хуже,
чем  менять  существующие  порядки.  Ибо   едва   лишь   начинают   ломать
существующее во имя добра, как тут же приучаются  ломать  существующее  во
имя зла.
     Господин Мнадес помолчал и молвил:
     - Господин Нан всегда считал, что ничего не бывает добрым и злым само
по себе, но все - смотря по обстоятельствам.
     А молодой государь глядел на Ханалая, который приплясывал от радости,
и на Нана, и завидовал людям,  о  приключениях  которых  говорит  народ  и
чиновники, - а он, государь  скучает  в  нефритовом  дворце  под  небом  в
серебряной сетке.
     День кончился, и солнце, подобно важному чиновнику, удалилось на ночь
в личные покои, и место его заняли два  тоненьких,  услужливо  выгнувшихся
секретаря-месяца. Пробили третью стражу.
     В это самое  время  на  плоской  кровле  городской  тюрьмы  показался
человек в арестантской одежде. В лунном свете он был виден  очень  хорошо.
Это был юноша вряд ли старше двадцати лет, с белокурыми волосами, бровями,
изогнутыми наподобие ласточкина  крыла,  и  холодными,  навыкате  голубыми
глазами. Плечи его были чуть широковаты. Он был очень  красив.  Звали  его
Киссур.  Киссур  вынул  из-за  пояса  веревку,  приладил  ее  к  зубцу   и
соскользнул вниз. Если бы сторожа караулили стену, они бы, бесспорно,  его
заметили. Но сторожа в эту ночь выпили по три тыковки на брата, радуясь  и
удивляясь тому, что настали сказочные  времена  и  справедливый  разбойник
получил в управление провинцию. Теперь сторожа спали и видели во сне,  как
они  разбойничают  в  темных  лесах:  ибо,  несомненно,   никакого   более
вероятного пути к чину наместника им не было.
     Итак, Киссур соскользнул со стены по веревке и пересек тюремный двор.
Двор был мощен гранитом, в гранит въелись медь и железо. Триста лет  назад
тут был монетный двор, но государь  Иршахчан  преобразовал  его  городскую
тюрьму. Киссур дошел до гранитной стены и полез по ней вверх, как ящерица.
Веревка ему не могла помочь,  потому  что  стена  была  в  три  раза  выше
веревки, зато помогали стальные когти на руках. Киссур дошел  до  верхушки
стены и осторожно перевесился через зубец. Стена была широкая, поверх  шла
крытая дорога, на которой  могли  разъехаться  две  повозки  установленной
ширины. На дороге никого не было. Киссур пересек дорогу, прошел по узкому,
с ладонь, парапету за  выступ  угловой  башни,  зацепил  веревку  и  через
мгновение повис  на  ее  конце.  Далеко  внизу  плескался  грязный  канал.
Противоположного берега  в  ночи  не  было  видно.  Киссур  раскачался  на
веревке, чтоб не упасть близ берега, и прыгнул.
     Вода была ледяная: Киссур едва не выронил  душу,  однако  вынырнул  и
замотал, тихо отфыркиваясь, головой. Ему повезло, что он не  ударился  при
падении о тряпку, доску, выеденную тыкву, словом, о любой жизненный  отход
самого большого города ойкумены, города, где живет сто тысяч чиновников  и
еще миллион человек.
     Через полчаса Киссур вышел на берег у песчаного моста. Киссур  разрыл
землю у опоры моста, достал что-то, завернутое в ветошку, сел на берегу  и
задумался. По правде говоря, он не знал, как быть дальше.
     Доброжелатель, снабдивший его когтями и  веревкой,  планировал  побег
совсем  по-другому  и  через  месяц.  Доброжелатель  этот   сейчас   уехал
инспектором в провинцию.  Но  заключенный  увидел  вечером  снаружи  своей
клетки пьяного стражника и не устоял перед искушением:  зацепил  стражника
крючком, подволок к прутьям,  просунулся  сквозь  них,  придавил,  вытащил
ключи и бежал. Но что делать  дальше,  он  не  знал.  Он,  правда,  смутно
слышал, что в столице  недавно  завелось  место,  называемое  рынком,  где
продаются поддельные документы и другая жизненная снасть.
     Киссур поднял голову и увидел  по  звездам,  что  скоро  полночь.  Он
взобрался по гранитной стене канала. Перед ним  открылась  площадь,  а  на
площади статуя государя Иршахчана,  в  окружении  двух  крыльев  городской
управы. Киссур забился под корни огромного платана напротив и стал  ждать,
глядя на идола. Это была небольшая, еще прижизненная статуя, и  поэтому  у
нее было человеческое лицо. В одной руке государь держал меч, а  в  другой
книгу.  Киссур  знал,  что  ровно  в  полночь   государь   вздрагивает   и
переворачивает каменные  страницы  книги,  и  в  этот  миг  можно  у  него
чего-нибудь выпросить. "Дай  мне  встретиться  с  государем  Варназдом"  -
загадал желание Киссур. Он терпеливо сидел и ждал. Однако каменная  статуя
так и не шевельнулась.
     Почти неделю государь охотился в парке вместе с новым наместником. На
привале Ханалай показал государю, как разделать и съесть  сырого  суслика,
если очень проголодаешься. Государь был очарован.
     Дворцовый чиновник сообщил Ханалаю, что государь жалует  ему  коня  с
широкой спиной и тонкими ногами, и золотую попону к коню. "Золотые  слова,
голубчик! - вскричал Ханалай. - За такие слова полагается награда!"  -  и,
велев чиновнику открыть рот, стал пихать туда монеты:  глаза  у  чиновника
сделались безумные и восторженные, и он чуть не подавился, разевая рот как
можно шире. Государь хлопал в ладоши,  в  восторге  от  непосредственности
Ханалая.
     На следующий день государь учредил  Нана  начальником  над  парчовыми
куртками в Западном Округе столицы, и  расспрашивал  чиновника  о  деле  в
провинции Харайн, изумляясь его  отваге  и  смекалке.  Нан,  поклонившись,
промолвил:
     - Во всем, что совершает подданный, нет ни малейшей его заслуги. Все,
сделанное  вашим  ничтожным  слугой,  исполнилось  лишь  благодаря   вашей
счастливой звезде и благой силе, государь!
     Молодому государю понравился этот ответ, и он сказал Нану, что у него
есть тайное поручение в Нижнем Городе, - для Нана, Ханалая, и  еще  одного
лица, - и не  может  ли  новый  начальник  Западного  Округа  достать  три
фальшивых документа?
     Тут вошел министр Ишнайя с докладом, и государь сделался рассеян.
     Вернувшись в управу,  господин  Нан  велел  своему  секретарю  Шавашу
заполнить три "лопуха" на имя трех  чиновников,  приехавших  из  провинции
Иниссы хлопотать о должности и справедливости, и продиктовал приметы.
     - О чем с вами беседовал император? - почтительно осведомился Шаваш.
     - Императору скучно. Император хочет посмотреть, как живет его народ.
По докладам он этого не может понять, тем более  что  не  имеет  охоты  их
слушать.
     Через час поддельные лопухи были в порядке. Шаваш, на  полу,  яростно
трепал новенький синий кафтан без знаков различия.
     Господин Нан заперся в новом  кабинете  и  долго  глядел  в  окно  на
весеннее небо, круглое и синее, как око парчового старца  Бужвы.  По  окну
вилась решетка, и с нее свисали бронзовые грозди небесного винограда,  так
что если из окна управы глядеть на небо,  было  видно,  что  небо  увешано
крупным виноградом.
     Господин Нан вздохнул. Не то чтоб Нижний Город был столь  уж  опасным
местом. Государь, однако, не собирался ждать приключений, а  собирался  их
искать. Еще хорошо, если все кончится тем, что  он  подберет  какую-нибудь
девку в сточной канаве... Государь рассердится на Нана,  если  приключений
не будет; а если приключения будут, они наверняка не понравятся государю -
и он опять рассердится на Нана!
     Господин Нан отпер потайной шкаф  под  полкой  с  богами-хранителями,
достал оттуда небольшой нож с широким лезвием и ручкой слоновой кости,  и,
стукнув зубами, сунул его в рукав. Нож  этот  явно  обличал  суеверие  его
владельца: в  костяную  ручку  был  вставлен  талисман  "рогатый  дракон".
Талисман был шириною в палец и формой напоминал небольшую репку. С острого
конца репки торчал серебряный крючок, которым ловят демонов,  а  с  тупого
конца свисали три красных хвостика крученого шелка. Поперек талисмана  шла
надпись травяным письмом. В рыночной лавке талисман не показался  бы  Нану
за вещь. В талисман был вмонтирован маленький, но мощный лазер.
     Господин Нан, он же Дэвид Н.Стрейтон,  один  из  нескольких  десятков
землян в империи, попросту  спер  этот  лазер  у  своих  коллег  в  желтом
монастыре Ханайна, куда был послан императорской канцелярией по  странному
делу об убийстве городского судьи.  В  общем-то  Стрейтону  не  полагалось
иметь таких вещей во избежание необратимых последствий.
     Ладно,  -  подумал  Нан,  -  чудес  в  городе  случается  в   среднем
четырнадцать с половиной в сутки. Заявленных чудес.  Пять  лет  назад  их,
как, кстати, и самоубийств, было вдвое меньше. Так что чудо - не  беда,  а
вот если что случится с государем...
     Тут, словно в ответ  мыслям  Нана,  небо,  круглое,  как  око  Бужвы,
померкло. Загрохотало. Глаз неба раскрылся, и  золотой  трезубец  с  силой
ударил в далекие башни дворца под  серебряной  сеткой.  Все  четыре  ножки
мироздания подломились, и на город налетела страшная весенняя гроза.
     "Если, - подумал Нан, - государь хочет приключений, - так  пусть  они
послужат на пользу государства, то есть карьере господина Нана". И он стал
набрасывать в голове план, обладавший, как  впоследствии  выяснилось,  ста
семью достоинствами и одним недостатком.  Достоинства  плана  были  в  его
непогрешимости, а недостаток был в том, что план полетел кувырком.


     Гроза кончилась, и Нан отбыл во дворец. Секретарь его, Шаваш, заперся
в кабинете и стал дотошно обыскивать полку с  духами-хранителями,  сейф  с
улыбающимся Бужвой, книги и папки с трехцветными кистями. Он сам не  знал,
чего искал, - а не нашел ничего. Даже потайной ящичек под полкою духов был
пуст.
     Шаваш вышел во внутренний сад, покрутил головой, поднял и повесил  на
ветку мокрую ленту со знаком счастья,  сбитую  грозой.  Шаваш  был  молод,
хорош собой и чрезвычайно смышлен. Быть бы ему шельмой и вором, если б Нан
не подобрал  беспризорника...  А  так  Шаваш  стал  начальником,  ходил  в
камчатом кафтане, в сапожках, подбитых шелком.  До  недавних  пор  он  был
предан Нану по-собачьи, и они были близки, как ядро ореха и его кожура.
     После дикого дела в провинции Харайн душа Шаваша как-то смутилась. Он
все не мог забыть, как Нан сжег на свечке донос об участии желтого  монаха
в заговоре против империи, а доносчику положили на голову мешок с  песком,
и как местный чиновник Бахадн, упившись вином, рыдал на  плече  у  Шаваша:
"Оборотни в монастыре живут, сорока богами клянусь, оборотни...  Был  ведь
уже такой случай с храмом Шакуника"
     "Гм... оборотни" - думал Шаваш.  Надо  сказать,  что,  в  отличие  от
своего  начальника,  Шаваш  был  вольнодумцем.  Даже,   попросту   говоря,
атеистом.
     Тут в дверь заскреблись, - это местные лавочники  пришли  поклониться
новому начальству. После ухода их Шаваш вызвал к себе  двоих  сыщиков,  и,
блаженно жмурясь, сказал:
     - Э-э... кстати... Я  бы  желал  иметь  сведения  обо  всех  чудесах,
происходящих в городе.  Это,  знаете  ли,  дает  хорошее  представление  о
настроениях народа.


     Но в эту ночь государь так и не пошел в город. Днем он стоял у окна и
глядел на небо в серебряной сетке.  Дул  редкий  восточный  ветер,  как-то
невзначай пахнуло запахом Нижнего Города и чуть ли не цветущими  тополями.
Налетела гроза, и у Варназда начался приступ астмы.
     Астма у государя была вот отчего:
     Государь  Варназд  был  младшим  сыном   государыни   Касии,   моложе
наследника на шесть лет. Он рос в тепле и холе, но  однажды,  когда  брату
его было пятнадцать, брат в зале Ста Полей ударил его по лицу со  словами:
"Мать любит тебя больше, потому что ты моложе, но смотри..."
     Когда брату было восемнадцать, многие заговорили, что  регентше  пора
уступить бразды правления законному наследнику. Вскоре,  однако,  открылся
заговор, затеянный сыном против матери.  Высоких  заговорщиков  поймали  с
кинжалами в  руках.  Самого  наследника  судили  в  присутствии  матери  и
младшего брата: женщина хотела преподать новому наследнику нравоучительный
пример.
     Государь плакал и во всем признавался. Он был очень жалок. Он  просил
оставить ему хоть одну провинцию. Не оставили.  Он  просил  о  ссылке.  Не
позволили. Он стал просить о монастыре. И это не было разрешено.
     Государыня  Касия  махнула  рукой.  Кликнули  палача.  Тот  в   ужасе
попятился,  увидев,  кого  предстоит   казнить.   Воспользовавшись   этим,
наследник вырвался из рук стражи и  бросился,  -  но  не  к  матери,  а  к
двенадцатилетнему Варназду, и обхватил его за ноги. Варназд в ужасе закрыл
лицо руками, и открыл их, только когда все было кончено. Дело было как раз
в  пору  цветения  тополей,  и  вечером  случился  первый  приступ  астмы.
Встревоженная  мать  велела  вырубить  все  тополя  во  дворце  и  городе;
наместники провинций последовали этому примеру.
     Государь жил очень тихо, в покоях, где ковры и стены,  запеленутые  в
шелк, глушили шаги стражников  и  шепот  соглядатаев,  под  небом,  крытым
серебряной сеткой. А когда ему было двадцать, мать тихо и  просто  умерла.
Никто не оспаривал у него трона. Тем не менее ни во дворце, ни  в  Верхнем
Городе тополей не росло.
     Приступы астмы стали чрезвычайно  редки,  но  вот  сегодня  почему-то
случился один. Государь лежал без сил. Ввели Нана,  Варназд  слабо  указал
чиновнику на подушку у изголовья, взял его руку -  показалось,  что  стало
легче.  Чиновник  потихоньку  говорил,  Варназд  заснул.  Ночью   государь
проснулся. Чиновник сидел все так же, рука в руке. Варназд зашептал  Нану:
"А признайся, что ты колдун и в том деле без колдовства не обошлось?"
     Чиновник кивнул: государь заснул, и во сне бродил по  улицам  Нижнего
Города, а чиновник-колдун сопровождал его с рыжим драконом на поводке.
     Небесный Город расположен чрезвычайно удобно. В том месте, где  Руна,
великая западная река, и Шечен, приток  восточной  реки,  близко  подходят
друг к другу, провели канал с шириной по дну в сто  шагов,  а  по  зеркалу
воды - в двести. На берегу канала, между двух рек, выстроили  город.  Река
Шечен со временем повернула течение и  теперь  как  бы  впадала  в  канал.
Город,  таким  образом,  хотя  и  лежит  посередине  равнины,  однако   на
перекрестке всех водных путей, и с  трех  сторон  окружен  водой.  Поэтому
каждый клочок земли под столицей возделан,  а  на  реках  стоят  плавающие
грядки. К северу и востоку от Верхнего города и дворца на  триста  полетов
стрелы государев парк. Там с земли не собирают урожай, а только удобряют и
поливают. Весной государь проводит в парке первую борозду золотым  плугом,
и от этого по всей ойкумене распускаются листья и цветы, а птицы  начинают
спариваться и вить гнезда.
     Года четыре назад, чтобы удобней было ходить народу, государь Варназд
приказал снести часть стены парка, идущей вдоль канала. Проложили  дорогу,
а вдоль дороги сам собой вырос рынок.  Лавки  облепили  внешнюю  дворцовую
стену,  словно  маргиналии  -  поля  старинной  книги.  Как  и  на  всяких
маргиналиях, мир на этом рынке  был  вывернут  наизнанку:  чиновники  были
только взяточниками,  монахи  -  только  обжорами,  чародеи  -  непременно
обманщиками, женщины - шлюхами, а  воры  -  те  назывались  не  ворами,  а
торговцами.
     Многие уверяют, что мир наш - лишь иллюзия и обман чувств.  Не  знаю.
Но в отношении Нижнего Города и Рынка (а кто говорит "Нижний  Город",  тот
говорит "рынок") это, несомненно, так. Стоят, теснятся друг к другу лавки,
не значащиеся ни в каком  официальном  кадастре;  камни,  из  которых  они
сложены, числятся по документам в основании дамб и управ, а люди,  которые
в них торгуют, и вовсе оформлены мертвецами...
     Три дня государь бродил по Нижнему Городу вместе с Наном и Ханалаем -
и был горько разочарован.
     Он  еще  при  жизни   матери   любил   слушать   городские   повести,
расплодившиеся в  последнее  время.  В  этих  повестях  Нижний  Город  был
удивительным миром. Вот случайное знакомство в харчевне выпрямляет  судьбы
мира и предотвращает несправедливость; вот оборотень, выползший из далекой
норы, выдает себя за человека и  открывает  торговую  лавку;  вот  молодой
человек прибывает в столицу, знакомится с девушкой - а это на  самом  деле
выдра или покойник...
     Государя манили чудеса, описанные в повестях, а что он увидел?  Улицы
мелкие и  кривые,  кругом  вонючие  ящики  и  зонтики  на  распорках,  под
зонтиками развешаны тысячи плодов, только не  каменных,  как  в  зале  Ста
полей, а гниющих, облепленных  мухами...  А  девушки,  девушки!  Лохмотья,
наглые личики, деревенский  выговор...  Почему  в  городских  повестях  не
сказано, что  от  прелестной  певички  пахнет  прелым  кроликом?  Государь
загляделся на представление - тут же срезали кошелек и документы.
     Улицы были такие кривые и крутые, что государь скоро устал и  спросил
Нана: "Что они, нарочно селятся горбато?" Надо приказать выровнять холмы и
ложбины!" Чиновник почтительно возразил: "В Нижнем Городе нет канализации,
очищают его лишь дожди. Вот поэтому  простолюдины  и  селятся  по  холмам,
чтобы дождь все смывал".
     Государь вздохнул. Вонь стояла невыносимая, а ведь прошел всего  день
после сильнейшего ливня!
     Итак, государь, желая найти сострадательного человека, как это бывает
в повестях, ходил по городу,  и  на  расспросы  охотно  отвечал,  что  его
незаслуженно обидели в Иниссе, и вот он приехал в столицу искать правды. В
одной харчевне человек с лицом наподобие перевернутого горшка выслушал его
рассказ и заметил:
     - Гм... У тебя хорошенькое личико.
     Государь вспыхнул и пересел на другую лавку.
     - Послушай, ты не так понял, - жарко зашептал перевернутый горшок.  Я
вовсе на тебя не зарюсь. Но такое личико,  как  у  тебя,  приносит  доход.
Нынче в столице живет множество богатых вдовушек. Ты приехал хлопотать без
связей о безнадежном деле. Воля твоя, а лебезить перед богатой  вдовушкой,
по-моему, пристойней, чем перед чиновником. Если я сведу  тебя  с  богатой
вдовой, почему бы тебе не отдать мне треть приданого  в  благодарность  за
услугу?
     Государь подивился такому способу делать деньги и покинул харчевню. В
другой харчевне государь  разговорился  с  человеком  из  числа  тех,  кто
торгует ножевыми ударами: несколько неудачных сделок оставили  зарубки  на
его лице.
     - Шел бы ты на новый мост, на рынок солдат, - сказал человек.  -  Что
тебе за охота добывать на жизнь  взятками?  Ты  бы,  как  наемник,  немало
стоил.
     - А что это за рынок солдат?  -  спросил  государь  Варназд.  -  Ведь
государь Меенун запретил войско. И  я  не  слыхал,  чтобы  кого-то  сейчас
набирали в военные поселения.
     - Друг мой, - сказал ножевой искусник, -  видно,  в  вашей  провинции
мало частных богачей. А частное богатство начинается с частного войска.
     В третьей  харчевне  сидел  человек  в  красной  плюшевой  куртке,  с
квадратной челюстью и квадратными носками  красных  башмаков.  Он  спросил
Варназда:
     - Друг мой! Слышали ли в вашей провинции об учении "красных циновок"?
     - Слышали, - сухо  отвечал  Варназд,  -  что  оно  колеблет  всесилие
государя.
     - Кто же покушается на государя? -  удивился  собеседник.  -  Просто,
брат мой, если бы в ваших местах община села на  красные  циновки,  мы  бы
приезжали  туда  торговать.  Между  единоверцами,  знаешь,  всегда  особое
доверие в делах.
     С этими "красными  циновками"  вообще  вышла  противная  история.  На
следующий день государь толкнул на рынке человека, и  из  того  посыпались
листки.  Государь  с  извинениями  нагнулся  собрать  и  увидел,  что  это
прокламации "красных циновок",  весьма  гнусные.  Уверяли,  например,  что
старший брат его не казнен, а превращен им, Варназдом, в барсука, и бегает
по ойкумене, проникаясь страданиями народа. Государь чрезвычайно смутился,
собрал листки, отдал их человеку и ушел.
     А в четвертой харчевне... Ах  да,  в  четвертую  харчевню,  с  желтой
лепешкой, прибитой над входом,  Нан  государя  не  пустил.  Сказал:  "Сюда
приличные люди не ходят", - взя