ма Альберта роковой любовью, но была не  в  силах
примириться с ее бесстыдной изменой ему. Она не подозревала, что  истин-
ным убийцей Альберта был Порпора. Консуэло прекрасно все понимала и мог-
ла бы оправдаться, но она предпочла принять на себя все укоры, чем обви-
нить своего учителя и подвергнуть  его  опасности  потерять  уважение  и
дружбу этой семьи. К тому же она догадывалась, что если Венцеслава нака-
нуне и могла благодаря материнской любви отрешиться от злобы и  отвраще-
ния к ней, то все вернулось к ней теперь, когда  оказалось,  что  жертва
была принесена напрасно. Каждый взгляд бедной старухи, казалось, говорил
ей: "Ты погубила наше дитя, не сумела вернуть ему жизнь,  а  теперь  нам
остался только позор заключенного с тобой брака".
   Это немое объявление войны ускорило выполнение решения,  которое  уже
раньше приняла Консуэло, - решения утешить насколько возможно  канониссу
в ее последнем несчастье.
   - Смею ли я просить ваше сиятельство назначить мне время для разгово-
ра с вами с глазу на глаз? - покорно проговорила она. - Я должна  уехать
завтра до восхода солнца и не могу покинуть замка, не  высказав  вам  со
всею почтительностью своих намерений.
   - Ваших намерений! Впрочем, я уже догадываюсь о них, - колко заметила
канонисса. - Успокойтесь, синьора, все будет в порядке, и к правам, сле-
дуемым вам по закону, отнесутся с полнейшим уважением.
   - Напротив, сударыня, я вижу, что вы совершенно не понимаете меня,  -
возразила Консуэло. - И я хочу как можно скорее...
   - Ну, хорошо! Раз я должна испить и эту чашу, - перебила ее  канонис-
са, поднимаясь, - пусть это будет сейчас, пока у меня еще есть мужество.
Следуйте за мной, синьора. Старший брат мой, по-видимому, дремлет.  Гос-
подин Сюпервиль, который дал мне обещание еще день поухаживать  за  ним,
будет так любезен подежурить вместо меня подле него полчаса.
   Она позвонила и приказала позвать доктора. Потом, обернувшись к баро-
ну, сказала:
   - Братец, ваши заботы излишни, так как к Христиану до сих пор не вер-
нулось сознание его горя. Оно, быть может, и не вернется, к счастью  для
него и к несчастью для нас! Возможно, что то состояние, в котором он на-
ходится, - начало конца. У меня нет никого на свете, кроме вас,  братец;
позаботьтесь же о своем здоровье, и без того очень  подорванном  мрачным
бездействием, в которое вы впали. Вы привыкли к свежему воздуху и движе-
нию - ступайте прогуляйтесь, захватите с собой ружье; ловчий будет  соп-
ровождать вас с собаками. Я знаю прекрасно, что это  не  рассеет  вашего
горя, но по крайней мере принесет пользу здоровью - в  этом  я  уверена.
Сделайте это для меня, Фридрих. Это докторское предписание, это  просьба
вашей сестры. Не отказывайте мне! В данную минуту вы этим можете  наибо-
лее утешить меня, ибо последняя надежда моей печальной  старости  -  это
вы!
   Барон поколебался, но кончил тем, что уступил. Приехавшие с ним слуги
подошли к нему, и он, как ребенок, дал увести  себя  на  свежий  воздух.
Доктор освидетельствовал графа Христиана; старик словно окаменел от  го-
ря, хотя и отвечал на его вопросы и, казалось, с кротким  и  равнодушным
видом узнавал всех.
   - Жар не очень большой, - тихо сказал Сюпервиль канониссе, -  если  к
вечеру он не усилится, то, быть может, все и обойдется благополучно.
   Несколько успокоенная, Венцеслава поручила ему наблюдать за братом, а
сама увела Консуэло в обширные покои, богато убранные в старинном вкусе,
где Консуэло никогда еще не бывала... Тут стояла большая  парадная  кро-
вать, занавеси которой не раздвигались более двадцати лет. На ней  скон-
чалась Ванда Прахалиц, мать графа Альберта, это были ее покои.
   - Здесь, - торжественно проговорила канонисса, закрыв  предварительно
дверь, - нашли мы Альберта ровно тридцать два дня тому назад, после  его
исчезновения, длившегося две недели. С той минуты он  больше  не  входил
сюда и не покидал кресла, в котором вчера вечером скончался.
   Сухие слова этого посмертного бюллетеня были произнесены с горечью  и
вонзались, как иглы, в сердце бедной Консуэло. Затем канонисса  сняла  с
пояса связку ключей, с которой никогда не разлучалась, подошла к большо-
му шкафу резного дуба и открыла обе его дверцы. Консуэло увидала  в  нем
целую гору драгоценностей, потускневших от времени,  причудливой  формы,
большей частью старинных, украшенных алмазами и ценными камнями.
   - Вот фамильные драгоценности, - сказала канонисса, -  принадлежавшие
моей невестке до ее брака с графом Христианом, затем те,  что  достались
нам от моей бабушки и были подарены мной и братьями невестке,  и,  нако-
нец, эти, купленные ей супругом. Все это принадлежало сыну ее  Альберту,
а отныне принадлежит вам, как его вдове... Возьмите  их  и  не  бойтесь,
никто здесь не станет оспаривать их у вас. Мы ими не дорожим. Они нам ни
к чему. Что же касается документов на материнское наследство моего  пле-
мянника, через час они будут в ваших руках. Все в порядке, как я вам уже
сказала, а ждать документов на отцовское наследство вам, увы,  быть  мо-
жет, не долго придется. Такова была последняя воля Альберта. Данное мною
слово было равносильно в его глазах духовному завещанию.
   - Сударыня, - ответила Консуэло, с отвращением захлопывая дверцы шка-
фа, - я порвала бы такое духовное завещание, а вас прошу  взять  обратно
данное вами слово. Эти драгоценности нужны мне не больше, чем  вам.  Мне
кажется, моя жизнь была бы навек осквернена ими. Если Альберт и  завещал
их мне, то, конечно, думая, что я, сообразно его чувствам  и  привычкам,
раздам их бедным. Но я не сумела бы как следует распорядиться его благо-
родным даянием. У меня нет ни административных способностей, ни  необхо-
димых знаний для действительно полезного распределения этих богатств.  У
вас, сударыня, к этим качествам присоединяется христианская душа,  такая
же великодушная, как у Альберта, вам  и  надлежит  употребить  это  нас-
ледство на дела милосердия. Уступаю вам все  свои  права,  если  таковые
действительно у меня имеются, чего я не знаю и знать никогда не пожелаю.
Молю вас только об одной милости - никогда  больше  не  оскорблять  моей
гордости подобными предложениями.
   В лице канониссы что-то изменилось. Слова Консуэло невольно вызвали в
ней уважение к девушке, но, не решаясь еще восхищаться ею, старуха  поп-
робовала было настаивать.
   - Что же вы думаете делать? - спросила она, пристально глядя на  Кон-
суэло. - У вас ведь нет состояния?
   - Извините, сударыня, я достаточно богата: довольствуюсь малым и люб-
лю труд.
   - Так вы намерены вернуться... к тому, что вы называете своим трудом?
   - Как ни убита я горем, сударыня, но вынуждена это сделать, и совесть
моя не может протестовать, - на это у меня есть серьезные причины.
   - И вы не желаете иным путем поддерживать свое новое положение в  об-
ществе?
   - Какое положение, сударыня?
   - То, какое приличествует вдове Альберта.
   - Я никогда не забуду, сударыня, что я вдова благородного Альберта, и
поведение мое всегда будет достойно супруга, которого я потеряла.
   - Однако графиня фон Рудольштадт снова появится на подмостках!
   - Другой графини фон Рудольштадт, кроме вас, госпожа канонисса, нет и
никогда не будет, если не считать, конечно, вашей племянницы,  баронессы
Амелии.
   - Не в насмешку ли надо мной вы заговорили о ней, синьора? - восклик-
нула канонисса; имя Амелии подействовало на нее, словно ожог.
   - Что означает этот вопрос, сударыня? - спросила Консуэло с удивлени-
ем, в искренности которого не могла усомниться Венцеслава. - Ради  бога,
скажите мне, почему я не вижу здесь молодой баронессы? Боже мой! Неужели
она также скончалась?
   - Нет, - с горечью сказала канонисса, - дай бог, чтобы это было  так!
Не будем больше говорить об Амелии, речь идет не о ней.
   - Однако, сударыня, я принуждена напомнить вам то, о чем не  подумала
раньше, а именно, что она является единственной и  законной  наследницей
поместий и титулов вашей семьи. Вот что должно успокоить вашу совесть  в
вопросе о порученных вам Альбертом драгоценностях, раз закон не разреша-
ет вам распорядиться ими в свою пользу.
   - Ничто не может отнять у вас право на вдовью часть и на  титул,  они
предоставлены вам предсмертной волей Альберта.
   - Ничто не может помешать мне и отказаться от этих прав, и я  отказы-
ваюсь. Альберт прекрасно знал, что я не желаю быть ни богатой, ни графи-
ней.
   - Но общество не дает вам права от этого отказываться.
   - Общество, сударыня! Ну вот о нем именно мне и хотелось поговорить с
вами. Общество не поймет ни любви  Альберта,  ни  снисходительности  его
семьи к такой бедной девушке, как я. Оно поставило бы ему это в упрек  и
считало бы пятном в вашей жизни. А для меня это было бы источником  нас-
мешек и, быть может, даже позора, так как, повторяю, общество не  поймет
того, что у нас здесь происходит. Стало быть, обществу никогда и не сле-
дует этого знать, как не знают и ваши слуги, ибо мой учитель и  господин
доктор - единственные посторонние свидетели нашего тайного брака  -  еще
не разгласили его и не разгласят. За молчание учителя я вам  ручаюсь,  а
вы можете и должны заручиться молчанием доктора. Будьте же  спокойны  на
этот счет, сударыня! От вас будет зависеть унести тайну с собою в  моги-
лу, и никогда благодаря мне баронесса Амелия не заподозрит, что  я  имею
честь быть ее кузиной. Забудьте же о последнем часе  графа  Альберта,  -
это мне надо помнить о нем, благословлять его и молчать. У вас и без то-
го довольно причин для слез, зачем прибавлять к ним горе и унижение, на-
поминать вам о существовании вдовы вашего чудесного племянника!
   - Консуэло! Дочь моя! - воскликнула, рыдая, канонисса. -  Оставайтесь
с нами! У вас великая душа и великий ум! Не покидайте нас!..
   - Этого жаждало бы мое всецело преданное вам сердце, - ответила  Кон-
суэло, с восторгом принимая ее ласки, - но я не  могу  ничего  поделать,
ибо в противном случае наша тайна была бы  обнаружена  или  заподозрена,
что сводится к одному и тому же, а я знаю, что честь  семьи  вам  дороже
жизни. Позвольте же мне, вырвавшись немедленно и без колебаний из  ваших
объятий, оказать вам единственную услугу, которая в моей власти!
   Слезы, пролитые канониссой в конце этой сцены, облегчили страшную тя-
жесть, подавлявшую ее. То были первые ее слезы после смерти  племянника.
Она приняла жертву Консуэло, и доверие, с каким старушка отнеслась к  ее
решению, доказало, что она наконец оценила благородство характера девуш-
ки. Венцеслава рассталась с ней, спеша поделиться результатом  разговора
с капелланом и переговорить с Порпорой и Сюпервилем о необходимости хра-
нить вечное молчание.


   Заключение

   Консуэло почувствовала себя свободной и посвятила  весь  день  обходу
замка, сада и окрестностей, чтобы еще раз увидеть места, напоминавшие ей
о любви Альберта. В благоговейном порыве она добралась  до  самого  Шре-
кенштейна и присела на камень в той  страшной  пустыне,  где  так  долго
смертельно страдал Альберт. Но вскоре мужество покинуло ее,  воображение
разыгралось, и ей почудилось, будто из-под скалы доносится глухой  стон.
Она даже не посмела признаться себе, что явственно слышит этот стон. Так
как Альберта и Зденко уже не было в живых, такой обман  слуха  мог  быть
лишь чем-то болезненным, губительным. И Консуэло поспешила уйти оттуда.
   Подходя в сумерки к замку, она встретила барона Фридриха, который уже
стал крепче держаться на ногах и немного оживился во время страстно  лю-
бимой им охоты. Сопровождавшие его охотники загоняли дичь, стремясь выз-
вать в нем желание ее подстрелить. Он все еще целился верно,  добычу  же
подбирал вздыхая.
   "Вот он будет жить и утешится", - подумала молодая вдова.
   Канонисса ужинала или делала вид, что ужинает, в комнате  брата.  Ка-
пеллан, вставший с постели, чтобы пойти в часовню помолиться у тела  по-
койного, попробовал было сесть за стол, но у него был жар, и в самом на-
чале ужина он почувствовал себя плохо. Сюпервиль был голоден, и  необхо-
димость бросить горячий суп и вести каноника в его комнату невольно выз-
вала у него восклицание, в котором чувствовалась досада:
   - Бывают же такие слабые, лишенные мужества люди! Здесь  только  двое
мужчин - канонисса и синьора!
   Вскоре он вернулся, решив не принимать особенно близко к сердцу  нез-
доровье бедного священника, и вместе с  бароном  воздал  должное  ужину.
Порпора, страшно подавленный, хотя он и скрывал это, был не в  состоянии
открыть рот ни для разговоров, ни для еды. А Консуэло думала лишь о пос-
леднем ужине за этим самым столом, когда она сидела с Альбертом и Андзо-
лето...
   Затем вместе с учителем она занялась приготовлением к отъезду. Лошади
были заказаны на четыре часа утра. Порпора не хотел  было  ложиться,  но
сдался на просьбы и уговоры приемной дочери, боявшейся, как бы  он  тоже
не захворал. Желая убедить его, Консуэло уверила, что сама также уснет.
   Перед тем как разойтись по своим комнатам, они  отправились  к  графу
Христиану. Он спокойно спал, и Сюпервиль,  жаждавший  поскорее  покинуть
эту печальную обитель, уверял, что у старика нет больше жара.
   - Это правда, сударь? - испугавшись опрометчивости доктора и  отозвав
его в сторону, спросила Консуэло.
   - Клянусь вам, - ответил он, - на этот раз он спасен;  однако  должен
предупредить вас, что вообще он не особенно-то долго  протянет.  В  этом
возрасте не чувствуют так остро горя в первую минуту, но несколько позже
тоска и одиночество его доконают. Это только отсрочка. Итак, будьте нас-
тороже, ведь не серьезно же, в самом деле, отказались вы от своих прав?
   - Очень серьезно, уверяю вас, сударь, - ответила Консуэло. -  И  меня
очень удивляет, что вы никак не можете поверить такой простой вещи.
   - Вы разрешите мне, сударыня, сомневаться в  этом  до  смерти  вашего
свекра. А пока вы сделали большую ошибку, отказавшись от  драгоценностей
и титула. Ну, ничего! У вас есть на это свои причины,  в  которые  я  не
вхожу, но думаю, что такая уравновешенная особа, как вы, не может посту-
пить легкомысленно. Я дал честное слово хранить семейную  тайну  и  буду
ждать, когда вы меня от него освободите. В свое время и  в  своем  месте
мои показания будут вам полезны. Можете на них рассчитывать.  Вы  всегда
найдете меня в Байрейте, если богу угодно будет продлить мою жизнь, и  в
надежде на это, графиня, целую ваши ручки.
   Сюпервиль простился с  канониссой,  уверил,  что  ручается  за  жизнь
больного, написал последний рецепт, получил крупную сумму  денег,  пока-
завшуюся ему, однако, ничтожной по сравнению с той,  какую  он  надеялся
вытянуть у Консуэло, служа ее интересам, и в десять часов вечера покинул
замок, поразив и приведя в негодование Консуэло своим корыстолюбием.
   Барон отправился спать, чувствуя себя гораздо  лучше,  чем  накануне.
Канонисса велела поставить для себя кровать подле Христиана. Две горнич-
ные дежурили в этой комнате, двое слуг - у капеллана и старый Ганс  -  у
барона.
   "К счастью, нищета и лишения не усугубляют их горя, - подумала Консу-
эло. - Но кто же будет подле Альберта в эту мрачную  ночь,  под  сводами
часовни? Я - раз это моя вторая и последняя брачная ночь!"
   Она выждала, пока все стихло и опустело в замке, и когда пробило пол-
ночь, засветила маленькую лампу и пошла в часовню.
   В конце ведущей в нее галереи она наткнулась на двух слуг замка. Сна-
чала ее появление очень их испугало, но затем они признались ей,  почему
они тут. Им велено было отдежурить четверть ночи у тела господина графа,
но страх помешал им, и они предпочли дежурить и молиться у дверей.
   - Какой страх? - спросила Консуэло; ее оскорбило, что  такой  велико-
душный хозяин уже не возбуждает в своих слугах иного чувства, кроме ужа-
са.
   - Что поделаешь, синьора, - ответил один из слуг; им и  в  голову  не
приходило, что перед ними вдова графа Альберта, - у нашего молодого  ба-
рина были непонятные знакомства и сношения с миром духов. Он  разговари-
вал с умершими, находил скрытые вещи, не  бывал  никогда  в  церкви,  ел
вместе с цыганами... словом, трудно сказать, что может случиться с  тем,
кто проведет нынешнюю ночь в часовне. Хоть убейте, а мы не  остались  бы
там. Взгляните на Цинабра! Его не впускают в священное место, и он целый
день пролежал у двери, не евши, не двигаясь и не воя. Он прекрасно пони-
мает, что там его хозяин и что он мертв. Потому-то пес ни разу и не про-
сился к нему. Но как только пробило полночь, тут он стал метаться, обню-
хивать, скрестись в дверь и подвывать, словно чувствуя, что  хозяин  его
там не один и не лежит покойно.
   - Вы жалкие глупцы! - с негодованием ответила Консуэло. - Будь у  вас
сердце потеплее, умишко ваш не был бы так слаб! - и она вошла в часовню,
к великому изумлению и ужасу трусливых сторожей.
   Днем Консуэло не хотела видеть Альберта. Она знала,  что  он  окружен
всей пышностью католической обрядности, и боялась разгневать  его  душу,
продолжавшую жить в ее душе, принимая хотя бы внешнее участие в обрядах,
которые он всегда отвергал. Консуэло ждала этой минуты. Приготовившись к
мрачной обстановке, какою должна была  окружить  покойного  католическая
церковь, она подошла к катафалку и стала глядеть на Альберта без страха.
Она сочла бы оскорблением дорогих, священных останков проявить  чувство,
которое было бы так тяжело умершим, если бы они могли узнать  о  нем.  А
кто может нам поручиться, что их душа, оторвавшись от  трупа,  не  видит
нашего ужаса и не испытывает из-за этого горькой скорби? Боязнь  мертвых
- отвратительная слабость. Это самое обыденное и жестокое кощунство. Ма-
тери этой боязни не знают.
   Альберт лежал на ложе из парчи, украшенном по четырем углам фамильны-
ми гербами. Голова его покоилась на подушке черного  бархата,  усеянного
серебряными блестками. Из такого же бархата был сооружен балдахин. Трой-
ной ряд свечей освещал его бледное лицо, спокойное,  чистое,  мужествен-
ное; казалось, будто он мирно спит. Последнего из Рудольштадтов, по обы-
чаю их семьи, одели в древний костюм его предков. На голове была  графс-
кая корона, сбоку - шпага, в ногах - щит с гербом, а на груди  -  распя-
тие. Длинные волосы и черная борода довершали его  сходство  с  древними
рыцарями, чьи изваяния, распростертые на могилах его предков,  покоились
вокруг. Пол был усыпан цветами, и благовония медленно сгорали в  позоло-
ченных курильницах, стоявших по четырем углам его смертного ложа...
   В течение трех часов Консуэло молилась за  своего  супруга,  созерцая
его величественное спокойствие. Смерть, придав его лицу несколько  более
темный оттенок, мало изменила его, и Консуэло, любуясь его красотой, по-
рою забывала, что он перестал жить. Ей чудилось даже, что она слышит его
дыхание, а когда она отходила на минуту, чтобы подбросить  благовоний  в
курильницы и сменить свечи, ей казалось, будто она слышит слабый шорох и
видит легкое колебание занавесей и драпировок. Тотчас же  она  возвраща-
лась к нему, но, глядя на холодные уста и угасшее сердце, отрешалась  от
мимолетных безумных надежд.
   Когда часы пробили три, Консуэло поднялась и поцеловала в губы своего
супруга; это был ее первый и последний поцелуй любви.
   - Прощай, Альберт! - проговорила она громко,  охваченная  религиозным
экстазом. - Ты теперь, без сомнения, читаешь в моем сердце.  Нет  больше
туч между нами, и ты знаешь, как я тебя люблю. Ты знаешь, если я и поки-
даю твои священные останки и предоставляю их твоей семье, которая завтра
придет взирать на тебя, и покидаю, уже не падая духом, то это не значит,
что я расстаюсь с вечной памятью о тебе и перестаю думать о твоей  неру-
шимой любви. Ты знаешь, что не забывчивая вдова, а верная жена уходит из
твоего дома и уносит тебя навеки в своей душе. Прощай, Альберт! Ты верно
сказал: "Смерть проходит между  нами  и,  по  видимости,  разлучает  нас
только для того, чтобы соединить в вечности". Преданная