был  оценить
такт гостя.
     - А сколько,  ты  думаешь,  вооруженных  людей  может  поместиться  в
торговой шестирядке? - обратился он к  Шавашу,  оглядывая  свой  туалет  в
последний раз.
     - Нисколько, - ответил Шаваш, - Айцар торговец, а не военачальник.
     - А у горцев, - сказал Нан, - только  один  товар,  -  военная  сила.
Частное имущество начинается с частного войска.
     Шаваш внимательно глядел  на  инспектора.  Кончик  носа  у  него  был
розовый, а крылья носа побелели: признак внутренней злобы. Лицо,  конечно,
сохраняло невозмутимость.  Да!  Видно,  не  любо  Нану  принимать  сторону
аравана Нарая, однако прав-то, пожалуй, Нарай...
     Нан был зол на  аравана  Нарая  за  то,  что  тот  оказался  прав,  и
компрометирующие наместника документы доподлинно существовали, так же  как
и его глупая страсть к дочери покойного судьи. Но более всего господин Нан
злился на  некоего  Дэвида  Н.Стрейтона.  Это  с  точки  зрения  Стрейтона
господину Айцару полагалось заниматься производительной  деятельностью,  а
не государственными переворотами. А с точки зрения инспектора Нана?
     Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу  его  дядюшки
по ночам приходят  шестирядки  из  горского  лагеря...  Господин  Айцар  -
человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные  -  что-то  вроде
гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена,  когда
империя рассыпалась  на  части,  -  похоже,  они  настают  вновь.  Недаром
господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы -  защитой...
А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной  балке  и
дать ему двадцать палок,  то  верно,  сразу  узнаешь,  какие  документы  о
заговоре против империи попали судье в руки...


     - Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили  в  дело,  -
говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную  луковицу  карманных
часов - почтительное подношение столичного инспектора.
     Часовая пружинка была известна давно, но  служила  лишь  для  забавы.
Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов
и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а  в  городе  время  было
государственным, и начальники цехов частенько  с  ним  мухлевали.  Люди  в
цехах давно работали  не  треть  суток,  как  полагается,  а  едва  ли  не
половину, и утаенный излишний продукт сбывали на  рынках  Нижнего  Города.
Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.
     - Но время в личной собственности! Время, которое  можно  положить  в
карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:
     - Все знают, что я обожаю показывать гостям свои  мастерские,  а  это
ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.
     Да, господин Айцар был невоспитанным человеком.  Воспитанный  человек
не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком,
воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться  цветеньем  харайнских
крокусов.
     Главные свои доходы господин Айцар извлекал  из  рудников,  однако  и
поместье его было из тех, где каждая  корова  чиновником  смотрит.  Рис  и
хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, - все произросшее на его землях
свозилось   к   городской   усадьбе   и   там   хранилось,   сушилось    и
перерабатывалось.
     По обсаженной оливами аллее  гость  с  хозяином  прибыли  к  масляной
мастерской.  Запах  свежего  масла  доходил,  казалось,  до  неба   сквозь
гигантскую квадратную прорезь  в  центре  крыши.  Двое  людей  с  лопатами
копошились  в  куче  выжимок,  уполовинившись  в  росте  от  соседства   с
прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди  казались
мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными
зданиями и священными деревьями.  Нан  подивился  самоуверенности  Айцара,
который  и  не  думал  скрывать  от  правительственного  чиновника  размах
маслодельческого  производства.  А  ведь  маслоделие  -  полная  монополия
государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая
цена приносила государственной  казне  изрядную  прибыль,  а  нынче  стала
приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.
     Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара,  то  и  дело
покрикивал на  работников,  -  со  смаком,  с  воплем,  -  а  потом  бегом
возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, -  не
так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы  поразился.  Еще  Митак
сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих
нововведениям.
     Нан слушал внимательно.
     Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще  лет
двадцать назад. Государству он его даже и  не  предлагал,  так  как  цеха,
заботясь  о  трудоустройстве,  запрещали  новшества,  сокращающие  рабочие
места. Став продовольственным инспектором в Тишском  уезде,  Митак  уломал
деревенских общинников  поставить  пресс  в  складчину,  для  собственного
употребления. Идея заключалась в том, что  все  приносят  сырье  с  личных
полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все  шло
неплохо, но потом с  прессом  стали  твориться  всякие  неожиданности:  то
засорится, то сломается, то грязи в него напихают.  Масло  пошло  из  него
дрянное какое-то, известно - общинное - не свое.  Нашлись  завистники.  На
Митака подали жалобу, что он нарушает государственную монополию,  приучает
народ к праздности и собирает с крестьян незаконные налоги. Обвинения были
не лишены основания: крестьяне стали тратить меньше времени  на  обработку
масла, но сеять-то больше они не стали, - ведь масло им  было  нужно  лишь
для себя. Крестьяне честили Митака за то, что из-под пресса идет  скверное
масло, Митак кричал, что они сами  суют  в  общий  котел  всякую  гадость,
вышестоящее начальство точило на сельского чиновника зуб  из-за  хлопотной
страсти к новшествам.  Кончилось  все  это  разоренным  прессом,  скверной
дракой и судебным приговором. Самое поразительное, что вытаскивали  Митака
из тюрьмы двое: господин Айцар и  господин  Нишен,  нынче  -  правая  рука
аравана Нарая.
     Господин Митак показал Нану прозрачный стаканчик-ареометр, - тоже его
изобретение, прибор, следящий за качеством масла.
     - Вы знаете, - спросил он, - что мне сказали  в  Масляном  Ведомстве,
когда я его изобрел? Мне сказали, что никому  не  нужно  знать,  насколько
разбавлено казенное масло! Неужели  в  управах  не  видят,  что  совершают
самоубийство?
     - А что, - спросил  Нан,  слегка  осклабясь,  -  часто  вы  навещаете
господина Нишена?
     - Нишен - прекрасный математик, - ответил Митак, - и в Харайне не так
много математиков, чтобы не общаться с ними из-за чиновничьих склок.
     Ага. Вот оно как. Прекрасный математик, - хорошее объяснение.  Только
вот какая такая математика заставила инженера  Митака,  в  его  заляпанном
маслом  рабочем  кафтане,  безуспешно  пытаться  разъяснить  своей   пресс
деревенской общине, и бегать - семь лет бегать, - от  гонявшегося  за  ним
Айцара?
     - Мне масло, - провел Айцар по лоснящемуся боку пресса, - обходится в
двадцать три раза дешевле, чем крестьянину, и в  шесть  раз  дешевле,  чем
государство. Это сейчас, а через полтора месяца закончим пресс в три  раза
мощнее. В три раза! Нельзя  родить  ребенка,  который  будет  в  три  раза
сильнее прочих. А машины - их можно сделать и в  три  раза  сильнее,  и  в
двадцать, и в сто, - нет предела их силе!
     - Для того, чтобы не было предела их силе, -  сказал  Нан,  -  нужно,
чтобы не было предела богатству их владельца.
     - Так и будет, господин Нан. За нами будущее.
     Ссылка на будущее заставила Нана  вздрогнуть.  Это  была  не  вейская
манера рассуждения. Люди империи никогда не ссылались на будущее.
     - Вы необыкновенный человек, господин Айцар. Люди образованные обычно
приводят в пример не будущее, а прошлое: араван Нарай, например.
     - У господина аравана плохое пищеварение, - усмехнулся Айцар, - и  он
весь свет рад посадить на диету. Ему кажется, что мир - это стол, где  еды
хватит на всех, если никто не съест лишней порции.
     - А вы как думаете?
     Айцар махнул рукой на пресс.
     - Даже если мир - это стол, то богач - это повар, который готовит  на
сто человек, а не обжора, который  съедает  сто  порций,  как  то  кажется
господину аравану.
     Утреннее солнце добралось сквозь прорезь  в  крыше  до  крутого  бока
пресса,  заплясало  на  суставах  и  загнетках,   скользнуло   в   завиток
бесконечного винта, выставившего наружу изогнутый язык.
     Цилиндр, изукрашенный зелеными крестами и солнечными бликами, дрогнул
и пошел вниз, под ним весело и страшно  зачавкало,  рабочие,  стараясь  на
хозяйских глазах, с хрустом всаживали  лопаты  в  темное  чрево  кунжутной
кучи. Знаменитый харайнский кунжут посыпался  в  лотки,  как  сыплются  на
севере души нерожденных детей в небесные каналы, щедро и без расписки.
     - Машины так же способны к деторождению, как земля, - сказал Айцар. -
В них - та же божественная сила. Святотатство - думать, будто есть в  мире
что-то, этой силе непричастное. С тех пор,  как  государь  Уннушик  научил
людей копать каналы и сеять рис, каждый урожай  преумножает  почву,  а  не
отнимает от нее. Так и от всего сделанного и проданного мир не оскудевает,
а богатеет. И сделка между покупателем и продавцом не  менее  таинственна,
чем между крестьянином и землей. Оба выигрывают, потому что  оба  получают
больше, чем отдают. Это невозможно объяснить на пальцах. Это божья сила  -
преумножать, преумножая, и только  те,  кто  отмечены  ею,  создают  любое
дело...
     Нан оглянулся на Митака. Инженер слушал, прислонившись к  шероховатой
выбеленной стене, и на его лице было странное выражение человека,  который
сегодня чем-то был страшно расстроен.
     Наном? Тем, что хозяин в припадке хвастовства привел сюда чиновника?
     А ведь  не  далее,  как  в  сотне  шагов  отсюда,  по  прямой,  ночью
ошвартовались варварские лодки. Что Айцару покупать  у  горцев  в  походе,
кроме воинской силы? Не шаманские же погремушки или сушеное мясо?
     Митак потянул хозяина за рукав. Господин Айцар, извинившись,  оставил
гостя.
     Нан неторопливо отправился в глубину навеса, туда, где у кучи выжимок
суетились люди.  У  одного  инспектор  справился  об  условиях  работы,  у
третьего - об оплате, выслушал, кивнул головой. Третий поденщик на громкий
вопрос Нана ответил тихо и не глядя, что они всю ночь разгружали баржи.  В
баржах были рис, пшеница и кунжут.
     - Полагаю, что грузили товар горцы, уж больно неумело и  нерачительно
все свалено.
     - А солдат в баржах не было?
     - Нет. Только зерно, и сегодня ночью опять привезут.
     Это  был  человек  Нана,  которому  вчера  предложил  работу  айцаров
приказчик.
     Нан рассеянно кивнул и зашагал навстречу входящему под навес  богачу.
Повар, как же!
     После этого гость с  хозяином  покинули  цех  и  начали  неторопливую
прогулку по берегу канала, засаженного,  чтобы  земля  зря  не  пропадала,
великолепными ореховыми деревьями.
     - Господин первый министр недоволен  вашим  племянником,  -  медленно
проговорил Нан, любуясь одинокой уткой,  плававшей  кругами  вокруг  куска
тины.
     - Разделяю чувства господина Ишнайи, - усмехнулся Айцар, - я тоже  не
люблю убыточных предприятий.
     Нан кивнул. Отношения между дядей  и  племянником  за  последний  год
изрядно испортились. Интересно, что этому причиной: разваленное  хозяйство
провинции или безрассудная жалоба  наместника  императора,  копию  которой
вчера  с  изумлением  прочел  Нан?  Наместник  категорически  требовал  не
забирать общинников на барщину в столицу, писал о неизбежной гибели урожая
и о заиленных каналах. Отчаяние посредственного  администратора  придавало
всей жалобе какой-то наглый  тон.  И  Нан  понял:  изо  всех  безрассудств
наместника это рассердило его покровителей больше прочих.
     - Так что, господин инспектор, кто, по-вашему, убил судью? -  спросил
Айцар.
     Нан даже  поднял  брови.  Все-таки  господин  Айцар  был  деревенский
человек! Ни один чиновник не спросил бы  так  прямо...  Еще,  того  гляди,
сейчас взятку предложит всеми четырьмя копытами.
     - В  бумагах  покойного,  -  сказал  Нан,  -  имеются  неопровержимые
доказательства сношений между судьей и араваном Нараем, а в доме  Кархтара
обнаружена книга аравана, с дарственной печатью  последнего.  Более  того:
имеются показания, что Кархтар и Нарай встречались за день  до  ареста,  и
бунтовщик ушел  из  управы  возбужденный  и  веселый...  Согласитесь,  это
серьезный повод для убийства судьи. Вы ведь уже знаете, что его  убили  не
мятежники.
     - Я это понял с самого начала, - усмехнулся Айцар.
     - Вот как? Почему?
     - Если бы эти люди  хотели  убивать,  они  бы  не  разбежались  после
убийства. Оно бы их только раззадорило. Они бы растоптали всех нас и  даже
этого не заметили. В толпе каждый действует, как остальные. В  этой  -  не
было настоящих бунтовщиков, а была просто  чернь,  которой  хочется  есть.
Вполне законное основание, если не считать того, что еду лучше не просить,
а зарабатывать.
     - А Кархтар?
     - О, этот умеет распоряжаться  людьми.  Из  него  вышел  бы  отличный
приказчик и плохой чиновник: таким, как он, опасно  давать  полную  власть
над человеком.
     Нан помолчал.
     - Часто ли наместник бывает пьян?
     - Семь дней из шести.
     - Правда ли, что головы,  которые  наместник  послал  в  столицу  как
головы горцев, принадлежат крестьянам империи?
     - Да.
     - Правда ли, что это крестьяне из  деревень,  где  наместник  разорил
храмовые убежища?
     - Да. Но откуда вы об этом узнали?
     - Я не знаю об этом. Я слышал только сплетни, распускаемые сектантами
и Нараем.
     - Это не сплетня, а правда.  И  я  не  расположен  извинять  подобных
вещей. Есть границы, после которых платить за человека - уже невыгодно. Вы
понимаете меня?
     - Да. Но господин наместник не настолько глуп, чтобы не видеть этого?
     - Камень, - горько сказал Айцар, - тоже  видит,  что  падает,  а  что
толку от его понимания?
     - Кто рассказал о деревнях аравану Нараю?
     - Дурная трава растет быстро, но я бы  назвал  два  вероятных  имени:
старший войсковой старшина при управе наместника, господин Ичан, и  второй
землемерный инспектор Дакшад.
     - А кто рассказал вам?
     - У меня тоже есть доброжелатели в свите наместника, - ответил Айцар,
но имен на этот раз не назвал.
     Тут они сели в тени и стали говорить о разных делах и общих друзьях в
столице; и это были такие дела, в которых надо было  иметь  волчий  рот  и
лисий хвост, и Нану было тошно при одной мысли, что  этот  разговор  может
слышать полковник Келли.
     - У меня слишком мало людей, - сказал Нан, - но мне не нравится,  что
горцы стоят прямо под городом, и мне непонятны намерения наместника.
     -  Если  мне  станет  известно  что-либо  о  сношениях   между   моим
племянником и горцами, можете быть уверены - я сообщу вам.
     Помолчал и добавил:
     - Лучше пусть мои поля отойдут в казну, чем под пастбища варварам.
     - Великий Вей, - даже вскрикнул Нан, -  кто  же  попрекнет  спасителя
Харайна безрассудствами племянника?
     После этого они вернулись к главному дому. Нан стал  прощаться:  нет,
он никак не может разделить трапезу с гостеприимным хозяином. В  монастыре
его ждет в полдень первослужитель Ира, и тут опоздать не менее неприлично,
чем на императорскую аудиенцию.
     - Кстати, вы никого не видали в монастыре ночью? -  внезапно  добавил
Нан.
     - Только сны, господин инспектор.
     - Поймите меня правильно, господин  Айцар.  Я  совершенно  убежден  в
вашей непричастности к этому делу. Заранее убежден, - подчеркнул Нан. - Но
дело в том, что один из монахов видел вас ночью снаружи...
     - Кто?
     - Отец Лиид.
     Если Айцар ожидал услышать  вопрос  о  своих  ночных  странствиях  по
монастырю, то он явно не ожидал  услышать  имени  Роджерса.  На  лице  его
явственно промелькнуло изумление: деревенского мальчишку Айцара не  учили,
как потомственного чиновника, с шести лет не менять выражение лица.
     - Ах нет, не отец Лиид, отец Сетакет, - поправился Нан.
     Айцар покачал головой.
     - Отец Сетакет обознался, господин инспектор.
     И Нан удалился, размышляя о господине Митаке. За его  вызывающим  для
вейца поведением крылось то ли невыносимое  беспокойство,  то  ли  желание
настроить столичного чиновника  против  богача,  который  дозволяет  своим
людям смеяться над людьми пера и управы.


     Первослужитель сидел  неподвижно,  не  обращая  внимания  на  поклоны
чиновника девятого ранга: он был вне государства, как храм  вокруг  -  вне
времени.
     От покроя отдушин  под  потолком,  освещавших  зал  вместо  окон,  до
крашеных глиняных шляпок мозаики, которую за пределами храма  давно  клали
не из глины, а из цветного стекла, -  все  свидетельствовало  о  том,  как
монахи, неподвластные внешнему принуждению государства, блюдут  внутреннее
принуждение традиции.
     От горького запаха тлеющей желтоглазки у Нана  закружилась  голова  и
немного утих страх встречи с человеком, который тридцать лет назад впервые
перепугал землян мощью Ира, а три дня назад увидел сон, приведший  Нана  в
Харайн. О взглядах первослужителя ходили странные слухи, и Нан  доселе  не
придавал им значения: монахи всегда мыслили всех независимей, а  поступали
всех традиционней.
     Но теперь, оборотившись на Запад  и  кланяясь  нише,  где  непременно
стоят духи-хранители помещения, Нан увидел, что ниша  пуста.  И  кланяться
было  -  все  равно,  что  дергать  выключатель  в  комнате  с  оборванной
электропроводкой.
     - Я хотел вас видеть, - раздался голос из глубины вышитых подушек,  -
чтобы посмотреть, походите ли вы на  человека  из  моего  видения  или  на
человека из рассказов о вас.
     - Видения достоверней слухов, - сказал Нан.
     - Да. Слухи представляют вас чародеем, а вы, я  вижу,  не  только  не
умеете колдовать, но и, пожалуй, не верите в колдовство. Ир не ошибся.
     - Разве Ир может ошибаться? - почтительно осведомился Нан.
     - Ир не может ошибаться,  но  он  может  шутить.  И  смертным  трудно
разгадать его шутку.
     - Но вы уже разгадали ее.
     - Только первую часть, загадавшую  имя  следователя;  но  не  вторую,
загадавшую имя преступника. Это тоже часть шутки, - то, что ее можно будет
разгадать только с вашей помощью.
     - А возмущение народа и  смерть  судьи,  -  это  тоже  шутка  Ира?  -
внезапно спросил Нан.
     - Осторожнее, молодой человек, вы нарушаете границы дозволенного.
     - Первыми нарушают границы дозволенного преступники, - возразил  Нан,
- и судьи, если хотят их изловить, вынуждены следовать за ними.
     Первослужитель приподнялся, пристально вглядываясь в Нана.
     - Да, если Ир не шутил, выбрав для своего появления  этот  монастырь,
то он не шутил, выбрав и вас. В вас есть что-то родственное  всем  здешним
монахам. У вас не было предков среди горцев, среди чужестранцев вообще?
     На лбу у Нана внезапно выступил холодный пот. "А что, если он  играет
со мной, как кошка с мышкой, - пронеслось у него в голове. Если в  видении
об обитателях монастыря было сказано все или почти  все...  И  собственно,
почему в  видении,  почему  не  раньше?  Он  уходил  с  общей  молитвы  и,
следовательно, имел возможность быть причастным к исчезновению Ира; Он мог
отказаться от чести стать сыном Ира второй раз  и  приказать  сделать  это
одному из сопровождавших его монахов;  в  любом  случае,  догадайся  он  о
происхождении харайнских монахов - он бы сделал все, чтобы Ир не попал  им
в руки.
     - Мои родители и предки  моих  родителей  -  сонимские  крестьяне,  -
почтительно произнес Нан.
     Первослужитель откинулся на подушки и полуза