крыл глаза.
     - Что удалось вам узнать о той ночи?
     - Пока немногое. Я убежден, что убийство  было  совершено  для  того,
чтоб сделать возможным второе преступление, но думаю, что при этом жертвой
был выбран враг убийцы и человек для него опасный. Я знаю, что трое гостей
покидали в эту ночь свои комнаты: араван Нарай, наместник Вашхог, господин
Айцар. Кроме том, в монастыре ночью побывали горцы.
     Преступник должен был иметь мотив для  убийства  судьи  и  мотив  для
похищения Ира.
     Господин судья вел двойную игру. Наместник Вашхог  мог  хотеть  убить
его из-за имевшихся у судьи  компрометирующих  Вашхога  документов,  из-за
того, что судья изменил его партии, и - даже, сколь мне известен  характер
Вашхога, - для тот, чтобы дочь судьи Шевашена стала ему  доступна.  Араван
Нарай  мог  желать  его  смерти,  узнав,  что  господин  судья,  якобы  во
исполнение приказа Нарая арестовав городских смутьянов, на самом  деле  на
допросах укоряет их плетьми и палками в связях с Нараем.
     Я могу лишь предполагать, что  у  судьи  также  имелись  документы  о
подозрительной связи горцев с господином Айцаром и господином наместником.
     Мотивы убийства судьи  вытекают  из  положения,  в  котором  оказался
преступник. Мотивы похищения Ира вытекают из мировоззрения преступника.
     Судью  убили,  чтобы  избегнуть  разоблачения;  бога  похитили,  чтоб
переделать мир.
     И я не могу не думать о том, что мир хотят переделать  только  тогда,
когда он разрушается. Я не буду говорить о причинах смуты в  империи  и  о
возможностях  его  исхода.  Моя  должность  создана  не  для  того,  чтобы
обсуждать возможные порядки, а чтобы охранять существующий. Но смута - это
и есть время, когда почти каждая  идея  мироустройства  может  привести  к
преступлению; и когда почти каждый имеет свою идею мироустройства.
     Я подозреваю, что господин араван действительно связан с  мятежниками
и что господин Айцар и его племянник связаны с горцами: для  верности  мир
нужно переделывать и именем Ира, и силой оружия.
     Святой отец! Про сынов Ира рассказывают, что они не знают  поступков,
но видят рисунок души человека. Какими вы увидели души этих людей?
     - Обычай не велит говорить о душе мирянина с  кем-нибудь,  кроме  его
самого.
     - Обычай не  сообщает,  что  делать  в  случае  исчезновения  Ира,  -
возразил Нан.
     Первослужитель помолчал, потом заговорил неторопливо.
     - У господина аравана лицо чуть тронуто желтизной и родинка чуть выше
правого уголка рта. Он ночи сидит над книгами, а  дни  над  отчетами:  ему
некогда видеть сны, и он грезит наяву. Его мысли  стали  его  страстью,  а
душа осталась бесчувственна. С ним случилось то,  что  часто  случается  с
теми, кто поклоняется не вечному,  а  прошлому.  Он  думает,  что  опоздал
родиться на двести лет, но двести лет назад он думал бы то  же  самое.  Он
любит народ, про который написано в книгах, а живых людей называет чернью;
он рад бороться за то, что считает правдой,  даже  когда  знает,  что  эта
правда - лишь оружие в руках негодяя. Он не дорожил своим саном в столице,
потому что этот сан казался ему недостаточно высок; он не боится  прослыть
глупцом и неудачником, потому что знает, что выигрыш  неудачника  особенно
сокрушителен;  он  хочет  распоряжаться  людьми,  как   он   распоряжается
собственными мечтами, - а мечты его вышколены и однообразны;  и  он  готов
распоряжаться даже Богом, ибо уверен в собственной правоте.
     У господина наместника  едва  заметные  черные  пятнышки  на  бровях,
влажные глаза и большой рот. Он родился под знаком тройного зерна. Чувства
его несдержанны и обильны, мысли тоже несдержанны, но скудны. Он любит все
красивое, потому что во всякой красоте ему чудится непристойность; и любит
все непристойное, даже когда  оно  безобразно.  Он  не  занимается  делами
провинции, но понимает в них больше, чем хотел бы.
     Его поступки выходят за пределы приличного, но не выходят за  пределы
обыкновенного; они не выходят  за  пределы  обыкновенного  потому,  что  в
последнее время эти пределы слишком широки.
     В книге судьбы за ним записано много прегрешений. Но даже если к  его
прегрешениям прибавить насилие над Богом, слепые  глаза  его  совести  все
равно не смогут прочесть приговора в книге судьбы.
     Когда на господина Айцара кто-то смотрит, его глаза глядят в  никуда;
когда на него не смотрят, его глаза глядят в одну точку;  должность  нужна
ему лишь для обогащения, но богатство свое он добывает не  казнокрадством,
а умом; он живет,  используя  существующие  порядки,  но  знает,  что  эти
порядки мешают ему жить.
     Господин Айцар в чем-то сходен с вами, господин Нан. Вероятно, в том,
что он в рамках существующих законов хочет преследовать цели, для  которых
эти законы не создавались; и хотя эти цели не есть зло, господин  Айцар  в
погоне за ними разрушает то, на что  он  опирается.  Он  достаточно  умен,
чтобы осознать это, хотя и  необразован.  Он  привык  приспосабливаться  к
миру, чтобы добиться своего, но он был бы непрочь и переделать  мир,  если
бы инструмент для переделки оказался в  пределах  досягаемости  и  был  бы
более действенен, чем проповедь, и менее разрушителен, чем резня.
     Первослужитель Ира помолчал и потом прибавил:
     - В разгадке должно быть слово  "чужак".  Если  оно  не  относится  к
следователю, оно относится к похитителю. Вы повидаетесь с горцами.
     Нан вздрогнул: первослужитель намеренно употребил  не  сослагательное
наклонение, а будущее время: он не советовал, он предсказывал.
     - Мог ли Ир, - спросил Нан твердо, - желать того, что случилось?
     - Судейский чиновник должен  выяснять  намерения  преступника,  а  не
намерения Бога, - последовал ответ,  и  первослужитель  стукнул  в  медную
тарелочку у кресла. Аудиенция была закончена. Вдруг он прибавил:
     - С людьми Бога не стоит лукавить, как с чиновниками,  господин  Нан.
Вы не считаете, что нынче - время смуты. Вы считаете, что  нынче  -  время
выбора.
     За толстыми занавесями ждали двое: монах-веец, приведший Нана сюда, и
человек, в котором, присмотревшись, Нан узнал по фотографии отца  Ахаггара
- Джозефа Меллерта. Нан решил было, что Меллерт ждет его,  но  тот  учтиво
поклонился и прошел в приемный покой. На богослужении в Иров день  его  не
было, а вот у первослужителя он днюет и ночует.
     Монаху, сопровождавшему Нана, было за  семьдесят,  старческая  одышка
мешала ему идти быстро. Вдобавок он искал кошку,  звал  ее,  заглядывая  в
каждую келью, шумно дыша в коридорах и  на  лесенках.  Переходы  гостевого
дома показались Нану бесконечными. Служителей Ира никогда не было особенно
много, а вот гостей раньше было пруд пруди. Нан представил себе дни, когда
люди приезжали сюда на день и на неделю, не гнушаясь молитвы  и  не  боясь
предстать перед богом; и "соты келий источали мед праведности", - и поймал
себя на том, что взял эту старомодную  поговорку  из  сочинения  господина
аравана.
     Когда-то в монастыре было много гостей, сейчас  только  нищих  много.
Желтый монастырь был пуст, а тюрьмы в управе переполнены.
     А может, и не было этого никогда? И монастыри всегда были  просторны,
а тюрьмы - тесны, чтобы людям было совестно перед  прошлым?  А  историю  -
доклад, поданный Небу - кроили с большей легкостью, чем  доклад,  поданный
императору. Искажая настоящее, творили ложь, а  искажая  прошлое,  творили
истину: идеальная истина стоит выше случайной цифры и служит для  поучения
ныне живущих.
     Монах был неразговорчив, как и полагается монахам Ира. Но  Нан  хотел
расспросить его о  Джозефе  Меллерте.  Разузнав,  что  монах  ищет  своего
пропавшего кота, столичный чиновник высказал соображение, что тот  мог  на
Иров день выскочить за ворота вместе с толпой. Инспектор пообещал вывесить
объявление о пропаже кота на казенном столбе и  отметить  его  печатью  из
городской управы, с тем, чтоб за находку причиталось вознаграждение.
     Монах обрадовался, повеселел и стал разговорчивей.
     Почему изменился брат Арвест? Сам он  часто  говорит  про  встречу  в
деревне Голубое  озеро  с  двумя  горскими  лазутчиками,  выряженными  под
торговцев. Его поразило,  что  эти  люди  чужды  надетым  на  них  вейским
оберегам, - но причастны Иру. Вот тогда-то он понял, что Бог на самом деле
- один, и это, конечно, тот Бог, к которому все причастны. Или  даже  так:
то, что не истинно для всех, не истинно вовсе. И пестрые боги  не  истинны
для всех.
     Нан кивнул. Желтые монахи не любят пестрых богов:  что  это  за  бог,
которого можно подкупить и запугать? Чем он  отличается  от  обыкновенного
колдуна? Но одно - не любить богов, другое - не соблюдать обычай. Опять же
говорят, что всякий дух без тела - злобен.
     - Это поэтому пуста полка с духами-хранителями? - спросил Нан.
     Монах покачал головой: полка опустела всего месяц назад. Здешний брат
Ахаггар  возымел  большое  влияние  на  первослужителя.  Удивительно,   ко
скольким бескорыстным мнениям терпим Ир,  и  сколько  бескорыстных  мнений
нетерпимы друг к другу. А брат Ахаггар твердит, что Бог - не телесен, и Ир
- лишь посланец его, и никаких других богов нет.
     - Разве Нитт не учил то же самое тысячу лет назад? - спросил  Нан.  -
Разве Митак не писал, что Бог  не  должен  быть  различим,  ибо  сам  есть
процесс различения? Что  всякий  образ  Бога  ложен  постольку,  поскольку
является образом Бога, и не имеет значения  постольку,  поскольку  образом
Бога не является?
     - Нитт говорит о едином  Боге,  брат  Ахаггар  -  о  единственном,  -
коротко сказал веец.
     Нан вздрогнул. Он знал еще кое-что: Меллерт был столь же истов, сколь
и лукав. Первослужителю он ругал идолов, а землянам - самого Ира.  Всецело
признавал его сверхъестественность, но числил его не божьей, а сатанинской
выдумкой,  ложным  доказательством  божественности  материи;  западней,  в
которую попало время Веи, обреченное на череду дурных повторений...
     Впрочем, подумал Нан, о нем именно Меллерт толкует с первослужителем,
вообще никому не известно.
     - Отец Ахаггар искренен и пылок, - продолжал монах, - но  мир  и  так
крошится потихоньку. Сказать, что пестрых богов нет - значит разрушить его
дотла. Но, может быть, в этом и есть смысл происходящего. Мир, сотворенный
Иром, должен быть разрушен и обновлен именем Ира. И этим  Ир  обновит  сам
себя.


     Переодеваясь к  утренней  трапезе,  господин  Айцар  оставил  изящную
луковку подаренных часов на туалетном  столике,  и  теперь  сиротливое  их
тиканье бесполезно разносилось по эфиру на частоте 50 мегагерц. Однако  ж,
беседуя с Митаком, Айцар имел часы  при  себе.  Управляющий  доложил,  что
некий Снет прячется, - то есть думает, что прячется,  на  постоялом  дворе
Лазурная чаша, и хочет в обмен  на  записку  пятьдесят  тысяч  не  позднее
завтрашнего утра.
     - Обычно у торговцев краденым цены пониже, - заметил Айцар.
     - Спрос рождает цену, а Снет того и гляди найдет третьего  покупателя
в лице этого инспектора из столицы.
     - Снет как был чиновником, так им  и  остался.  Он  не  умеет  делать
деньги, он умеет только их красть, - засмеялся Айцар. - А ты как  думаешь,
- заплатить?
     - Несомненно, - ответил управляющий Митак.  -  Господин  Снет  дважды
предал вас, и за это, конечно, надо заплатить. Вы получите записку  еще  к
первой ночной страже, господин Айцар.


     Расспросы о Меллерте  Келли  воспринял  с  некоторым  раздражением  и
обиняками дал понять Нану, что тот разевает рот  на  чужой  каравай.  Ведь
договорились: Нан занимается чиновниками,  Келли  -  монастырем,  и  Келли
похвастаться было нечем - или не хотелось.
     Тогда Нан попросил поговорить с физиками, трудившимися над Иром: если
уж распутывать кражу, в которой главным зачинщиком может быть  уворованный
предмет, то неплохо знать  о  нем  побольше.  Через  минуту  из  соседнего
подземного зала  вышел  высокий,  с  продолговатым  лошадиным  лицом  Свен
Бьернссон.
     Новая волна ставшего чужим запаха окатила Нана, и он  тихонько  отвел
глаза от пестрой, не по-вейски расписанной  банки  с  растворимым  кофе  в
руках Бьернссона; Нан мучился без кофе чуть не год, пока не привык.
     - Что вы можете сказать мне об Ире?
     Глаза Бьернссона злорадно заблестели.
     - Ну, например, я бы мог с вами поделиться совершенно фантастическими
топологическими закономерностями, в которых оформляется  его  поверхность;
ничего  похожего  мы  не  видали;  есть,  правда,  в   топологии   теорема
Пшибышевского, которая указывает на теоретическое  существование  подобных
структур...
     - Из топологии Ира можно вычислить его свойства?
     - А из энцефалограммы можно понять, о чем вы думаете? О свойствах Ира
я вам могу сказать столько же, сколько и вы мне.
     Нан досадливо махнул рукой.
     - Я знаю, что аппаратура у вас шалила, Но ведь вы его видели, а я его
не видел. Есть же такая вещь, как научная интуиция.
     - Моя научная интуиция, - сухо проговорил Бьернссон,  -  подсказывает
мне, что свойства Ира - неподходящий объект для научного исследования.
     - Вы хотите сказать, - уточнил  Нан,  -  что  он  сверхъестественного
происхождения?
     - С чего вы взяли? Я хочу  сказать,  что  наука  -  это  не  отмычка,
которой можно взломать любую дверь, как то представляется широкой публике,
а  ключ,  который  подходит  не  ко  всем   дверям   мироздания.   Научное
исследование - это игра по правилам, и  объект  исследования  должен  этим
правилам подчиняться. Наука - это знаковая система, а все, что описывается
в рамках любой знаковой системы, соответствует прежде всего не  реальности
мира, а грамматике системы и правилам порождения знаков.  Одно  из  правил
науки  гласит,  что  не  нужно  умножать  сущностей  сверх  необходимости.
Объяснение должно быть простейшим, в противном случае это уже не наука,  а
что-то другое. Другое правило гласит, что  в  одинаковых  условиях  объект
исследования должен вести себя одинаково. Третье требует, чтобы выведенные
формулы имели количественное наполнение. И, наконец, с точки зрения  науки
причины предшествуют следствию. Ир этим аксиомам просто не  удовлетворяет.
Если вы встретите научные фразы в его описании - не верьте, это не  наука,
а  научность,  то  есть,  попросту  говоря,  применение  научных   методов
исследования  в  области,  оным  не  подлежащей.  В  одинаковых  условиях,
например, Ир ведет себя по-разному.
     - Как именно?
     - Так, как будто следствия ему известны.
     - То есть движется по времени вспять?
     - Ну что за страсть к громким  словам.  Вовсе  нет.  Вы  вот,  мистер
Стрейтон, пытаетесь разгадать преступление. Ваши действия также  подчинены
будущему. Представьте себе, что вы совершенно точно знаете, что  вам  надо
предпринять, чтоб добиться цели, что эта цель уже существует  внутри  вас,
что, когда  приходит  время,  вы  просто  рождаете  эту  цель  из  себя  в
реальность - и вот вам одна из моделей действий Ира.
     Бьернссон говорил, кося глазом на закипающий кофейник.
     Вода пошла пузыриться и перескакивать через край,  Бьернссон  смахнул
со стола  испещренные  закорючками  листы,  стукнул  вазочкой  с  медовыми
сухариками и расставил чашки.
     Запах кофе был упоителен, и Нан  соблазнился:  все-таки  он  не  спал
ночь.
     - В такой модели Ир просто дергает за ниточки нас  всех:  вас,  меня,
Келли, и так далее до каждого новорожденного Веи.
     - Ну, во-первых, даже божественное всеведенье не  отменяет  свободной
воли. А, во-вторых, для этого Иру нужно хоть как-то  интересоваться  всеми
поименованными лицами, - в чем я сильно сомневаюсь. Ир не прилагал руки  к
истории Харайна, хотя бы и имел для этого все возможности.
     - И, например, судьи не убивал?
     - То есть как? - возмутился Бьернссон, - вы хотите сказать,  что  Ир,
лично, сам...
     - Ну согласитесь, что устройство, которое за четыре стенки заставляет
галлюцинировать электронную сеть, может выкинуть что угодно.
     - Но Ир никогда никого не убивал, ни физически, ни по-другому!
     - Во-первых, он никогда не сталкивался с землянами; во-вторых, мы  не
знаем, как вел себя Ир, скажем, пять тысяч  лет  назад;  и  в-третьих,  вы
только  что  сами  говорили,  что  такая  штука,  как  Ир,   заведомо   не
исчерпывается прошлым опытом. Когда  же  вы  морочили  мне  голову:  когда
уверяли, что реакции Ира непредсказуемы, возможности непонятны, а действия
не поддаются прогнозу  на  основе  прошлых  действий;  или  сейчас,  когда
уверяете, что "этого не  может  быть,  потому  что  этого  не  может  быть
никогда"?
     Бьернссон засмеялся.
     - Я вам ничуть не морочу голову. То, что с научной точки  зрения  для
Ира нет никаких границ  -  лучше  всего  доказывает  ограниченность  самой
научной точки зрения. Мое личное мнение - не как ученого, а как  человека:
Ир никогда не причиняет сам по себе зла. Именно поэтому,  если  хотите,  я
уверен, что он не направляет историю Веи.
     -  Ну  хорошо.  Тогда  другой  вопрос.  Ир  не  руководит  действиями
человека. Но ведь влияет на его психику?
     - Несомненно. В присутствии самого Ира... это трудно описать словами,
но - ты попадаешь как будто в гигантский резонатор чувств, идей, ощущений.
Своих собственных чувств, Стрейтон, а не кем-то навязанных! Именно поэтому
желтые монахи должны быть бесстрастны и бескорыстны, иначе просто  сойдешь
с ума - и все.
     - А земляне - бесстрастны?
     - Мы не торгуем запасами храма, не пьем, не едим  мяса,  не  ходим  в
кабачки и веселые дома.
     - И это называется бесстрастием?
     - На Вее это называется бесстрастием, и вы это прекрасно знаете.
     - Но я не спрашиваю, насколько вы были бесстрастными с  точки  зрения
вейца, я  спрашиваю,  насколько  вы  были  бесстрастными  с  точки  зрения
землянина?
     - Ну так вам уже верно Келли рассказал, как мы ругались каждый  божий
день. К чести человека,  надо  сказать,  что  ему  свойственно  спорить  с
товарищем из-за пропавшей зубной щетки, а  не  из-за  неверия,  скажем,  в
социальную справедливость. У  нас  было  все  наоборот.  Каждый,  конечно,
явился на Вею с какими-то идеями насчет миропорядка. Это неизбежно.  Любой
землянин носит с собой целый зверинец  бактерий  и  целый  зверинец  идей.
Большинство из них безобидно, с  другими  незаметно  справляются  иммунная
система и здравый смысл.
     В монастыре вирусы  проснулись.  Возможно  -  потому,  что  нас  всех
повышибали из привычных социальных луз, запечатали  в  бутылку  и  бутылку
кинули в чужое море. Возможно - это Ир... создал питательную среду...
     - Тогда то, что вы мне рассказали об Ире - тоже версия идеолога, а не
ученого?
     Бьернссон пожал плечами.
     - Я, по-моему, это вам сам объяснил.
     - И когда вы начали... ругаться?
     - Чуть меньше года назад. И  где-то  через  месяц  после  этого  наша
аппаратура тоже стала завираться.
     - А вы уверены, что роль резонатора, как вы выражаетесь, сыграл Ир, а
не сами земляне?
     - Простите, не понял?
     - Вы говорите о том, что происходит с землянами, а я  говорю  о  том,
что происходит с Веей. Когда "Орион" вернулся  на  землю,  только  и  было
шуму, что об озарении, внушении и влиянии сына Ира на  членов  экспедиции.
Но вы-то знаете, что земляне оказали не меньшее  влияние  на  самого  сына
Ира. Что с  ним,  позволю  себе  заметить,  случилось  нечто  похожее:  он
перестал верить в Ира, он стал верить в идею Ира.
     И со всем Харайном происходит то же самое. Не знаю,  воздействует  ли
Ир на провинцию, но что на нее действует монастырь  -  это  уж  точно.  Вы
сидите за своими толстыми стенами, вам запрещен диалог -  но  проповеди-то
разрешены! Роджерс, Меллерт, - кто еще?
     Вы не читаете доносов, вы не знаете, как бешено популярен Кархтар.  А
ведь он возглавил бунт не потому, что судья неправедно обрезал ему уши,  а
просто потому, что набрался идей!
     Бьернссон налил себе н