? - спросил его Андзолето.
   - Я отвергаю их в церкви, - ответил маэстро, - а в театре приветствую
их. Но и здесь я хочу, чтобы они были на месте и, главное - чтобы ими не
злоупотребляли; я требую соблюдения строгого вкуса, оригинальности, изя-
щества, требую, чтобы модуляции соответствовали не только данному  сюже-
ту, но и изображаемому лицу, выражаемым им чувствам и  самому  положению
этого лица. Пусть нимфы и пастушки щебечут, как пташки, и своими голоса-
ми подражают журчанью фонтанов и ручейков, но  Медея  или  Дидона  может
только рыдать или рычать, как раненая львица. Кокетка,  например,  может
перегружать капризными и изысканными фиоритурами свои легкомысленные ка-
ватины. Корилла превосходна в этом жанре, но попробуй она выразить  глу-
бокие чувства и бурные страсти, ей это совсем не удастся. И напрасно бу-
дет она волноваться, напрягать свой голос и легкие:  неуместный  пассаж,
нелепая рулада в один миг превратят в смешную пародию то великое, к чему
она стремилась. Вы все слышали Фаустину Бордони, ныне синьору Гассе. Так
вот, она в некоторых ролях, соответствующих ее блестящим данным, не име-
ла себе равных. Но явилась Куццони, передававшая с присущей  ей  чистой,
глубокой проникновенностью скорбь, мольбу, нежность, - и слезы,  которые
она вызывала у вас, мгновенно изгоняли из вашего сердца  воспоминание  о
всех чудесах, которые расточала вашему слуху Фаустина. И это потому, что
существует талант, так сказать, материальный, и существует  гений  души.
Есть то, что забавляет, и то, что трогает... Есть то,  что  удивляет,  и
то, что восхищает... Я прекрасно знаю, что вокальные фокусы теперь в мо-
де; но если я и показывал их своим ученикам как полезные аксессуары,  то
почти готов в этом раскаяться, слыша, как большинство моих учеников  ими
злоупотребляет, жертвуя необходимым ради излишнего и длительным умилени-
ем публики ради мимолетных криков удивления и диких восторгов.
   Никто не оспаривал этого мнения, безусловно правильного по  отношению
ко всем видам искусства вообще; возвышенные артистические натуры  всегда
будут держаться его. Между тем граф, сгорая желанием узнать, как  испол-
няет Консуэло светскую музыку, стал для виду противоречить слишком суро-
вым взглядам Порпоры. Но видя, что скромная ученица не только  не  опро-
вергает этой ереси, а наоборот, не сводит глаз со своего учителя, как бы
побуждая его выйти победителем из этого  спора,  граф  решил  обратиться
прямо к ней самой с вопросом, сможет ли она, по ее мнению, петь на сцене
с тем же умением и чистотой, как пела в церкви.
   - Сомневаюсь, - ответила она откровенно,  с  искренним  смирением,  -
чтобы я могла так же вдохновляться на сцене; боюсь, что там я много  по-
теряю.
   - Этот скромный и умный ответ успокаивает меня, - сказал  граф,  -  я
уверен в том, что публика, страстная, увлекающаяся, правда, немного кап-
ризная, вдохновит вас и вы снизойдете изучить те вокальные, полные блес-
ка трудности, которых публика с каждым днем жаждет все больше и больше.
   - Изучить! - с ударением проговорил Порпора, саркастически улыбаясь.
   - Изучить! - воскликнул Андзолето с гордым презрением.
   - Да, да, конечно изучить, - согласилась с  обычной  своей  кротостью
Консуэло. - Хоть я немного и упражнялась в этом жанре, но не думаю, что-
бы уже была в состоянии соперничать со знаменитыми певицами, выступавши-
ми на нашей сцене...
   - Ты лжешь! - с горячностью вскричал Андзолето. -  Ваше  сиятельство,
она лжет. Заставьте ее спеть самые трудные колоратурные арии вашего  ре-
пертуара, и вы увидите, на что она способна!
   - Если б только я не боялся, что она устала... - нерешительно  прого-
ворил граф, а глаза его уже зажглись нетерпением и ожиданием.
   Консуэло по-детски вопросительно взглянула на Порпору, как бы  ожидая
его приказаний.
   - Ну что ж, - сказал профессор, - она не  так  легко  устает,  и  раз
здесь собрался столь тесный и приятный кружок, давайте проэкзаменуем  ее
по всем статьям. Не угодно ли вам, глубокоуважаемый граф, выбрать арию и
самому проаккомпанировать ей на клавесине?
   - Ее пение и близость так взволнуют меня, что я, пожалуй,  буду  оши-
баться и фальшивить, - ответил Дзустиньяни. - Почему, маэстро,  вы  сами
не хотите аккомпанировать ей?
   - Мне хотелось бы видеть ее поющей. Сказать по правде, слушая  ее,  я
ни разу не подумал взглянуть на нее во время пения. А  мне  надо  знать,
как она себя держит, что проделывает со своим ртом и  глазами.  Иди  же,
дочь моя, этот экзамен необходим и для твоего учителя.
   - В таком случае я буду ей аккомпанировать, - заявил Андзолето,  уса-
живаясь за клавесин.
   - Вы меня будете слишком смущать, маэстро, -  обратилась  Консуэло  к
Порпоре.
   - Смущение - признак глупости, - ответил учитель, - тот, кто  истинно
любит искусство, ничего не боится. Если ты трусишь, значит, ты  тщеслав-
на. Если будешь не на высоте, значит, способности твои дутые, и я первый
заявлю: "Консуэло никуда не годится!"
   И, нисколько не заботясь о том, как  губительно  может  подействовать
столь нежное подбадривание, профессор надел очки,  уселся  против  своей
ученицы и стал отбивать такт, чтобы дать правильный темп ритурнели.  Вы-
бор пал на трудную, причудливую, блестящую арию из комической оперы  Га-
луппи "Diavolessa" [12]: граф хотел сразу перейти на жанр,  диаметрально
противоположный тому, в котором Консуэло произвела такой фурор в это ут-
ро. Благодаря своему огромному дарованию девушка, почти  не  упражняясь,
самостоятельно добилась умения проделывать своим гибким и могучим  голо-
сом все известные в то время вокальные фокусы. Правда, Порпора советовал
ей делать эти упражнения и изредка заставлял повторять  их,  желая  убе-
диться, что она не совсем их забросила, но, в общем, уделял этому  жанру
так мало внимания, что даже не подозревал, насколько сильна  в  нем  его
удивительная ученица. Чтобы отомстить учителю за проявленную  им  жесто-
кость, Консуэло придумала шутки ради уснастить причудливую арию из "Dia-
volessa" фиоритурами и пассажами, считавшимися до тех пор невыполнимыми.
Она импровизировала их так просто, как будто они были вписаны в  ноты  и
старательно разучены. В ее импровизациях было столько  искусных  модуля-
ций, силы, чего-то поистине дьявольского, среди самого буйного веселья в
них прорывались такие мрачные созвучия, что восхищенных слушателей охва-
тил ужас, а Порпора, вскочив с места, вскричал:
   - Да ты сама воплощенный дьявол!
   Консуэло закончила арию сильным крещендо,  вызвавшим  неистовый  вос-
торг, и со смехом опустилась на стул.
   - Ах ты скверная девчонка! - воскликнул Порпора. -  Тебя  мало  пове-
сить! Ну и подшутила же ты надо мной! Утаила от меня половину своих зна-
ний, половину возможностей! Давно мне нечему было тебя учить, а ты лице-
мерно продолжала брать у меня уроки, - быть может, для того, чтобы похи-
тить у меня все тайны композиции и преподавания, превзойти меня во всем,
а потом выставить меня старым педантом.
   - Маэстро, я только повторила то, что вы проделали с императором Кар-
лом. Помните, вы мне рассказывали об этом эпизоде? Император не  выносил
трелей и запретил вам вводить их в вашу ораторию, и вот  вы,  воздержав-
шись от них до конца, в  последней  фуге  приготовили  императору  хоро-
шенький дивертисмент: вы начали фугу четырьмя восходящими трелями, а по-
том повторяли их до бесконечности в ускоренном темпе всеми голосами.  Вы
сами только что осуждали злоупотребление вокальными  фокусами,  а  потом
велели мне исполнять их. Вот почему я и преподнесла их вам в таком коли-
честве - хотела доказать, что я тоже способна злоупотреблять таким поро-
ком, и теперь прошу простить меня.
   - Я уже сказал тебе, что ты сущий дьявол, - ответил Порпора. - А  те-
перь спой-ка нам что-нибудь человеческое. И пой, как сама  знаешь,  -  я
вижу, что больше не в состоянии быть твоим учителем.
   - Вы всегда будете моим уважаемым и любимым учителем!  -  воскликнула
девушка, порывисто бросаясь ему на шею и с силой сжимая в своих  объяти-
ях. - Целых десять лет вы кормили и учили меня. О, дорогой учитель!  Го-
ворят, вам знакома людская неблагодарность, пусть же бог отнимет у  меня
любовь, пусть отнимет голос, если в сердце моем найдется хоть одна  ядо-
витая капля гордости и неблагодарности.
   Порпора побледнел, пробормотал несколько слов  и  отечески  поцеловал
свою ученицу в лоб, уронив на него слезу. Консуэло не  решилась  стереть
ее и долго чувствовала, как на ее лбу высыхала эта холодная, мучительная
слеза заброшенной старости, непризнанного гения. Слеза эта произвела  на
нее глубокое впечатление, наполнила душу  каким-то  мистическим  ужасом,
убив в ней на весь остаток вечера оживление и  веселость.  После  целого
часа восторженных похвал, возгласов изумления и бесплодных усилий рассе-
ять ее грусть все стали просить ее показать себя в  драматической  роли.
Она исполнила большую арию из оперы "Покинутая Дидона" Йомелли.  Никогда
до сих пор не чувствовала она такой потребности излить свою  тоску.  Она
была великолепна, проста, величественна и еще красивее,  чем  в  церкви:
лихорадочный румянец залил ей щеки, глаза метали искры. Исчезла  святая,
на ее месте была женщина, пожираемая любовью. Граф, его друг  Барбериго,
Андзолето, все присутствующие, кажется, даже старик Порпора совсем  обе-
зумели. Клоринда задыхалась от  отчаяния.  Граф  объявил  Консуэло,  что
завтра же будет составлен и подписан ее ангажемент, и она попросила  его
обещать ей еще одну милость, причем обещать это так, как некогда  делали
рыцари - не спрашивая, в чем эта милость будет заключаться. Граф дал  ей
слово, и все разошлись, испытывая то восхитительное волнение, какое  вы-
зывает в нас все великое и гениальное.


   XIII

   В то время как Консуэло одерживала одну победу за  другой,  Андзолето
жил только ею, совершенно забыв о себе; но когда граф, прощаясь с гостя-
ми, объявил об ангажементе  его  невесты,  не  сказав  ни  слова  о  его
собственном, он вспомнил, как холоден был с ним Дзустиньяни все  послед-
ние часы, и страх потерять навсегда его расположение отравил всю радость
юноши. У него мелькнула мысль оставить Консуэло на лестнице  в  обществе
Порпоры, а самому вернуться к своему покровителю и броситься к  его  но-
гам, но так как он в эту минуту ненавидел графа, то, к  чести  его  будь
сказано, все-таки удержался от такого унижения. Когда же, попрощавшись с
Порпорой, он собрался было пойти с Консуэло вдоль канала, его  остановил
гондольер графа и сказал, что по приказанию его сиятельства гондола ожи-
дает синьору Консуэло, чтобы отвезти ее домой. Холодный пот выступил  на
лбу Андзолето.
   - Синьора привыкла ходить на собственных ногах, - грубо отрезал он. -
Она очень благодарна графу за его любезность.
   - А по какому праву вы отказываетесь за нее? - спросил граф,  который
шел за ними следом.
   Оглянувшись, Андзолето увидел Дзустиньяни; граф был не в том виде,  в
каком обыкновенно хозяева провожают своих гостей, а в плаще, при  шпаге,
со шляпой в руке, как человек,  приготовившийся  к  ночным  похождениям.
Андзолето пришел в такую ярость, что готов был  вонзить  в  грудь  Дзус-
тиньяни тот остро отточенный нож, который всякий  венецианец  из  народа
всегда прячет в каком-нибудь потайном кармане своей одежды.
   - Надеюсь, синьора, - обратился граф к Консуэло решительным тоном,  -
вы не захотите обидеть меня, отказавшись от моей гондолы, а также не по-
желаете огорчить меня, не позволив мне усадить вас в нее.
   Доверчивая Консуэло, совершенно не подозревая того,  что  происходило
вокруг нее, согласилась на предложение, поблагодарила и, опершись  своим
красивым округлым локтем на руку графа, без церемоний прыгнула в  гондо-
лу. Тут между графом и Андзолето произошел безмолвный, но  выразительный
диалог. Граф, стоя одной ногой на  берегу,  а  другой  в  лодке,  смерил
взглядом Андзолето, а тот, застыв на последней ступеньке лестницы,  тоже
впился взором в Дзустиньяни. Разъяренный, он держал руку  на  груди  под
курткой, сжимая рукоятку ножа. Еще один шаг к гондоле - и граф  встретил
бы смерть. Чисто венецианской чертой в этой мгновенной молчаливой  сцене
было то, что оба соперника не спеша наблюдали друг за другом и  ни  тот,
ни другой не стремился ускорить неминуемую катастрофу. Граф, в сущности,
лишь намеревался своей кажущейся нерешительностью помучить соперника,  и
помучил его всласть, хотя видел и отлично понял жест Андзолето, пригото-
вившегося заколоть его. У Андзолето тоже хватило выдержки ждать, не  вы-
давая себя, пока граф соблаговолит кончить свою дикую шутку или простит-
ся с жизнью. Длилось это минуты две, показавшиеся ему  вечностью.  Граф,
выдержав их со стоическим презрением, почтительно поклонился Консуэло и,
повернувшись к своему питомцу, сказал:
   - Я позволяю вам также войти в мою гондолу, впредь будете знать,  как
должен вести себя воспитанный человек.
   Он посторонился, чтобы пропустить Андзолето, и, приказав  гондольерам
грести к Корте-Минелли, остался на берегу, неподвижный, как статуя.  Ка-
залось, он спокойно ждал нового покушения на свою жизнь со стороны  уни-
женного соперника.
   - Откуда графу известно, где ты живешь? - было  первое,  что  спросил
Андзолето у своей подруги, как только дворец Дзустиньяни скрылся из  ви-
да.
   - Я сама сказала ему, - ответила Консуэло.
   - А зачем ты сказала?
   - Затем, что он у меня спросил.
   - Неужели ты не догадываешься, для чего ему понадобилось это знать?
   - По-видимому, для того, чтобы приказать отвезти меня домой.
   - Ты думаешь, только для этого?  А  не  для  того  ли,  чтобы  самому
явиться к тебе?
   - Явиться ко мне? Какой вздор! В такую жалкую лачугу? Это было  бы  с
его стороны чрезмерной любезностью, которой я совсем не хочу.
   - Хорошо, что ты этого не хочешь, Консуэло, так как результатом  этой
чрезмерной чести мог бы быть чрезмерный для тебя позор.
   - Позор? Почему? Право, я совершенно тебя не понимаю, мой милый  Анд-
золето. И меня очень удивляет, почему, вместо того чтобы  радоваться  со
мной нашему сегодняшнему неожиданному и невероятному успеху, ты говоришь
мне какие-то странные вещи.
   - Действительно неожиданному! - с горечью заметил Андзолето.
   - А мне казалось, что и в церкви и вечером во дворце, когда мне апло-
дировали, ты был упоен счастьем еще больше моего. Ты кидал на меня такие
пламенные взгляды, что я с особенной силой ощущала  свое  счастье,  видя
его как бы отраженным на твоем лице. Но вот уже несколько минут, как  ты
мрачен и сам не свой, - таким ты бываешь иногда, когда у нас  нет  хлеба
или когда будущее рисуется нам с тобой неверным и печальным.
   - А тебе хотелось бы, чтобы я радовался нашему будущему? Быть  может,
оно действительно не так уж неверно, но мне-то радоваться нечему.
   - Чего же еще тебе нужно? Неделю тому назад ты дебютировал у графа  и
произвел фурор...
   - Твой успех у графа затмил его, моя дорогая, ты и сама  это  отлично
знаешь.
   - Надеюсь, что нет, но если бы даже и так,  мы  не  можем  завидовать
друг другу.
   Консуэло сказала это с такой нежностью, с такой  подкупающей  искрен-
ностью, что Андзолето сразу успокоился.
   - Да, ты права! - воскликнул он, прижимая невесту к груди.  -  Мы  не
можем завидовать друг другу, так же как не можем обмануть друг друга.
   Произнося последние слова, он с угрызением совести вспомнил о начатой
интрижке с Кориллой, и вдруг у него мелькнула  мысль,  что  граф,  желая
окончательно проучить его, непременно расскажет обо всем  Консуэло,  как
только ему покажется, что она хоть немного  поощряет  его  надежды.  При
этой мысли он снова помрачнел, Консуэло тоже задумалась.
   - Почему ты сказал, - проговорила она после  некоторого  молчания,  -
что мы не можем никогда обмануть друг  друга?  Конечно,  это  величайшая
правда, но по какому поводу это тебе пришло в голову?
   - Знаешь, прекратим этот разговор в гондоле, - прошептал Андзолето. -
Боюсь, что гондольеры, подслушав нас, передадут все графу. Эти занавески
из бархата и шелка очень тонки, а уши у дворцовых гондольеров раза в че-
тыре шире и глубже, чем у наемных.
   - Позволь мне подняться к тебе в комнату,  -  попросил  он  Консуэло,
когда они пристали к берегу у Корте-Минелли.
   - ТЫ знаешь, что это против наших привычек и против нашего уговора, -
отвечала она.
   - О, не отказывай мне, - вскричал Андзолето, - не приводи меня в  от-
чаяние и бешенство!
   Испуганная его словами и тоном, Консуэло не  решилась  отказать  ему.
Она зажгла лампу, опустила занавески и, увидав своего жениха  мрачным  и
задумчивым, обняла его.
   - Скажи, что с тобой? - грустно спросила она. - У тебя такой несчаст-
ный, встревоженный вид сегодня вечером.
   - А ты сама не знаешь, Консуэло? Не догадываешься?
   - Нет, даю тебе слово!
   - Так поклянись мне, что ты ничего не подозреваешь, поклянись мне ду-
шой твоей матери, поклянись распятием, перед которым ты молишься утром и
вечером...
   - О! Клянусь тебе распятием и душой моей матери!
   - А нашей любовью поклянешься?
   - Да, и нашей любовью, и нашим вечным спасением...
   - Я верю тебе, Консуэло: ведь если бы ты солгала, это была бы  первая
ложь в твоей жизни.
   - Ну, а теперь ты объяснишь мне, в чем дело?
   - Я ничего тебе не объясню, но, быть может, очень  скоро  ты  поймешь
меня... О! Когда наступит эта минута, тебе и так все будет  слишком  яс-
но... Горе, горе будет нам обоим в тот день, когда ты узнаешь о моих те-
перешних муках!
   - О боже! Какое же ужасное несчастье грозит нам?  Боюсь,  что  в  эту
убогую комнату, где у нас с тобой не было до сих пор  секретов  друг  от
друга, мы вернулись преследуемые каким-то злым роком. Недаром, уходя от-
сюда сегодня утром, я чувствовала, что возвращусь в отчаянии. Почему  не
могу я насладиться днем, который казался мне таким прекрасным! Я  ли  не
молила бога так искренне, так горячо! Я ли не отбросила всякие  мысли  о
гордости! Я ли не старалась петь, как только могла лучше! Не я ли  огор-
чалась унижением Клоринды! Не я ли заручилась обещанием графа пригласить
ее вместе с нами на вторые роли, причем он сам не подозревает,  что  дал
мне это обещание и уже не может взять назад свое слово. Повторяю: что же
сделала я дурного, чтобы переносить те муки, какие ты мне предсказываешь
и какие я уже испытываю, раз их испытываешь ты?
   - Ты в самом деле хочешь устроить ангажемент для Клоринды, Консуэло?
   - Я добьюсь этого, если только граф - человек слова. Бедняжка  всегда
мечтала о театре, и это единственная возможная для нее будущность...
   - И ты надеешься, что граф откажет Розальбе, которая  кое-что  знает,
ради ничего не знающей Клоринды?
   - Розальба не расстанется с Кориллой, ведь они сестры.  Она  уйдет  с
ней. Клориндой же мы с тобой займемся и научим ее использовать наилучшим
образом свой милый голосок. А публика всегда будет снисходительна к  та-
кой красавице. Наконец, если мне удастся устроить ее хотя бы  на  третьи
роли, уже и то хорошо - это будет первым шагом в ее карьере, началом  ее
самостоятельного существования.
   - Ты просто святая, Консуэло! И ты не понимаешь,  что  эта  облагоде-
тельствованная тобой дура, в сущности годная даже не на  третьи,  а  ед-
ва-едва на четвертые роли, никогда не простит тебе того, что сама ты  на
первых ролях?
   - Что мне до ее неблагодарности! Увы! Я слишком хорошо знаю, что  та-
кое неблагодарность и неблагодарные!
   - Ты? - И Андзолето расхохотался, целуя ее с  прежней  братской  неж-
ностью.
   - Конечно, - ответила она, радуясь, что  ей  удалось  отвлечь  своего
друга от грустных дум. - В моей душе постоянно жил и всегда  будет  жить
благородный образ Порпоры. В моем присутствии он часто высказывал глубо-
кие, полные горечи мысли. Должно быть, он считал, что я не  в  состоянии
понять их, но они запали мне в душу и останутся в ней навсегда. Этот че-
ловек много страдал, горе гложет его, и вот из его печальной