Андарз на Киссура, - ты что здесь делаешь? Уже
принес ответ от Чареники?
     Киссур молчал.
     - Я тебя куда послал? А ты пошел с толпой черепки бить?
     - Господин, - тихо ответил Киссур, - вы  забыли  дать  пропуск  через
передовые посты.
     - Выдать ему пропуск, - распорядился Андарз,  -  и  десять  палок  за
опоздание. Ответ Чареники к утру должен быть у меня.
     Андарз повернулся и ушел.
     Киссура разложили на малых козлах,  всыпали  десять  палок  и  выдали
пропуск.
     - В Залу Пятидесяти Полей, - распорядился Андарз.
     Когда всадники проехали уже три или четыре улицы,  племянник  Андарза
тихо наклонился к его уху и прошептал:
     - Дядюшка, вы поняли, кто это был?
     Андарз страшно осклабился в темноте и ответил:
     - Мне нет никакой пользы убить этого человека  сейчас.  А  теперь  он
вернется во дворец и еще успеет  перед  смертью  сделать  для  меня  много
добрых дел; может быть, убьет Чаренику.
     - А он не опасен? - возразил племянник.
     - Наоборот! Дворец защищают  разве  что  сорок  лавочников.  Если  он
отговорит государя от сдачи, что может быть лучше?
     На полпути к Зале Пятидесяти Полей господин Андарз встретил господина
Нана. Они слезли с коней и расцеловались на глазах народа.  Обратно  народ
их не пустил: принесли откуда-то  стол,  обломали  ножки,  посадили  обоих
министров на стол и понесли на руках. Господин  Андарз  вскочил  на  ноги,
разодрал на себе шелковую рубашку, обнажив красивую, цвета миндаля  грудь,
и закричал:
     - Граждане! Я всю жизнь  лгал  и  всю  жизнь  был  рабом.  Сегодня  я
счастлив, потому что я с вами. Если я завтра умру, я умру свободным!
     - Эка, - сказал кто-то внизу, - это, оказывается, он был рабом. А кто
комаров под столицей развел?
     В  столице  последние  годы  прибавилось  комаров:  они  родились  на
болотах, в которые по совету Андарза было превращено все левобережье.
     Перед Залой Пятидесяти Полей были  каменные  подмостки  для  храмовых
представлений.  У  подмостков  народ  бил  глиняные  изображения  яшмового
аравана Арфарры, помощника бога-покровителя тюрем.
     К   Нану   выскочил   командир   его   личной   охраны,   варвар   из
"красноголовых", и зашептал что-то ему на ухо, время от времени  кивая  на
крытый мост, ведший через пруд ко второму этажу. Нан слегка  усмехнулся  и
громко сказал:
     - Вы правы, сударь! Почему бы вам  не  охранять  Добрый  Совет?  Это,
воистину, важнее меня!
     В зале Шимана Двенадцатый расцеловался с Наном:
     - Господин Нан! Небо избавило вас  из  когтей  негодяев  и  колдунов,
чтобы давать нам советы! Разве мы, люди цехов  и  лавок,  понимает  дальше
своей лавки? Сколько мы уже совершили по скудоумию  ошибок!  Направьте  же
нас на истинный путь!
     Господин Нан прослезился и молвил собравшимся:
     - Злые люди обманули государя и держат его в плену!  Кто  такой  этот
Киссур? Ставленник Мнадеса  и  последняя  опора  дворцовых  чиновников!  А
человек, выдающий себя за Арфарру? Вообще самозванец, - его зовут Дох,  он
был арестован в Харайне за казнокрадство, бежал из тюрьмы и  мошенничал  в
столице!
     Эти сведения породили всеобщий восторг, а господин Нан продолжил:
     - Граждане! Помните - революция должна  быть  человечной!  Помните  -
истинная человечность - не в том, чтоб, спасая одного, губить тысячи, а  в
том, чтобы спасти тысячи, хотя бы и пожертвовав одним человеком.
     Граждане!  Я  слышал  на  улице  крики  о  том,  что  всякий  излишек
оскорбляет бога, и что богачи не могут быть добродетельными. Те,  кто  это
кричит - провокаторы и агенты Арфарры! Граждане! Истребляйте  провокаторов
железной рукой и раздавайте народу больше хлеба и мяса!
     Обе эти рекомендации были приняты единогласно. После этого  совершили
молебен об удачном исходе революции, и Нан, Андарз и Шимана, пешком сквозь
толпу ликующего народа отправились на  обед  в  белокаменный  дом  Шиманы,
стоящий чуть в стороне от рыночной площади.
     Площадь кишела народом, торговцы  сгинули,  переломанные  лавки  были
нагромождены одна на другую.
     - Великий Вей, - негромко спросил Нан,  -  что  с  площадью?  Арфарра
разорил рынок?
     - Нет, - сказал Шимана, но люди нашли, что здесь лучше говорить.
     - Если государь подпишет конституцию, - сказал Нан, - как мы поступим
с Киссуром и Арфаррой?
     - Как можно, - возразил один  из  спутников,  -  вводить  в  действие
конституцию, не расправившись с ее врагами?
     После света, толпы и криков Нан очутился в небольшой,  двуступенчатой
комнате, в глубине сада. Комната, как и  два  года  назад,  была  завешана
красными циновками. В глубине комнаты по-прежнему сидела пожилая  женщина,
писаная красавица, и ловко плела  циновку.  Нан  и  Андарз  совершили  все
подобающие поклоны, а толстый Шимана стал  на  колени  и  некоторое  время
целовал ей ноги.
     - Что, Нан, - спросил тихо Андарз, начальник парчовых  курток,  -  вы
по-прежнему опасаетесь быстрых перемен?
     Нан ответил:
     - Ничто не бывает дурным или хорошим само по себе, но все - смотря по
обстоятельствам. Все мысли чиновника должны быть о благе  народа.  Если  в
стране самовластие - он использует самовластие. Если в стране революция  -
он использует революцию.
     Шимана встал с колен и хлопнул  в  ладоши:  вооруженные  люди  внесли
праздничную еду, поклонились и пропали. Между прочим, на серебряном  блюде
внесли круглый пирог-коровай. Шимана разрезал  пирог  на  три  части  и  с
поклоном положил Нану на тарелку кусочек пирога.  Нан  взял  другую  треть
пирога и с поклоном положил ее  на  тарелку  Андарзу,  а  Андарз,  в  свою
очередь, поднес кусочек пирога хозяину. После  этого  гости  приступили  к
трапезе.
     - А что, - спросил Нан внезапно, - я  видел,  как  на  площади  народ
теребил этого негодяя Мнадеса, и потом встречал обрывки Мнадеса  в  разных
местах. Как вы об этом полагаете?
     - Я об этом полагаю, - отвечал с важностию Шимана,  -  что  это  дело
божие.
     Нан взглянул в глаза  еретика  и  с  удивлением  обнаружил,  что  они
совершенно безумны.
     - Великий Вей, - сказал с тоской министр Андарз, -  они  разбили  все
вазы из собрания Мнадеса. Последние вазы Ламасских мастеров! И знаете, кто
это был? Только лавочники, ни одного нищего! Нищие завидуют лавочникам,  а
не министрам! Все разбили, и кричали при этом: "Кто  украдет  хоть  ложку,
будет повешен!"
     Шимана не удержался и сказал:
     - Это автор памфлета о "Ста вазах" растравил им душу. Если бы не этот
памфлет, о вазах бы не вспомнили.
     Это было жестоко: многие знали, что автором памфлета  о  "Ста  Вазах"
был сам министр полиции.
     - Эти вазы, - сказал Андарз, - спаслись при государе Иршахчане, когда
дворец горел три месяца.  А  знаете,  что  эти  лавочники  сделали  потом?
Попросили заплатить им за шесть часов работы!
     Наконец глава еретиков, беглый министр  полиции  и  народный  министр
закончили праздничный обед. Андарз едва притронулся к еде.  Перед  глазами
его стояли печальные и немного удивленные  глаза  зверей  на  раздавленных
черепках. Он едва сдерживал себя, чтоб не разрыдаться  и  чувствовал,  что
что-то непоправимо оборвалось в мире.
     Подали чай.
     - Что мы будем делать, - сказал Нан,  -  если  государь  не  подпишет
конституции?
     Еретик Шимана подозвал мальчика с розовой водой, вымыл в воде руки  и
вытер их о волосы мальчика.
     - Мне было видение, - сказал Шимана, что государь Миен жив.
     Государь Миен,  напомним,  был  старший  брат  царствующего  государя
Варназда,  тот  самый,  которого   монахи-шакуники   подменили   барсуком.
Вдовствующая государыня дозналась об этом и казнила и барсука, и монахов.
     Шимана хлопнул в ладоши: одна  из  дальних  циновок  приподнялась,  в
глубине комнаты показался человек. По кивку Шиманы он подошел поближе. Ему
было лет тридцать на вид.  Простоватое  лицо,  подбородок  скобкой,  глаза
широко расставлены и чуть оттянуты книзу. Самое  смешное,  что  человек  и
вправду несколько походил, сколь мог судить Нан, на казненного юношу.
     - Как же вам удалось спастись, - спросил Нан, - и  где  вы  были  эти
одиннадцать лет?
     - Я, - сказал человек, по-детски выкатывая глаза, - был  предупрежден
о замыслах монахов, и лежал в  постели,  не  смыкая  глаз.  Когда  монахи,
превратив меня в барсука, хотели меня задушить, я выскочил  и  утек  через
очаг. И, - запнулся государь-барсук, - я  бегал  по  ойкумене  одиннадцать
лет, уязвляясь страданиями народа, а  неделю  назад  мне  во  сне  явилась
матушка Касия, и сказала: "Сын мой! Иди в храм красных циновок и потри там
голову об алтарь - Единый Господь  простит  тебя,  и  твой  облик  и  твой
престол будут возвращены тебе".
     - Я, - прибавил человек, с надеждою глядя на  Нана,  -  буду  хорошим
государем. Я видел страдания народа.
     Расколдованный барсук поцеловал руку Шиманы и удалился.
     - Ну что? - спросил с надеждой Шимана.
     - У него неплохие манеры, - сказал Нан.
     - Нет такого идиотизма, - сказал министр полиции, - которому бы народ
не поверил.
     - Политика, - сказал Нан, - это искусство говорить языком,  доступным
народу. От их речей, - и он  кивнул  куда-то  в  сторону  залы  Пятидесяти
полей, - народ скоро соскучится, а про барсука он понимает.
     - Вот, - сказал Шимана, - и я то же думаю. Если государь не  подпишет
конституции...  Хотел  бы  узнать  ваше   мнение:   что   мне   делать   с
расколдованным барсуком?
     - Заколдуйте его обратно, - фыркнул Нан.


     Меж тем делегация  Доброго  Совета  пожаловала  во  дворец.  Государь
наотрез отказался видеть этих людей. Киссур стал настаивать;  с  государем
случился припадок астмы. Делегацию, в  особом  зале,  принял  Злой  Совет.
Глава делегации,  пожилой  старости  цеха  красильщиков,  зачитал  длинный
шелковый свиток.
     Староста был испуган  великолепием  дворца  и  отсутствием  государя.
Конечно, он был человек рассудительный, в оборотней  не  верил,  днем,  во
всяком случае... Но кто  его  знает?  Какой  страшный  старик  с  золотыми
глазами!
     Киссур стоял, презрительно выпятив  губу.  Спина  Киссура  болела  от
побоев, а душа... Великий Вей! Киссуру казалось, что все смотрят на  него,
как на труса. Он бежал! Кинулся  в  воду,  как  карась!  Правда,  он  убил
нескольких человек, Киссур не считал, скольких именно. Но он бежал,  а  не
умер за государя! А почему? Да  потому,  что  сам  бой  был  несправедлив!
Справедливый бой - это тогда, когда военачальник бьется с  военачальником,
а дружинник - с дружинником! Дружина не будет служить сеньору, который  не
дерется  впереди,  и  сеньор  никогда  не  потерпит,  чтоб  самый  богатый
противник достался какому-нибудь простолюдину. А здесь? Что за подлый бой!
     Не только Андарз, негодяй и взяточник, не думал быть впереди, но сама
головка мятежа заседала в городской  префектуре  и  занималась...  бог  ее
знает, чем она там занималась? Если шестьсот человек сошлись вместе, и это
не войско и не пирушка, то разве можно понять, зачем они сошлись вместе?
     Делегат окончил чтение, Киссур посмотрел на свиток и сказал:
     - А ну-ка отдайте мне этот свиток!
     - Он его разорвет! Не давай! - зашипел один делегат другому.
     - Клянусь божьим зобом, - зашипел Киссур, - обязательно разорву, и на
одном конце повешу Нана, а на другом - Андарза!
     - Трудновато это будет тебе сделать, - съехидничал лавочник, - потому
что в твоем войске - двадцать варваров, а в нашем, - весь народ.
     Киссур усмехнулся и сказал:
     -  По  трем  причинам  войско  терпит  поражение.  Во-первых,   когда
военачальники больше хотят свести счеты  друг  с  другом,  чем  с  врагом.
Во-вторых, когда, победив, воины, в погоне за добычей, перестают слушаться
полководца и становятся уязвимыми. В-третьих - из-за зависти богов. Оттого
же, что в одном войске больше народу, а в другом -  меньше,  поражения  не
терпят никогда.
     После этого краткого обмена мнениями  делегацию  выпроводили  вон,  а
государственный совет удалился на совещание.
     Господин Лай наклонился к уху господина Чареники.
     - Проклятый старик, - сказал Лай, - он  предсказал  сначала  бунт,  а
потом - конституцию. Он хоть скажет, что делать дальше.
     - Он, - холодно сказал  Чареника,  -  предложит  нам  согласиться  на
всенародные выборы и на суд присяжных.
     - Но тогда суд обвинит его... и тут же Лай прикусил язык,  сообразив,
что, как ни странно, именно Арфарре, да и Киссуру, конституционный суд  не
может предъявить ни одного обвинения.  Более  того,  если  речь  зайдет  о
пересмотре  несправедливых  приговоров,  приговор  Арфарры  будет  отменен
первым. Что и Чаренике, и Андарзу, и Лаю, и Хардашу, и даже самому  Шимане
Двенадцатому есть за что давать ответ: а отшельника Арфарру упрекнуть не в
чем! И, конечно, нет никакого сомнения в том, что при всенародных  выборах
тысячи крестьян ойкумены проголосуют  за  своего  бога,  яшмового  аравана
Арфарру.
     Чареника увлек Лая в сторонку и что-то зашептал на ухо.
     Киссур  поддержал  Арфарру,  которому  было  тяжело  подниматься   по
ступенькам.
     - Советник, - сказал Киссур, - позвольте мне  повесить  Чаренику!  Он
предал государя! Андарз посылал к нему какого-то Рысьего Глаза, а Чареника
ничего об этом не сказал!
     - Предоставь это дело мне, - промолвил Арфарра.
     Члены Совета взошли в Голубую Залу. Арфарра  сел  в  кресло  о  шести
ножках, с рысьими головками по краям. Полуприкрыв глаза, он думал  о  том,
что про Киссура говорят, будто варвар навел порчу на государя.  Что  народ
истолкует припадок астмы как подтверждение этому, и что государь это знал,
а все-таки с ним случился припадок.
     - Что вы думаете по поводу конституции? - спросил его Чареника.
     Арфарра улыбнулся и пробормотал, что сначала хотел бы  узнать  мнение
других.
     - Омерзительная бумага, -  сказал  некто  господин  Харшад,  один  из
ближайших друзей Чареники и председатель Верхнего суда.
     - Ба, - вскричал Киссур, - но вас не было в зале с делегатами,  когда
вы успели ее прочесть?
     - Великий Вей, - сказал с достоинством господин  Харшад,  -  зачем  я
должен ее читать, когда один из авторов ее - этот циник и негодяй  Андарз?
Разве простит он нам, что мы остались верны государю?
     - Ах да, - сказал Киссур, - вы же сами подписали такую бумагу три дня
назад, когда хотели зарезать меня в государевой спальне.
     Арфарра не выдержал и молча схватился за голову.
     - Господин Киссур, - сказал Чареника негромко, -  положенье  опасное.
Хорошо бы человек, преданный государю, проверил посты  вокруг  дворца.  Не
сделаете ли вы это?
     Киссур поднялся, щелкнул гардой о ножны.
     - Ладно, - сказал он, - пойду проверю посты.
     Киссур ушел, и Чареника опять спросил:
     - Что вы думаете по поводу этих требований?
     Мнение Арфарры сильно зависело  от  уровня  воды  во  рве  с  ручными
утками, который он на месте Андарза спустил бы в два дня. Он  улыбнулся  и
пробормотал, что действовать  подобает  сообразно  обстоятельствам,  а  не
мнениям.
     -  Я  думаю,  -  воскликнул  господин  Чареника,  -  что  пока  среди
мятежников  находится  этот  негодяй  Андарз,  и  речи  не  может  идти  о
переговорах.  Это  человек,  составленный  из  преступлений  и  всяческого
воровства;  из-за  него  тысячи  верст  плодородных  земель  под  столицей
превращены в болото. А Чахарский мятеж! Андарз получил деньги  для  оплаты
войска за два дня до штурма, а раздал их через два дня после! А  во  время
штурма он нарочно положил половину войска, чтобы деньги  убитых  достались
ему! У господина Нана обо всем этом  были  бумаги  -  теперь  они  у  вас,
господин Арфарра. Достаточно огласить их  в  народном  собрании,  и  народ
отвернется от Андарза.
     - Боюсь, - сказал Арфарра, - что народ не обратит на это внимания.
     - Как же не обратит, - возразил Чареника, - когда они уже  умудрились
запретить этому негодяю  штурмовать  дворец!  Кое-кто,  господин  Арфарра,
распускает вздорные слухи о том, что у вас нет документов господина  Нана,
и что завтра господин Нан сам предъявит эти документы  в  собрании!  Ходят
слухи, что вы тайно заказали у  дворцового  резчика  копии  двух  печатей,
овальной и с пеликаном, которые Нан тоже держал в сундучке! Лучший  способ
опровергнуть эти сплетни - принести сюда документы об Андарзе.
     - А вы как думаете? - спросил Арфарра  другого  советника,  господина
Лая.
     - Я ничего не думаю, - ответил советник, - пока не  увижу  документов
об Андарзе.
     Арфарра обвел  глазами  всех  сидевших  за  столом:  все  одиннадцать
смотрели на него, как коза на капусту.
     - Хорошо, - сказал господин Арфарра. - Отложим заседание  до  вечера.
Вечером, в присутствии государя, я оглашу эти документы.
     Господин Арфарра улыбнулся, встал, и вышел из Голубого Зала, чувствуя
себя в точности, как сазан на сковороде.


     Обед в комнате, обтянутой  красными  циновками,  продолжался.  Унесли
вторую перемену, третью,  и  перед  гостями  в  теплых  глиняных  чашечках
задымилась "красная трава",  а  стол  покрылся  серебряными  корзиночками,
наполненными сладостями пяти видов и десяти вкусов.
     О претенденте больше не было сказано ни  слова,  и  было  видно,  что
Шимана не очень-то доволен теми словами, что были сказаны.
     Шимане принесли какую-то бумажку. Он  прочитал  ее,  пожевал  пухлыми
губами и сказал:
     - Господин Нан! Народ требует суда над теми, кто высосал его кровь  и
мозг. Я не скрою от вас, что Чареника - мой давний  враг,  и  мне  приятно
знать, что мои враги - отныне враги народа. У вас есть папка на Чаренику и
прочих: почему бы не зачитать ее завтра в соборе?
     - Не знаю всех обстоятельств, - осторожно сказал Нан, -  может  быть,
эти документы уже у Арфарры.
     Шимана пошевелил свою чашечку.
     - Ужасно, - сказал он. У этих, на площади, язык  без  костей!  Станут
говорить, что вы, мол, уже договорились  с  Арфаррой,  купили  свою  жизнь
ценой этих бумаг.
     - Не думаю, - поспешно сказал начальник парчовых курток Андарз. - Там
целая папка касается меня, и если б эти документы были в руках Арфарры, он
бы нашел способ зачитать эту папку прямо с трибуны собрания.
     Нан молчал. Шимана помахал принесенной бумажкой.
     - Шесть часов назад, - сказал он, - в Голубом Зале самозванец Арфарра
предложил государю восстановить вас в должности. Негодяй  Чареника  так  и
закричал: "Нан и Арфарра сговорились за счет блага народа"!
     Нан молчал.
     - Все дело упирается в документы, - нетерпеливо сказал еретик. -  Что
скажут, если вы откажетесь их огласить? Скажут, что вы  еще  надеетесь  на
примирение с дворцом!
     Внезапно Нан вынул из рукава записку и протянул  ее  Шимане.  Записку
ему  бросил  в  толпе  какой-то  из  агентов  Арфарры.  Арфарра  предлагал
меняться: Нан отдает сундучок с документами, а взамен получает сына.
     Андарз всплеснул руками:
     - Какая дрянь! Отдайте ему бумаги!
     Шимана внимательно прочитал записку и порвал ее.
     Первый министр побледнел от бешенства.
     - Вы думаете,  -  сказал  он,  -  мы  достаточно  сильны,  чтобы  уже
ссориться?
     - Ничего Арфарра с вашим сыном  не  сделает,  -  возразил  Шимана.  В
крайнем случае отрежет... чтобы тот не мог быть императором.
     Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.
     - Я думаю, господин Шимана,  -  сказал  Андарз,  -  что  сын  Нана  и
государевой кузины, - единственный, помимо государя,  ныне  живой  отпрыск
государева рода, и вам стоит упомянуть об этом на  вечернем  заседании.  А
господин Нан за это отдаст бумаги, касающиеся вашего врага Чареники.
     На этом и порешили.
     Нан и Андарз откланялись и покинули  комнату  с  красными  циновками.
Шамана остался наедине с писаной красавицей. Он поклонился и сказал:
     - Документы - бог с ними, можно повесить Чаренику и  без  документов.
Но вот что в