к  сидел  в  кружевных  подушках  паланкина,  нахохлившись,  как
больной фазан. Шаваш поглядел на него, усмехнулся и сказал:
     - Я гляжу, вы очень ненавидите... тех, кто погубил храм?
     - А хотя бы и так?
     Шаваш вскинул брови:
     - Ого! Вы не боитесь так разговаривать с инспектором?
     - А чего мне бояться, мальчишка? Вы уже отняли у меня все!
     - А что именно, - мягко спросил Шаваш.
     - Вот, - отняли, и даже не заметили, что! Вот, положим, если бы вы не
брали взяток, - хрипло смеялся старик, - ну, предположим такой невероятный
случай, - что бы с вами стало?
     - Думаю, - высказался Шаваш,  вспомнив  о  кое-каких  подписанных  им
приговорах, - сослали бы за взяточничество.
     - Именно, - сказал отец Адуш, - за  взяточничество,  чтобы  вам  было
обидней всего. Вот и мне обидно, что я посажен за колдовство.
     - Шакуники, - возразил Шаваш, -  изо  всей  силы  старались  прослыть
колдунами. Говорили:  можем  изрубить  горы  голубыми  мечами,  можем  мир
свернуть и положить в котомку, хвалились, что взяли  зеркало  из  небесной
управы и видят каждую звезду в небе и каждую травинку на земле.
     Старик усмехнулся.
     - Что ж! Еще бы десять лет: завели  бы  и  зеркало,  как  в  небесной
управе.
     - И что же, - справился вкрадчиво Шаваш, -  вы  тогда  бы  сделали  с
управами земными?
     Старик почуял подвох.
     - Ничего. Чем бы они нам мешали?
     - Ну, а что бы вы сделали с другим храмом?
     - С каким?
     - С другим, который тоже возмечтал бы о небесном зеркале?
     Старик фыркнул. Мысль, что кто-то  больше  монахов-шакуников  знал  о
тайнах природы, была совершенно несообразна.
     - Да, - продолжал Шаваш, - я думаю, вы бы стерли  храм-соперник,  как
зерно в крупорушке.
     Шаваш достал  из-под  подушки  ларец  и  раскрыл  его.  На  бархатной
подушечке лежали два камня, с оплавленным бельмом: один из той самой стены
в лаковарке, которую, видите ли, сожрал тысячехвостый дракон, а другой...
     - Завтра, - сказал Шаваш, - мы осмотрим развалины желтого  монастыря.
Как знать, - может, вы еще сведете счеты с теми, кто погубил ваш храм.


     Через неделю Киссур знал окрестные горы лучше старожилов,  из  любого
распадка выходил кратчайшим путем к Государевой  дороге.  Киссур,  однако,
заметил, что охотники никогда не ходили на высокую гору слева от перевала.
Гора походила на вздыбленную кошку и  поросла  соснами  до  самого  белого
кончика. Киссур спросил о причине.
     Глаза Мелии злорадно блеснули, а впрочем, Киссуру могло показаться.
     - Я, - сказал Мелия, не очень-то верю в колдовство,  но  то,  что  на
этой горе творится, иначе как бесовщиной не назовешь.
     - Это ты про Серого Дракона? - спросил, подъехав и  перемигнувшись  с
Мелией, один из его друзей.
     - Не знаю, - насмешливо встрял другой, - дракон он или нет,  но  тех,
кто ей не понравился, эта тварь засушила. Лучше бы нашему гостю не  ходить
к кошачьей горе.
     - Не верю я в крылатых ящериц, - сказал Мелия. - А вы,  -  оборотился
он к Киссуру.
     - А я их не боюсь, - ответил тот.
     На следующий день Киссур и Мелия из любопытства отправились в  хижину
к отшельнику, которого звали Серым Драконом. День был холодный и грустный.
Дороги скоро не стало, Киссур и его спутник обули лыжи.  Лес  был  завален
буреломом, идти было нелегко, мокрый снег с ветвей скоро нападал за ворот.
Великий  Вей!  Неужели  где-то  внизу  ранняя  осень,   цветут   глицинии,
благоухает мята? Заметили брошенную часовню, но отдохнуть побоялись, пошли
дальше. Мелия сказал что-то про разбойников.
     При этой часовне когда-то была деревня, на краю деревни - источник, а
в источнике - дракон. Дракон каждый год требовал девушку, иначе  не  давал
людям воды. Девицы умирали от омерзения.  Государь  Иршахчан,  пребывая  с
войском в этих краях, возмутился и лично убил дракона.  Вода  в  источнике
после этого шла кровью и слизью, а потом иссякла  совсем.  Оказалось,  что
дракон морочил людей, и поил всю деревню не  водой  а  своим,  драконовым,
ихором. Пришлось переселить людей в другое  место,  обучить  церемониям  и
прополке риса.
     Теперь, через двести лет, источник сочился вновь.
     Едва прошли часовню, Мелия обернулся и показал вниз:  там,  по  следу
их, трусил одинокий крупный белый волк. Киссур снял с плеча лук, но  Мелия
сказал: "Не надо".
     На самой верхушке горы была ровная площадка, из снега торчал скальный
гребень. К гребню прилепился домик из  бревен  и  прутьев.  Из  трубы  шел
дымок, у покосившегося плетня стояло два лукошка. Мелия  сказал,  что  это
значит, что колдун четыре дня не забирал еды, которую ему приносят местные
жители. Оба юноши топтались на месте.
     - Чего ждете? Пришли - так входите! - закричал кто-то  сзади.  Киссур
оглянулся: кричал старик лет шестидесяти. Белый тулуп,  конопляные  туфли,
седые волосы заткнуты за пояс.  Шерсть  на  белом  тулупе  была  будто  бы
волчья. Киссур заметил, что от домика до калитки следов не было, и это ему
не очень-то понравилось.
     Молодые люди вошли.  Киссур  огляделся.  Тепло  и  грустно,  со  стен
свисает мох, в окошко вставлена промасленная бумага. Над очагом - котелок,
под котелком остальная утварь - вилка, ухват и решетка. Рядом, на циновке,
зернотерка. В светильнике горел кусок сухой коровьей лепешки,  пропитанной
жиром.
     В соседнюю каморку старик их не пустил, снял тулуп,  повесил  его  на
олений рог, отвязал от пояса зайца, кинул Киссуру.
     - Вот, - попал в капкан, разделай.
     - У капкана-то твоего - волчьи зубы,  -  заметил  Киссур,  вытряхивая
зайца из шкурки.
     Поели, попили, старик недовольно спросил Киссура:
     - Зачем пришел?
     - Почтеннейший, - сказал Киссур, - где  мне  найти  яшмового  аравана
Арфарру?
     Колдун вздыбился, - какой колдун не ревнует к чужой славе?  На  щеках
его проступили два пятна синих, а сверху - два пятна красных.
     - Учитель мой, - сказал колдун, - умел сдувать горы,  мог  сидеть  на
колосе, не сминая его. О чем ты хочешь спросить яшмового аравана? Спроси у
меня - на что тебе этот обманщик?
     - Почему обманщик? - возмутился Киссур.
     - Потому что людей обманул и страну погубил.
     - Какую страну?
     - Горный Варнарайн.
     - Горный Варнарайн, - возразил Киссур Белый Кречет, -  не  страна,  а
часть империи. И я думаю, что этот человек сделал великое дело, потому что
без него король из рода Аломов, может статься, захватил бы империю, и  это
была бы несправедливая война.
     - А когда империя захватила Варнарайн,  -  взвизгнул  колдун,  -  это
какая война?
     - Это война справедливая, - ответил Киссур.
     - А какая ж разница?
     - Когда государство подчиняет варваров,  и  учит  их  сеять  зерно  и
читать  книги  -  это  справедливая  война.  А  когда  варвары   подчиняют
государство и превращают города в волчьи логова, а поля - в пастбища - это
несправедливая война. И когда мятежники превращают поля в  пустоши  -  это
тоже несправедливая война.
     - Ладно, - прервал колдун, - ум ты свой показал, иди-ка поколи дрова.
     Киссур рассердился:
     - Вы просили меня высказать свои соображения, и  я  их  высказал.  Вы
меня перебили - не лучше ль было вообще не спрашивать? Вам не понравилось,
что я отвечал умно, - лучше ли было бы, если б я ответил глупо?
     Старик на это ничего не сказал, и Киссур пошел колоть дрова.
     Когда Киссур вышел, Мелия отдал старику книги, которые положил ему  в
мешок отец, узнав о том, куда собрался сын. Старик спросил Мелию, зачем он
пришел, и Мелия ответил:
     - Почтеннейший! Я трижды сдавал экзамены в столице: так, однако, и не
удалось побывать в зале Ста Полей, повидать Золотое Дерево.
     Проще говоря, Мелия трижды проваливался  и  не  попадал  в  Залу  Ста
Полей, где объявляют имена прошедших конкурс.
     - Говорят, - продолжал Мелия, - у вас  есть  пожелай-зеркало,  что  в
него увидишь, то и сбудется: покажите мне Золотое Дерево.
     Старик распустил  свои  волосы,  обвел  вокруг  Мелии  круг  и  начал
колдовать. Вынул вдруг у Мелии из рукава персиковую косточку и  бросил  ее
на пол. Косточка сомлела, треснула  и  начала  расти:  вот  уже  показался
третий лист, пятый, вот затрещала крыша. "Распуститесь" - сказал старик, и
дерево вдруг покрылось цветами. "Созрейте", - вскричал старик, и на ветвях
повисли желтые персики. Тут Мелия понял, что это морок, вскочил и  цап  за
сук! Колдун вскрикнул, а Мелия почувствовал, что втекает в дерево: вот уже
пальцы его превратились в ветки, вот по жилам  пробежал  кислый  древесный
сок. Тут Мелия застонал, почувствовав, как крошат кору повилика  и  время,
страшная боль пронзила его: это под землей точила его  корни  мышь.  Мелия
глянул вниз: ба, да это вовсе не  персик,  а  старая  катальпа  у  часовни
Серого Дракона.
     Под катальпой горит костер, вокруг сидят восемь человек, двое  отошли
в сторонку, и тот, кто повыше, наставляет собеседника:
     - Мелию пропустите вперед, а второго - сеткой,  сеткой!  Не  бойтесь:
дела не станут возбуждать ввиду невероятности улик, а  госпоже  Архизе  мы
скажем, что это колдун якшается с разбойниками и указывает  им  людей  для
грабежа. Госпожа Архиза озлобится на колдуна.
     Мелия, ужаснувшись, повалился ниц,  -  закричал,  раздираясь,  ствол,
корни выворотило из земли...
     Старик схватил Мелию за шкирку:
     - Нынче много охотников списать свои грехи на колдунов и разбойников!
Только попробуй!
     Мелия жмурил глаза от страха.
     - Да я... Только напугать...  Господин  Ханда  просил.  Из  заботы  о
госпоже Архизе! Первый министр нынче - опора небу, крыша земле! А  госпожа
Архиза доверяет провинившемуся перед ним преступнику!
     Киссур и Мелия переночевали в хижине старика и уехали  утром.  Старик
спросил Киссура на прощание:
     - Ну хорошо, когда государь воюет против сырых варваров - это,  стало
быть, справедливая война. А если б нашлись  такие  люди,  по  сравнению  с
которыми мы все были бы как варвары по сравнению с ойкуменой,  и  пожелали
бы нас завоевать, - ты бы тоже сказал, что это справедливая война?
     Мысль, что кто-то может быть сильнее и  мудрее  государя,  показалась
Киссуру нелепой. Он с насмешкой  оглядел  вонючую  комнатку,  промасленную
бумагу на окошке, и промолвил, что в мире нет никого  сильней  государя  и
ничего прекрасней Золотого Дерева в зале Ста Полей,  и  дерево  это  будет
стоять вечно, если только мыши не подточат его корни.
     На обратном пути Мелия был зол и молчалив. Он наконец сообразил,  что
старик, конечно, ничего не мог знать, и Мелия увидел  в  магическом  кругу
то, что подсказывала нечистая совесть.
     Подъехали к храму Серого Дракона и застали там толпу крестьян:  ночью
повалилась старая катальпа, катальпой подмяло стену, а стеной -  костер  и
восьмерых человек с разбойничьими снастями и чиновничьими документами.


     Погожим осенним днем, у  развилки  в  Лазоревом  Лесу,  Киссур  Белый
Кречет нагнал яшмового аравана, - тот стоял у дороги и чертил в пыли дикие
знаки, потом повернулся и пошел. Киссур спешился и пошел  за  ним  следом.
Больше никого на дороге не было.
     - У меня в саду, - сказал Киссур, - отец посадил орех, но орех  вырос
бесплодный. Пришел чужак и посадил другой орех, очень обильный. А теперь в
сад повадился местный инспектор, потому что  по  закону  двух  орехов,  ты
знаешь, на двор не положено. Я все хитрил и откупался, а сил моих нет, и я
хочу тебя спросить, какой из орехов мне срубить: бесплодный отцовский, или
плодовитый чужой?
     Надобно сказать, что Свен Бьернссон не очень-то  походил  на  аравана
Арфарру. Бьернссон был высокий блондин, араван Арфарра был среднего  роста
и поседел в тридцать четыре года.  К  тому  же  Бьернссону  было  столько,
сколько Арфарре четверть века назад, то есть тридцать пять, и глаза у него
были не золотые, а серые. Киссур, однако, не обращал на это внимания,  так
как колдуны принимают то обличье, какое хотят.
     Бьернссон скользнул по юноше взглядом, как по лягушке или травинке, -
он теперь любил этот взгляд. Вопроса он до  конца  не  понял,  зато  узнал
человека с показанного Наном медальона.
     - Киссур Белый Кречет, - сказал Бьернссон,  -  ты  бы  лучше  о  себе
подумал, а не о мести. Или ты не знаешь, что тебя ищет первый министр?
     Киссур от изумления засунул палец  в  рот.  Бьернссон  пошел  дальше.
Прошло минут пятнадцать - Киссур вновь нагнал его. Бьернссон  расположился
под дубом у дороги, распустил у котомки горлышко, вынул тряпочку,  вытащил
из тряпочки сыр.
     - Советник, - хрипло сказал Киссур, -  как  меня  зовут:  Киссур  или
Кешьярта?
     Бьернссон завернул сыр в лепешку, разломил  ее  пополам  и  половинку
протянул Киссуру. Киссур подумал, что если не взять эту половинку, то  еще
можно будет убить этого человека, а если взять и есть, то это будет уже  -
преломить хлеб.
     - Спасибо, я сыт, - сказал Киссур.
     - Как хочешь, - Бьернссон опустил руку.
     - Нет, - сказал Киссур, - я, пожалуй, поем, - и сел рядом.
     Они ели молча минут десять, потом Киссур сказал опять:
     - Советник... то есть араван...
     Бьернссон засмеялся.
     - Ты что же, Киссур, умный человек, а повторяешь такие  басни!  Какой
же я араван Арфарра! Араван Арфарра всю жизнь  убивал  людей  из  любви  к
государю, а что мне государь?
     - Это очень плохо, - сказал Киссур.
     - Отчего же?
     - Вот ты ходишь по дороге, мимо деревень и полей. А дорога  проложена
волею государя, и деревня воздвиглась волей государя, и в стране, где  нет
государя, люди не прокладывают дорог,  потому  что  по  ним  ходят  только
войска, и не возводят домов, а истребляют друг друга. Уж  я-то  знаю.  Мир
вокруг стоит волею государя, а ты проявляешь неблагодарность, хуже свиньи.
     - Я же не отрицаю, - возразил Бьернссон, что мир вокруг  стоит  волею
государя. Но мне нужен не тот мир, который вокруг, а тот, который  внутри,
а над ним государь не властен.
     Тут  на  дороге  показались  местные  крестьяне:  они  шли  навстречу
яшмовому аравану с кувшинами, освятить воду, и вели с собой бесноватую.
     Киссуру стало противно глядеть на этих крестьян. Он плюнул  на  левую
руку и ударил по плевку ребром правой. Плевок отскочил в сторону  яшмового
аравана: Киссур остался.
     Пришли в деревню под большую смоковницу. Было  не  слышно,  что  этот
человек проповедовал, но было видно, что он стоял под смоковницей,  и  что
это была какая-то притча. Потом крестьяне стали хлопать ладонью о ладонь и
пританцовывать. Тут из народа высунулся один человек  и  спросил  яшмового
аравана, считает ли он, что народу нынче легко живется. Киссур пихнулся  и
стал поближе. Араван  ответил,  что  он  так  не  считает.  Тогда  человек
спросил, считает  ли  он  правильными  указы  государя  Иршахчана.  Араван
ответил, что считает. Тогда человек спросил,  как  он  понимает  государев
указ: "Небесный город нынче далеко, чиновники не пускают к государю жалоб.
Когда к государю не пускают жалоб  -  остается  лишь  одно  средство  быть
услышанными в Небесном Городе, и средство  это  -  восстание."  Эти  слова
государь Иршахчан сказал,  когда  осаждал  столицу  вместе  с  повстанцами
Шехеда.
     Араван ответил:
     - До небесного города добраться совсем нетрудно, потому что настоящий
небесный город - в сердце человека, а чиновников, не пускающих к  государю
жалобы, стоит понимать как грешные помыслы, обманывающие душу.
     Тут забил барабан в управе, возвещая  время  работы  на  своем  поле.
(Крестьяне слушали пророка в часы  работы  на  казенном  поле).  Крестьяне
разбежались,  а  Киссур  и  яшмовый  араван  пошли  по  главной  улице.  У
постоялого двора их окликнула какая-то компания. Киссур и  яшмовый  араван
вошли внутрь. Киссур узнал одного из этой  компании,  Нахиру:  он  недавно
охотился с ним.
     Нахира когда-то был мелким чиновником, потом попал  в  тюрьму,  потом
заведовал в  шайке  Ханалая  донесениями  и  отчетами,  а  когда  Ханалай,
благодаря  нынешнему  первому  министру,  стал  наместником,  Нахира  стал
уездным начальником. Нахира был  не  очень-то  рад  и  жаловался  Киссуру:
"Раньше я брал у жирных  пауков,  и  это  называлось  грабежом.  Теперь  я
выдергиваю последнее перо у крестьянского гуся, и это называется взиманием
налогов.".
     Рядом с Нахирой сидело еще двое, - этих  Киссур  не  знал.  У  одного
человека на пальце было роговое кольцо, чтобы  удобней  оттягивать  тетиву
лука, и звали его  Кон-коноплянка.  Другого  человека  звали  Ниш.  Рукава
куртки у Ниша были явно оттянуты двумя кинжалами,  в  волосах  красовалась
заколка в форме  летающего  ножа.  Это  был  тот  самый  человек,  который
жаловался от имени народа на то, что государь  не  слышит  жалоб.  По  его
приказу на  стол  принесли  молочного  кабанчика,  две  миски  пампушек  с
подливой, пирог-золотое перо, вина и закусок. Человек с заколкой  в  форме
летающего ножа стал лично потчевать яшмового аравана, налил вина,  положил
ему в миску пампушек, а потом сунул в пампушки руку и остолбенел:
     - Каналья, - сказал он хозяйке, - ты чего меня позоришь перед яшмовым
араваном, они же совсем холодные: вон жир застыл.
     Хозяйка в это время  мыла  пол.  Она  отставила  тряпку,  порылась  в
пампушках и возразила:
     - Да пусть он сам пощупает! Как раз тепленькие!
     Яшмовый араван, однако,  не  стал  щупать  пампушек,  а  улыбнулся  и
сказал, что устал и не хочет ничего, кроме чаю. Яшмовый араван огляделся и
увидел, что слева от него  сидит  разбойник  Ниш,  а  справа  -  разбойник
Кон-коноплянка,  и  тяжело  вздохнул.  Было  заметно,  что  ему  это  мало
понравилось; а в то же время он был чем-то польщен, что сидит между  двумя
разбойниками.
     А Киссур поел пампушки, потом пирог, потом  кабанчика,  а  потом  еще
один  пирог,  с  грибами.  Доел  пирог  с  грибами,  крякнул   и   спросил
проповедника:
     - Почтеннейший! Скажите, так ли крепка моя вера, как я того хочу?
     - Это тебе и самому несложно узнать, -  возразил  яшмовый  араван,  -
скажи, можешь ли ты посмеяться над тем, во что веришь?
     - Разумеется, нет - ответил Киссур.
     - Тогда твоя вера вряд ли глубока.
     Киссур подумал, что этот человек - точно не Арфарра-советник,  потому
что тот, говорят, никогда не смеялся.
     Тут Бьернссон потянул его за рукав и показал в окошко. Киссур глянул:
мимо харчевни ехал молодой чиновник.  Конь  под  чиновником  был  серый  в
яблоках, с широкой спиной и длинными ногами, с кружевной уздечкой.  Кафтан
цвета ласточкина крыла обшит по подолу золотыми цветами,  длинные  льняные
волосы спадают на кружевное оплечье, глаза  болотные  и  распутные.  Рядом
четверо в парчовых куртках несли  паланкин.  Чиновник  ехал,  наклонясь  к
паланкину, беседовал.
     - Это Шаваш, секретарь первого министра, - сказал проповедник.  Я  бы
не хотел с ним встречаться, особенно в вашей компании.
     - Говорят, - сказал человек с летающим  ножом  в  волосах,  -  бывший
городской воришка.
     - Почему же бывший, - возразил Нахира. Первый министр  послал  его  в
провинцию откормиться. Ездит, ничего не делает. Взятки ему  так  и  носят,
так и носят...
     Когда, через пять минут Шаваш вошел в харчевню и спросил,  нельзя  ли
ему поговорить с яшмовым араваном, хозяйка развела руками:
     - Ушел, давно ушел. А куда, не знаю.
     И все вокруг не знали.
     Шаваш вышел  на  задний  двор  и  там  долго  смотрел  на  отпечатки,
оставленные  в  грязи  только  что  проскакавшими  конями.  Подковы   были
перевернуты - такие отпечатки оставляют обычно  лошади-оборотни,  а  также
лошади знаменитого  разбойника  Ниша,  который  тоже  считается  колдуном.
"Мерзавец, - подумал Шаваш. - Утром учит у катальпы  крестьян,  а  вечером
якшается с бунтовщиками".
     Так-то, разминувшись с Шавашем, Киссур воротился в Архадан.  Господин
Айцар, самый влиятельный человек провинции, уехал, так  и  не  вспомнив  о
дерзком мальчишке