все съехались с оружием и стояли на том и этом берегу. Граф  тоже
взял с собой всех дружинников, однако,  большую  их  часть  на  остров  не
пустили. Обе стороны знали, что законы законами, но на то и оружие,  чтобы
добиваться исполнения законов. Граф смеялся: "Я над этой общиной  имею  ту
же власть, что и король, ибо здесь не считаются  ни  с  моими,  ни  с  его
распоряжениями".
     Это было преувеличением: за уголь,  за  охоту  в  горных  лесах  граф
получал треть добываемого в рудниках. Однако ему хотелось большего,  и  он
обрадовался, когда в прошлом году Даттам предложил: храм вызовет общину на
божий суд, получит рудники и отдаст их в  лен  графу.  Граф  бы,  конечно,
предпочел получить эти земли в собственность, а  не  во  владение,  однако
выбирать не приходилось.
     Граф подозвал к себе своего домашнего колдуна и велел  погадать:  чем
кончится суд и много ли умрет людей? Колдун долго  тряс  свое  лукошко,  а
потом сказал:
     - Кто выиграет тяжбу, я не знаю, потому что это не от  тебя  зависит.
Зато вижу, что ты еще до вечера поссоришься с Даттамом, а  причиной  ссоры
будет друг Даттама, чужеземец...
     Горняки  сошлись  у  алтарей,  совершили  жертвы.   Даттам   произнес
положенные формулы: мол, если бог этого хочет, пусть озеро уйдет в  землю,
- и воздел руки к небу.
     Как говорится: налетел вихрь, закружились голубые мечи. Рвануло  так,
что своротило все  каменные  варайортовы  челюсти,  в  положенных  местах.
Рудокопы увидели, как хлещет вода, словно гной из нарыва, закричали. Бился
в ямах карп, отступал Серединный Океан, уплывали  вместе  с  ним  огненные
кони и золотые черепахи, и животворящие  семена  мирового  древа,  которым
полагается оплодотворять землю, и прочая нечисть. Люди  кричали  и  падали
вокруг него на колени, как двенадцать лет назад.
     Даттам задыхался. Желтые цветы с катальпы  летели  на  землю,  дерево
трещало и клонилось, тысячи птиц орали в воздухе  громче  людей,  островок
стал полуостровом, обнажилось зеленое смрадное дно.
     А после этого Даттам взглянул на ту сторону  и  увидел,  что  повсюду
стоят вооруженные люди, и они вовсе не считают,  что  суд  кончился,  если
стороны еще  не  подрались.  Община  стояла  в  основном  на  островке,  а
дружинники графа - на берегу.
     Даттам поглядел на зеленое смрадное дно между ними, и подумал: "Плохо
будет драться в этой грязи и иле, потому что  графские  конники  не  будут
иметь тут преимущества".
     Даттам стоял рядом с графом, к ним подошел дружинник и сказал:
     - Смотрите! А кто это скачет вместе  с  людьми  Лавви  Голошейки,  на
буланом коне с белой звездой, и в такой богатой одежде?
     Граф посмотрел и сказал:
     - Клянусь божьим зобом, Даттам, это  ваш  больной  гость,  Бредшо.  И
сдается мне, что это не к добру. Потому что он не  кажется  мне  человеком
разумным и удачливым, и, как бы он,  помимо  этого  замечательно  буланого
седла, не попросил у вас за проповедника еще чего-нибудь.


     Бредшо ехал  три  часа  один  в  густом  горном  лесу,  потом  нагнал
общинника. На спутнике была кроличья шапка, плащ  с  роговой  пряжкой,  за
пояс заткнута секира, а на плечах, - лук и колчан со  стрелами.  Он  также
ехал на суд к Серединному Океану и был очень неразговорчив. Потом пристали
еще трое на лошадях и с оружием.
     За  поворотом  дороги  показалась  маленькая  часовня  Варайорта,  из
которой вышел жрец с девятью глазами на шапке. Волосы у него были заткнуты
за пояс.
     Охотник Каани, тот, что был в кроличьей шапке, вытащил из  переметной
сумы кроличью шкурку и отдал ее жрецу.
     Тот взял и сказал:
     - Не одна, небось, шкурка-то.
     Каани ответил:
     - Совсем пустые стоят силки.
     Тогда жрец подошел к лошади и сам стал рыться  в  переметной  суме  и
вытащил еще много добра.
     - Дожадничаешься с богом, - сказал жрец. - А бог воздаст сторицей.
     - Мне сторицей с Варайорта не надо, - сказал Каани. - Мне хватит двух
ишевиков с Даттама.
     Тут Бредшо подъехал ближе и спросил:
     - А с меня трех ишевиков достаточно?
     Каани согласился. Бредшо уплатил за три шкурки и подарил их богу.
     Охотник ехал молча, потом сказал:
     - Какой же грех - обмануть обманщика? Горы делал - шапку украл, потом
штраф в Небесной Управе платил глупым серебром взамен настоящего.
     Каани был, конечно, прав. Если человек верит в Варайорта, то  на  нем
греха никогда не будет, потому что нет греха в том, чтобы делать, как бог.
     Поехали дальше. Бредшо глядел по сторонам: лес в ущелье, палые листья
совершенно покрыли  черную  жирную  землю,  на  скале  беззаботно  блестит
хромистый железняк. Зажиточная земля, и  свобода  общинная,  первозданная,
богом сбереженная и от государей, и от королей, и от графов  -  но  не  от
Даттама.
     Спутник Бредшо заметил на ветке белку-ратуфу и подстрелил ее.  Стрела
попала точно в глаз, так что шкурка не была испорчена,  и  Каани  подумал,
что плохо стрелять в людей и хорошо стрелять в  животных:  потому  что  за
убитого зверя получаешь деньги, а за убитого человека приходится платить.
     Поднял белку, повесил лук через плечо и сказал, обращаясь к Бредшо:
     - Спасибо тебе за золото, потому что этот лук очень хорошо  стреляет.
А если платить виру за всех, за кого сегодня придется заплатить  виру,  то
мой кошелек совсем опустеет.
     Бредшо спросил:
     - А как ты думаешь, чем кончится божий суд?
     Тот ответил:
     - Не стоит верить всем слухам,  которые  распускают.  Однако  сдается
мне, что не  все,  кто  отправился  на  остров,  вернется  с  него,  чтобы
рассказать о сегодняшнем дне.
     Бредшо поглядел на охотника и подумал: "Эх, где  же  вы  были  неделю
назад?" Хотя не ему, конечно, было на это сетовать.
     - Да, - сказал один из спутников. - Давно все к  этому  шло,  и  чему
быть, того не миновать. Сдается мне, многие женщины  будут  плакать  после
сегодняшнего дня, а для мужчин найдется занятие подостойней.
     - Значит, - сказал Бредшо,  -  свободные  люди  не  побоятся  драться
против графов и колдунов?
     - Я, - сказал охотник, - буду драться за того, за кого будет  драться
Латто Голошейка. И хотя я еще точно не знаю, на чьей он стороне, по-моему,
он будет драться за Даттама.
     - Так, - сказал Бредшо, - а за свободу ты драться не будешь?
     Каани  возмутился  про  себя,   потому   что   свобода   была   вещью
увлекательной, но убыточной, как охота на людей. За то, чтобы не ходить  в
ополчение, Каани каждый год отдавал пять соболей.  Столько  же  -  за  то,
чтобы не ходить  на  суд.  За  неявку  на  сегодняшнее  собрание,  однако,
назначили тройную виру, и притом Латто  Голошейка  велел  собираться  всем
своим людям. Притом, будь община под графом, ее бы никто не трогал, а  так
каждый год устраивали засады и грабили.
     Охотник Каани всего этого, конечно, не  сказал,  но  все-таки  сказал
достаточно.
     - Так что же, - спросил Бредшо, - если посад  потеряет  свободу,  так
никто об этом и не пожалеет?
     Каани хлестнул лошадь и сказал:
     - За других не скажу, а я не пожалею.
     Выехали из леса, миновали рудники,  стали  спускаться  к  озеру.  Тут
страшно ухнуло, налетел вихрь, в небе закружились золотые мечи,  всадников
побросало на землю.
     Путники повскакивали на ноги, и увидели, что озеро мелеет.
     - Клянусь варайортовым брюхом, - сказал  охотник  Каани,  -  если  бы
озеро осталось цело, - многие бы получили сегодня отметины  на  память.  А
так, может быть, все обойдется.
     А Бредшо встал, отряхнулся, оправил на поясе меч и сказал:
     - Я гляжу, господин Даттам неплохо разбирается что к чему  в  здешних
местах, и не стоит посторонним соваться в чужие дела.
     В этом он, конечно, был прав.


     Когда вода уже схлынула, Даттам и граф подошли к желтой катальпе.  На
Даттаме был паллий, затканный золотыми  листьями,  и  накидка  из  птичьих
перьев, а на графе красный лакированный панцирь и боевой кафтан,  расшитый
узором из рысьих пастей и ушей. На  поясе  у  графа  был  меч  Белый  Бок,
украшенный золотой и серебряной насечкой, который подарил  ему  Даттам.  У
Даттама тоже был меч, однако под накидкой было не видно, как он украшен. С
ними были люди, и среди прочих - Бредшо. Бредшо ничего не говорил.
     Под желтой катальпой на скамье закона сидел Шамми Одноглазый. Он  был
самым умным человеком из тех, кто не может предвидеть будущее, потому  что
никто не мог  отвести  ему  глаза.  Он  был  тройным  судьей  и  человеком
влиятельным. Рядом сидел его брат, служитель Варайорта,  и  еще  несколько
уважаемых людей, а слева и справа стоял народ.
     Шамми сидел, весь обсыпанный желтыми цветами, потому что он  все  это
время не двигался.
     - Ну что же, - спросил Даттам, - кончим ли дело миром?
     - Назовите ваши условия, - сказал Шамми.
     Тогда Даттам оперся, как полагается, на резной  посох  для  тяжбы,  и
сказал, обращаясь к народу:
     - Я так думаю, - сказал Даттам, - что не стоит спорить, Варайорту или
Шакунику должны принадлежать рудники, а надо записать, что это  -  один  и
тот же бог. Надо отдать рудники в лен графу, чтобы тот охранял и судил,  а
собственность каждого должна остаться неприкосновенной. И еще я думаю, что
тот, кто с этим не согласен, хочет не  общего  блага,  а  жадничает  из-за
судебных сборов и прочих выгод.
     Тогда Шамми Одноглазый встряхнулся так,  что  все  цветы  слетели  на
землю, и сказал:
     - Сдается мне, что многие захотят узнать: было ли чудо  или  чуда  не
было.
     А другой тройной судья возразил:
     - В словах  закона,  однако,  нигде  не  сказано,  что  озеро  должно
пропасть чудом, так что какой от этого прок?
     Шамми встал с лавки и сказал:
     - Ты родился на циновке для еды,  Даттам.  И  все  же  я  думаю,  что
сегодняшний день принесет тебе большую неудачу.
     Даттам тогда вытащил меч: рукоятка  меча  была  перевита  жемчугом  и
изумрудом, а по клинку шла головастиковая надпись.
     - Выбирай, Шамми, - сказал  Даттам.  -  Или  ты  сядешь  на  лавку  и
перестанешь говорить глупости, или твои кишки съедят твои же собаки.
     Тогда Шамми испугался и сел на лавку.
     Соглашение заключили, как  предложил  Даттам,  и  многие  были  очень
довольны.
     Этим вечером Хотта, жена  Шамми  Одноглазого,  женщина  вздорная,  не
пустила мужа к себе и сказала:
     - Думается мне, что даже женщины вели бы себя  на  народном  собрании
менее трусливо, чем вы.
     Шамми сказал:
     - Помолчи. Если бы озеро не сгинуло, покойников было бы довольно... -
и добавил: - Даттам - удачливый человек. Но, говорят,  что  в  королевском
городе Ламассе есть еще более удачливый человек, по имени Арфарра,  и  что
ему нравятся свободные люди и хорошие законы.


     От островка Даттам и граф поехали в рудники. Бредшо увязался за ними.
Рудник был устроен так же, как рудники  на  Западном  Берегу:  примитивней
амебы. Трое горняков перестилали крепь.
     - Какое же это чудо? - сказал один из них. -  Чудо  бы  не  повредило
горному брюху, а тут все клинья повылазили.
     Бредшо поглядел на переклады под потолком  и  увидел,  что  они  едва
держатся.
     - А в империи, - спросил Бредшо, - рудники так же скверно устроены?
     Даттам поглядел на чужеземца и вдруг с беспокойством подумал, что тот
тоже может разбираться в рудах.
     - В Нижнем Варнарайне, - ответил Даттам, - рудники устроены  так  же,
но  работают  на  них  государственные  преступники.  А  большинство  шахт
закрыто, чтоб не обижать народ и не подвергать опасности чиновников.
     Бредшо вспомнил сегодняшнее собрание, вспомнил, почему Даттам  здесь,
а не в империи стрижет овец, и ужаснулся. Об этой стороне  жизни  Великого
Света он как-то не задумывался. Боже!  Стало  быть,  Даттам  считает,  что
свободных людей в королевстве усмирить легче,  чем  безоружных  общинников
империи?
     Бредшо нагнулся и стал перебирать куски руды с серебряным проблеском.
"Забавно, - подумал он, - я-то думал, они это просто выкидывают!"
     Граф, стоявший за плечом, заметил его интерес.
     - А это, - сказал граф, - глупое серебро. То, которым Варайорт  штраф
платил. Похоже, но ничего не стоит.
     И в это мгновение Бредшо понял, что все  три  дня  беспокоило  его  в
Даттамовой сделке, и что любой человек, хоть немного сведущий в  торговле,
осознал бы немедленно. Ну хорошо, Даттам обменял свое серебро  с  выгодой.
Но если серебро в империи в три раза дешевле золота, то  какого  черта  он
вообще везет его в империю?
     - Серебро-то серебро, - сказал Бредшо, усмехаясь, - а удельный вес  -
как у золота.
     Даттам и мастер замерли. Граф, может быть, ничего бы и не  понял,  но
вдруг припомнил слова колдуна, нахмурился и побежал из забоя.


     Вечером граф позвал чужеземца в свою горницу. Лицо графа было  все  в
красных пятнах, ученая обходительность исчезла.
     - Значит, ты разбираешься в рудах? - спросил граф.
     Бредшо понял, что утвердительный ответ сильно  повредит  ему,  потому
что благородный человек должен разбираться в мечах, а не  в  металлах,  но
ответил:
     - Разбираюсь.
     - Я правильно понял: то, что добывают в шахте - не серебро, а золото?
     Бредшо покачал головой:
     - Не серебро и не золото, а совсем другой металл. Он, однако, тоже не
ржавеет.
     Из стены возле поставца торчал небольшой швырковый топорик с черненой
рукояткой. Граф вытащил этот топорик, перекинул из руки в руку и спросил:
     - Мне сказали, что это -  глупое  серебро,  а  в  империи  его  можно
превратить в настоящее. Можно ли?
     - Ни в коем случае, - сказал Бредшо. - Серебра из  этого  металла  не
выйдет. Но  если  подмешать  его  в  золото,  то  фальшивая  монета  будет
совершенно неотличима от настоящей.
     Тут граф запустил топорик в большого бронзового Шакуника, стоявшего в
западном углу. Топорик попал богу в плечо, разрубил ключицу и глубоко ушел
в грудь; бог зашатался и упал, а князь подхватил со стены меч и выбежал из
гостиницы.
     Бредшо с легким ужасом глядел ему вслед. Да, Даттам не зря  решил  не
связываться с рудниками империи.
     Все было очень просто. Серебро стоит в тринадцать раз меньше  золота.
Глупое серебро стоит совсем дешево. В империи храм  Шакуника  имеет  право
чеканить золотые монеты. Даттам извлекает из этого дополнительную прибыль,
добавляя в состав платину. Для  надежности  чеканят  не  новую  монету,  а
старые золотые государи.
     А в рудниках - в рудниках некоторые забои так узки, что в  них  могут
работать только дети, и жители варят в  одних  и  тех  же  горшках  рис  и
серебро, - собираются вокруг и дуют через трубочки,  -  и  храм,  которому
известен динамит,  употребляет  динамит  только  на  жуткие  фокусы  и  не
озаботится приспособить архимедов винт для подъема руды.


     На следующее утро Бредшо справился, чем  кончилась  ссора  Даттама  и
графа.
     - Я думаю, - сказала служанка, - что ссора  кончилась  миром,  потому
что ночью у бога Шакуника в графской горнице срослись ключица и ребро.
     - Я думаю, - возразила другая, - что ссора  кончилась  миром,  потому
что поздно вечером прискакали  два  гонца  из  страны  Великого  Света  и,
наверное, много важного рассказали.
     Бредшо вздрогнул и подумал: уж не рассказали ли, в числе прочего,  об
упавшем с неба корабле?
     В это время принесли богатые подарки от Даттама, а в  полдень  явился
он сам, в бархатном кафтане и с ларцом под мышкой.
     - Я хотел бы, чтобы мы остались друзьями, - сказал Даттам.
     - Остались друзьями! - взвился Бредшо, - да как вы смеете, Даттам! Вы
меня  надули  на  триста  тысяч  ишевиков!  Опоили  снотворным!   Повесили
человека, которого мне подарили! Сделали фальшивомонетчиком!
     - Еще нет, - возразил Даттам. - Фальшивомонетчиком вы станете, только
если  из  этой  платины  будут  изготовлены   монеты.   Покамест   вы   не
фальшивомонетчик, а владелец  глупого  серебра,  которое,  кстати,  вообще
ничего не стоит. Кстати, как вы догадались о платине?
     -  Так  уж  догадался,  -  буркнул  Бредшо.  -   Раньше   надо   было
догадываться. Надо было спросить себя: а какого черта Даттам везет серебро
туда, где оно дешевле, чем здесь?
     И махнул рукой.
     - Но неужели граф ничего не знает?
     Даттам усмехнулся:
     - Граф алчен и суеверен. Граф думал,  что  я  подделываю  серебро.  А
серебром и медью расплачиваются простолюдины,  серебро  называют  "перьями
пестрой дрофы". Это - металл ночи, женщины и торговли. Золото же  приносит
не прибыль, а удачу. Это металл солнца и сокровище вождей. Его зарывают  в
землю и раздают дружине. Граф не позволил бы мне подделывать  золото,  как
не позволил бы спать со своей женой, прибыльно ли это  или  нет.  Граф,  -
добавил Даттам, - возмутился святотатством, а не правонарушением.
     - В теперь?
     - Золото - не свобода. Попробовал - не отвыкнешь...
     Даттам усмехнулся, вспомнив, как кричал и бился вчера граф. Кончилось
все кубками, выпитыми рука в руку, и еще граф потребовал от храма сундучок
с фальшивой монетой, расплачиваться с недругами.
     - А чиновники империи, - спросил  Бредшо,  -  тоже,  в  случае  чего,
обидятся лишь за оскорбленное мироздание?
     Даттам постоял, усмехаясь.
     - Или ты не понял, Сайлас, что в империи правят не чиновники,  а  мы?
Видел, что было с чернью, которая на нас напала? С законом, который нас не
устроил? Ты ехал сквозь земли королевства, - и половина из них принадлежит
храму. Ты  думаешь,  в  империи  по-другому?  Император  стар  и  слаб,  а
наследник престола, экзарх Варнарайна, - про него в  народе  говорят,  что
его душа в хрустальном кувшине, а кувшин в храме Шакуника. Нам ведомы духи
разрушения и духи созидания, мы знаем имена звезд,  неизвестных  никому  в
империи, и знание превращает наше золото в новое знание. Что с тобой? Тебе
плохо?
     Бредшо и в самом деле побледнел, запрокинул голову.
     - Ничего, - сказал Бредшо.
     Он глядел на Даттама с ужасом.  Он  вдруг  понял,  почему  химическое
оружие - есть, а огнестрельного - нет. Потому что выстрели