ой  ящик  опустился  на  палубу  круглой
баржи.
     - Э-й, осторожней, - заметил Аххар, - этак у  вас  баржа  развалится.
Может, приедете за остальным завтра?
     Ванвейлен пробурчал что-то невнятное.
     Через полчаса баржа тихо отошла от берега. На  ней  было  всего  трое
людей, - Ванвейлен, Бредшо, и Стависски. Вскоре правый берег  затерялся  в
дымке, река разлилась, словно море,  смыкаясь  в  ночи  прямо  с  небом  и
сверкая гладкими звездами.
     Ванвейлен опустил лот, - сорок три  метра  глубины.  Можно  ручаться,
что, когда в будущем году  будут  ставить  дамбу  в  верхнем  течении  или
забирать новую воду, это местечко не обмелеет.
     Ванвейлен подошел к борту. Это было старое, довольно ветхое суденышко
со съемными бортами. Такие борта употреблялись для того,  чтобы  облегчить
погрузку и перевозку скота, и старинные руководства рекомендовали скот при
этом не стреножить, потому что тонули такие баржи весьма охотно,  особенно
в преклонном возрасте.
     Стависски и Бредшо, тихо  переговариваясь,  стали  спускать  на  воду
лодку.
     Ванвейлен, в темноте,  шарил  в  поисках  механизма,  приводившего  в
движение раздвижные  борта.  Разумеется,  баржу  можно  было  поджечь  или
взорвать, - уж взрывчатки на ней было столько, что можно было  б  взорвать
весь половину провинции, не  то,  что  баржу,  но  по  зрелом  размышлении
Ванвейлен такой план отверг.
     - Слушай, - окликнул он Бредшо, - где тут эта чертова задвижка.
     - А справа, - отозвался Бредшо, - там такой бугорок и  сразу  за  ним
веревка...
     - Нашел, - сказал Ванвейлен, - лодку спустили?
     - Сейчас, погоди.
     Ванвейлен наклонился, ухватываясь покрепче за  теребя  и  тут  чьи-то
сильные руки бесшумно сомкнулись на его горле. Ванвейлен захрипел,  -  все
четыре ножки мироздания подломились, небо  полетело  на  землю  гигантской
черной воронкой, и вот в эту-то воронку и провалился Ванвейлен.


     Когда  паланкин  Арфарры  принесли  к  даттамовой  усадьбе,  был  уже
полдень. Ворота усадьбы были широко  распахнуты,  стены  увиты  лентами  и
заклинаниями, на деревьях, как при государе Иршахчане, росли золотые плоды
добродетели и ячменные лепешки, под  навесом  у  фабрики  вместо  тюков  с
тканями красовались длинные столы,  и  народ  облепил  мостки  и  берег  в
ожидании лодки с сыном Ира.
     Арфарра никогда не видел  праздника  Ира  и  заранее  его  не  любил.
Праздник  был  -  та  же  народная  разнузданность,  с   которой   борется
государство, - как храмовая  проституция,  или  тайные  секты,  -  готовая
преобразиться в разрушение и бунт.
     Сын Ира был сводным братом безграмотных варварских  шаманов.  Бог  не
селится в человеке или в  каменном  истукане.  Лишь  государство  -  образ
божий. И, подобно всякому истукану, Сын Ира был достоин уважения.  Не  как
обманный бог, а как часть обычаев и устоев.
     Арфарра поискал глазами: в праздничной толпе что-то говорил небольшой
кучке людей знакомый шорник.
     Вы интересовались, будут ли арестовывать богачей - будет  вам  арест.
Примета, а не арест. Символ, а не арест.
     Арфарра горько усмехнулся. В прежние времена  не  понадобился  бы  ни
шорник, ни Иров день. А теперь государству, чтобы рассчитаться с  врагами,
приходится звать на помощь те силы, которые оно раньше обуздывало.
     Арфарра поглядел на красное кирпичное здание и еще раз вспомнил  все,
что было ему в последние дни рассказано о здешних фабриках.
     Великий Вей! Даттам был достаточно омерзителен, как  торговец.  Тогда
он делал деньги, перевозя вещи с места на  место  -  как  будто  от  этого
менялось количество труда, пошедшего на их  создание.  Теперь,  в  красном
амбаре он добывал деньги не обманом, а грабежом.
     Ткачи трудились по полсуток с распаренными глазами, в  пыли  и  жаре.
Умирали в тридцать лет и рожали увечных детей. Ткачи трудились,  часть  их
труда он оплачивал, а часть - крал и снова пускал в оборот.
     - Его ж  не  усовестишь,  -  жаловался  вчера  Арфарре  молодой  еще,
изъеденный чахоткой, ткач. - Он ведь ворует весь труд, сверх необходимого,
- вот ему и выгодней, чтоб человек работал как можно больше.
     Арфарра глядел на ткача и думал, что  рабство,  оказывается,  еще  не
самое страшное. Варвар бережет раба, как дорогую вещь, а Даттам  обращался
с людьми, как общинник с волом, взятым напрокат у государства.
     Да, боги, боги фабрики, вывороченные  наружу  железным  и  деревянным
скелетом, как карнавальная шуба: в ведомостях мироздания их части называли
по-старому: лапками и ребрами, шейками и зевами, -  но,  кроме  разве  что
последнего названия, эти имена не  соответствовали  сути,  а  были  частью
перевернутого мира, не освященного, в отличие  от  Ирова  дня,  обычаем  и
древностью.
     Арфарра глядел с моста - на  дом,  где  перевернутые  боги  заставили
ткачих при жизни томиться над огненными жаровнями, где превратили людей из
опоры государства в корм для машин, на озеро, где в  синей  ядовитой  воде
тяжело умирала отравленная рыба, не ведая о празднике: краска из глицерина
убивала, как гремучая смесь.
     Вот  и  ответ  на  вопрос  Харсомы:  чем  произрастает  история.   Не
прогрессом, нет!  Произрастает  -  хворями,  которыми  раньше  не  болели.
Варварами, которых раньше не было. Механизмами, которых раньше не строили.
Безумными идеями, наконец. Мир - стареет, и время - не колос,  но  сорняк.
Сорняки не искоренишь, сколько их ни полоть, - но  полоть  приходится  все
чаще, чтобы добрые злаки не сгинули совсем.  Завод!  Заколдованное  место,
где хозяйничают духи чахотки - по мнению народа. И по  документам  -  тоже
заколдованное место, в земельном кадастре значится озеро  и  пустошь.  Ну,
что ж, - народ сегодня это место расколдует, как в документах написано,  -
так оно и должно быть...


     У ворот усадьбы навстречу аравану  попалась  Янни,  дочь  наместника.
Девушка была в белых атласных штанишках и такой же  кофточке  -  траур,  и
головка клонилась: но не от горя, а от жемчугов и рубинов. "Да, тут же еще
и медовый месяц", - рассеянно подумал Арфарра.  Он  знал:  три  дня  назад
Даттам, вместо того, чтобы броситься в храм,  бросился  в  посад  Небесных
Кузнецов. Тут уж девушка кинулась ему на шею,  и  все  было,  как  поют  в
песнях, если не считать того, что Даттам наверняка понял: чего не  спасти,
того  не  спасти,  и  нашел  самый  романтический  способ  не  соваться  в
маслобойку.
     Господин Даттам встретил высокого чиновника  в  парадной  стрельчатой
зале.
     - Я вас предупредил три дня назад, - сказал Арфарра. - Вы  заведовали
храмовыми землями. Теперь это земли государственные. По  какому  праву  вы
здесь сидите?
     Даттам внимательно посмотрел на него, извинился и вышел.
     Арфарра уселся в кресло.
     Он надеялся, что у Даттама хватит решимости  поступить  так  же,  как
поступил этот трус, наместник Рехетта. Было мерзко - арестовывать  старого
друга. Еще мерзостнее - прятаться за народным гневом. Но еще мерзостнее  -
думать о том, что только государь вправе выносить смертные приговоры,  что
Даттама придется отправлять в столицу, что там хитрый койот  найдет,  чего
доброго, кому уплатить вергельд за свою жизнь. Даттам вернулся и  протянул
Арфарре бумагу.
     Личный указ государыни Касии  подтверждал:  храмовые  земли  Шакуника
возвращаются империи. Господин Даттам получает эти земли в  управление,  и
вместе с ними - чин епарха. Всем иным должностным лицам вмешиваться в  его
дела - запрещается.
     Арфарра приложил руку к сердцу, почтительно поцеловал печать на указе
и вернул его Даттаму.
     - Лучше подайте в отставку, -  сказал  Арфарра.  -  Вы  вскрыли  сейф
преступника Баршарга и сожгли свое письмо мятежнику, но  у  меня  найдутся
свидетели, - сказать, что вы писали в нем о государыне  Касии.  Я  уже  не
говорю о мешке денег, который вы ему прислали.
     Даттам рассмеялся.
     - Были, были в сейфе бумаги. Но, заверяю вас, ни одна не  сожжена,  а
между тем весьма многие при дворе отдали бы за это все три своих души  или
даже половину имущества.
     - Ладно, - сказал Арфарра. - Экзарх Варнарайна поручил вам ввозить  в
провинцию золото для чеканки монет,  вы  же  под  видом  серебра  ввозили,
помимо прочего, платину, и чеканили в храме фальшивую монету. Эта  платина
лежит на храмовых складах, и мной опечатана.
     Даттам пожал плечами и протянул еще одну бумагу.
     - Наш караван и в  самом  деле  привез  платину,  но,  как  видно  из
документов, принадлежит она заморскому купцу Бредшо. Варварская мысль,  не
правда ли? Он, наверное, считал, что у нас это ценный металл.
     Арфарра вздохнул.
     - Какая же вы сволочь, Даттам. Ведь Бредшо спас вам жизнь, а  вы  его
подсовываете вместо себя на плаху.
     Даттам смотрел на чиновника совершенно спокойно.
     - Мало ли кто мне спас жизнь. Вот вы мне тоже однажды спасли жизнь, -
мне теперь что, так и ходить до могилы вам признательным?
     Арфарра вытащил бумагу об аресте чужеземцев, с  обычной  припиской  о
каре за укрывательство, и вручил ее Даттаму.
     - Где Ванвейлен и Бредшо?
     - Понятия не имею,  -  сказал  Даттам,  -  а  остальные  на  пристани
встречают сына Ира. Думаю, что ваши ревнители  блага  народного  их  давно
приметили. Нет старательней шпиона,  чем  сектант  и  добродетельный  отец
семейства.
     - Ну что ж, господин Даттам, - сказал  Арфарра,  -  поедем  и  мы  на
пристань.


     Когда Ванвейлен очнулся, было уже светло. За бортом плескалась  вода.
Руки Ванвейлена были скручены за спиной, и сам он - приторочен к  длинному
гибкому  шесту,  вдетому  одним  концом  в  уключину  на   палубе.   Перед
Ванвейленом на корточках сидел стражник в парчовой  куртке.  Стражник  был
крив и с бородой, похожей на  большой  репей,  и  под  мышкой  его  торчал
шелковый сверток.
     - Это что такое? - сказал Ванвейлен, - куда мы плывем?
     - Ишь ты, - сказал десятник, - еще и вопит.  -  Куда  плыли,  туда  и
плывем. В поместье Даттама. Слышишь?
     И в самом деле - Ванвейлену был уже слышен далекий  праздничный  крик
толпы. "Откуда толпа?" - изумился он было, а потом вспомнил,  что  сегодня
праздник. Иров день.
     - Зачем? - простонал Ванвейлен. Мысли его кружились, как куски карася
в похлебке, и он покамест плохо еще соображал, что происходит.
     А стражник одним движением вынул сверток и развернул его перед  носом
Ванвейлена.
     - Затем, храмовая крыса! Или ты не знаешь, что механизмы рождаются от
войны и служат лености? Или ты не видел позавчерашнего указа? Вот  собаки!
Только государыня запретила машины, как они новые ставят!
     - Что тебе сделали машины, дурак, - вдруг разозлился Ванвейлен.
     - Мне-то они ничего не сделали, - отозвался стражник, - а  вот  моего
брата затянуло в Даттамову мялку, - отрезали ноги да и выкинули с  работы,
ты, мол, сам пьян был!


     Даттам и Арфарра съехали к  пристани.  У  пристани  веселился  народ.
Прищурившись, Даттам увидел и Сына Ира, медленно пробирающегося в толпе, и
в который раз пожалел, что его не было  в  ойкумене,  когда  на  этот  раз
рождался Ир. Ир был редкий природный феномен, и,  по  слухам,  рождался  в
виде золотого шара,  который  не  рос  в  объеме,  а  как  бы  высветлялся
наподобие луны.
     Дальше рассказывали  вовсе  уже  неведомщину  с  подливой,  и  многие
шакуники считали, что желтые монахи морочат народ. Но Даттам полагал,  что
желтенькие для этого слишком глупы - наверняка тут какой-нибудь  природный
феномен, вроде сгущения  первоначального  эфира  или  иных,  вызывавших  у
Даттама живое любопытство причин.
     Даттам пригляделся: сын Ира на этот раз был монах щуплый и длинный, с
необыкновенными голубыми  глазами,  и  многие,  говорят,  видели  над  его
головой сияние. Даттам никакого сияния не видел.
     Рабочие оделись во все лучшее и  повязали  волосы  желтыми  платками,
двое мальчишек рассыпали в толпе жареное зерно, и  посреди  желтого  круга
плясали ряженые зверями и чиновниками.
     - А как у государя Иршахчана, - кричали они, - в Небесном  Граде,  от
одного зерна будешь сыт, да пятью мешками  не  наешься.  А  чиновники  там
справедливые, за постой берут лишь положенное: с шерстинки - по  шкуре,  с
ложки - по котелку, и с подорожной - по человеку.
     И тут, к своему изумлению, Даттам увидел, что к пристани  причаливает
баржа-тихогрузка, с храмовым флагом над мачтой. Какого беса? Никаких  барж
сегодня быть не должно....
     С баржи перекинули сходни, и по сходням понесли на шесту  человека...
Великий Вей! Да это Ванвейлен! Вот взялась шельма на голову Даттама!
     Ванвейлена отвязали от шеста и поставили на ноги.
     - Это что такое? - закричал оторопевший Даттам.
     Сбоку хищно улыбнулся Арфарра.
     - Это, господин Даттам, храмовая баржа. По вашему указанию  ваш  друг
Ванвейлен скупал на казенных складах машины для отжима масла и  кожевенные
станки! Справедливое  рассуждение,  господин  Даттам:  сейчас,  когда  эти
машины запретили, купить их можно  по  дешевке.  Славно  же  вы,  господин
Даттам, уважаете законы государства!
     Весть, что Даттам, вопреки строжайшему запрету новых законов, закупил
станки, ошеломила праздничную толпу, и та низко и нехорошо загудела.
     - Ничего я не покупал, - заорал Даттам теснящимся к нему  рабочим.  -
Этот Ванвейлен шпион Арфарры!
     - Врешь, мы поссорились!
     - Липовая у вас была ссора,  -  заорал  Даттам,  -  по  твоей  указке
Ванвейлен в королевстве гадил сеньорам, а теперь он будет по твоей  указке
клеветать на меня! Или я не нашел бы лучшего агента, чем чужеземный купец?
     - Да как ты смеешь отпираться, -  орал  Арфарра,  -  или,  по-твоему,
Ванвейлен для себя станки покупал? Да на кой ему черт маслобойка?
     Ванвейлен чувствовал себя в точности как  рыба  на  сковородке.  Пока
миллионер и чиновник ругались, искренне веря в то,  что  они  говорят.  Но
надолго ли? Вот сейчас Арфарра прикажет своим секретарям при всем  честном
народе вскрыть ящики, чтобы устроить перепись  преступлению,  и  вопрос  о
станках отпадет сам собой, едва  эти  двое  завидят,  какие  такие  станки
мощностью в сорок килотонн закупил чужеземец Ванвейлен...
     Толпа все больше и больше теснилась  вокруг  спорящих.  Даттам  вдруг
побледнел. Он понял,  что  задумал  Арфарра.  Даттам  мог  бы  перекричать
Арфарру во дворце - но не посереди ненавидящей машины толпы...
     Чья-то рука легла Ванвейлену на плечо и сильно дернула за  камушек  с
видеокамерой.
     Ванвейлен подскочил и обернулся. Прямо перед  ним  стоял  Сын  Ира  в
желтой одежде и глядел на него глазами  большими  и  неестественно-синими,
как вода в озере.
     - Ваш корабль давно готов, и бьет веслами  по  воде.  Почему  ты  еще
здесь?
     - Корабль?
     Ванвейлен уставился на монаха. Корабль? За три  тысячи  переходов  от
моря? О Господи! Никак монах говорил по-английски! В мозг Ванвейлена вдруг
словно вонзилась тысяча иголок, он даже не мог сообразить - на каком языке
говорит с ним этот шаман...
     - Корабль?  -  прошептал  Ванвейлен,  отчаянно  слушая  себя  как  со
стороны, - но мы не можем оставить здесь оружие!
     - Какое оружие?
     - Да вот это, на барже!
     - Но там же нет оружия, - совершенно серьезно сказал монах, - там  же
детали для масляных прессов.
     Ванвейлен захихикал:
     - Ты? Ты можешь превратить ракетомет в масляный пресс?
     - Никто не может превратить ракетомет  в  масляный  пресс.  Но  можно
заставить чиновника увидеть масляный пресс  или  мешок  с  рисом...  Можно
заставить его увидеть, что  весь  рис  попорчен  червяком  и  должен  быть
затоплен во избежание распространения вредителя...
     Монах говорил как хороший переводчик: связно, но не сам.
     - Ты можешь заставить видеть людей то, чего нет? Это ты заставил меня
видеть мезонную атаку?
     - Сон, - ответил монах, - это то, что видит один человек.  Реальность
- это то, что видят  многие.  Как  называется  сон,  который  видят  сразу
многие?
     Тут Ванвейлен обернулся и увидел,  что  на  барже  двое  рабочих  уже
выволакивают ящик на палубу, и толпа шумит, как роящиеся пчелы.
     - Да сделай же что-нибудь! - плачущим голосом потребовал Ванвейлен, -
ты понимаешь, что будет, когда Арфарра начнет потрошить ящики?
     - Что-нибудь? - сказал монах. - Это легко. - И махнул рукавом.
     И тут, по позднейшему уверению  Ванвейлена,  он  увидел,  что  канат,
привязывавший баржу к причальному столбу, сам собой отвязывается от опоры,
и баржа все быстрее и быстрее начинает скользить вниз, по течению.
     Люди, бежавшие к барже, заволновались.
     Баржу несло все шибче - и  многим  казалось,  что  она  идет  быстрее
течения, и не прошло и пяти минут, как она  выскочила  на  середину  реки,
туда, где вдоль  фарватера  стояли  плоские,  с  железными  носами  лодки,
которые были заблаговременно расставлены Арфаррой по всей  длине  реки,  -
чтобы никто из людей Даттама не прыгнул в лодку и не утек на тот берег.
     - Осторожней, - закричали с берега одной из лодок.
     Но было уже поздно. Железный нос с хрустом вошел в раздвижной борт.
     Люди в лодке, истошно завопив, бросились в воду.  Тут  же  послышался
новый треск, - старая  баржа  переломилась,  задралась  кверху  и  быстро,
необыкновенно быстро стала тонуть.
     Ванвейлен смотрел ей вслед. В голове его быстро-быстро, как  турбина,
вертелась одна мысль: это сон. Вот сейчас он, Ванвейлен, проснется от сна,
навеянного монахом, и увидит перед собой ящики, снесенные с баржи, которая
все так же стоит у причала.
     Но сон не  кончался.  Люди  бегали  по  пристани,  как  потревоженные
муравьи.
     - Откуда эти люди? - спросил кто-то хрипло у Ванвейлена за спиной.
     Ванвейлен обернулся: это говорил Арфарра.
     Монах перевел глаза на Арфарру.
     - Вечно, - сказал он, - если и явится чиновник -  то  чтоб  испортить
мне праздник. А  праздник  -  вещь  бесполезная,  его  ни  на  что  нельзя
употребить. Отпусти их, - сказал Сын Ира. - Они  уже  причинили  все  зло,
какое могли.
     - Ни за что, - раздельно сказал Арфарра.
     Монах наклонил голову и укоризненно посмотрел на чиновника. Человек в
персиковом кафтане вдруг зашатался и повалился ничком на землю.  Стражники
бросились к нему.
     Монах  потерял  всякий  интерес  к  собеседникам  и  мелкими  шажками
заспешил дальше. Кто-то изо всей силы тянул Ванвейлена за рукав:
     - Да пошли же! Что вам такого сказали? Своих шаманов у  вас,  что  ли
нет?
     Это был приказчик Хой. Он протолкался сквозь пеструю  толпу  и  вывел
землян к дальней красильне.  Там,  у  дороги,  топтались  семь  оседланных
лошадей. Хой пересчитал чужеземцев,  убедился,  что  никто  не  пропал  по
дороге, и показал им постановление об аресте.
     - Сами видели, - сказал он. - Если Арфарра сыну Ира сказал "Нет",  то
он не успокоится, пока вас со свету не сживет.
     Помолчал и добавил:
     - А чего это вам вздумалось покупать машины?
     - Какие к черту машины? - изумился Ванвейлен, - рис там  лежал,  рис!
Покойник Баршарг по каким-то своим причинам  оформил  его  как  машины,  а
новый чиновник не посмотрел.  Один  парень  мне  проговорился  об  этом  в
харчевне, я и подумал: куплю-ка я эти контейнеры за гроши, как  машины,  а
потом продам как рис. Триста процентов я бы имел с этого дела, если бы  не
Арфарра!
     - Рис? - лицо у приказчика вытянулись. - Жалко, - сказал он,  -  если
рис, то доставать его не имеет смысла. Эк ее, баржу-то, садануло!
     Приказчик оглядел бледные  лица  и  сунул  в  руку  Бредшо  увесистый
мешочек с золотом и расписку  Даттама.  В  расписке  значилось,  что  храм
Шакуника должен купцу Клайду Ванвейлену - сорок  тысяч  ишевиков  и  купцу
Сайласу Бредшо - тридцать тысяч ишевиков. И еще квиток, просто с  цифрами:
номера постоялых дворов, где можно будет поменять лошадей.
     - Господин Даттам велел извиняться, - сказал приказчик, - но вы  сами
знаете. Ведь торговец как крапива: