чаг всяких мерзос-
тей. Я имею притязание, несомненно похвальное, хоть, возможно,  и  невы-
полнимое, обелить перед людьми и нравственно очистить перед богом сосло-
вие актеров, предмет слепого презрения и  даже  церковного  отлучения  у
многих народов. В то время как во Франции церковь закрывает  перед  ними
двери, я хочу, чтобы здесь церковь приняла их в свое лоно. Я допускала в
свою Итальянскую оперу, в Театр французской комедии, в Национальный  те-
атр лишь людей испытанной нравственности или лиц, твердо решивших  изме-
нить свое поведение. Надо вам сказать, что я женю своих артистов и  даже
бываю восприемницей их крошек при крещении, твердо  решив  всевозможными
милостями поощрять законное рождение детей и супружескую верность.
   "Жаль, мы этого не знали, - подумала Консуэло, - а то попросили бы ее
величество быть крестной матерью Анджелы вместо меня".
   - Ваше величество сеет, чтобы собрать урожай, - сказала она вслух.  -
Будь я грешна, я почитала бы за счастье приобрести в лице  вашего  вели-
чества исповедника такого же милосердного, как сам господь бог. Но...
   - Продолжайте, продолжайте, - высокомерно проговорила Мария-Терезия.
   - Я хотела сказать, - снова заговорила Консуэло, -  что  не  проявила
никакой особенной самоотверженности по отношению к Иосифу, ибо не  имела
понятия об обвинениях, возводимых на меня из-за его пребывания в том до-
ме, где я живу.
   - Понимаю, - сказала императрица, - вы все отрицаете!
   - Как могу я сознаться в том, чего нет, - ответила Консуэло, - я сов-
сем не влюблена в ученика Порпоры и не имею ни малейшего  желания  выйти
за него замуж.
   "А будь это иначе, - подумала она про себя, - я не хотела бы получить
его сердце по императорскому указу".
   - Итак, вы не хотите выходить замуж? - спросила императрица, поднима-
ясь. - Тогда заявляю вам, что положение незамужней не  дает  всех  жела-
тельных для меня гарантий чести. К тому же молодой особе не приличеству-
ет появляться в некоторых ролях и изображать страсти,  не  имея  санкции
брака и покровительства мужа. От вас зависело снискать мое  расположение
и добиться того, чтобы я предпочла вас вашей сопернице - госпоже  Корил-
ле; хотя мне и говорили о ней много хорошего, но ее итальянское произно-
шение гораздо хуже вашего. Однако госпожа Корилла замужем и имеет ребен-
ка, а это создает ей условия, более заслуживающие моего  одобрения,  чем
те, в которых вы упорно желаете оставаться.
   - Замужем? - невольно прошептала сквозь зубы бедная Консуэло; она бы-
ла потрясена тем, какую добродетельную особу добродетельнейшая и  прони-
цательнейшая императрица предпочла ей.
   - Да, замужем, - ответила императрица повелительным тоном,  уловив  в
голосе Консуэло сомнение насчет ее избранницы. - Она  недавно  произвела
на свет ребенка, которого препоручила почетному и ревностному  служителю
церкви, господину канонику, дабы он воспитал дитя в  христианском  духе.
И, без всякого сомнения, это достойное лицо не взяло бы  на  себя  такой
тяжелой обязанности, не заслуживай мать ребенка его полного уважения.
   - Я также в этом нисколько не сомневаюсь, - ответила девушка.
   Последние слова императрицы особенно возмутили Консуэло, но она  уте-
шалась хоть тем, что каноник заслужил одобрение, а не порицание за  усы-
новление ребенка, к которому она сама его понудила.
   "Вот как пишется история и как все доходит до королей! - сказала  она
себе, когда императрица с величественным видом вышла из гостиной, слегка
кивнув ей головой на прощанье. - Что ж, - утешала она себя, - даже в са-
мом плохом есть что-то хорошее, а заблуждения людей подчас дают  хорошие
результаты. У каноника не отнимут его прекрасной приории, не лишат  Анд-
желу ее доброго каноника, Корилла исправится, раз за  это  дело  берется
императрица, - а я все-таки не стала на колени перед  женщиной,  которая
вовсе не лучше меня!"
   - Ну что? - закричал сдавленным голосом Порпора, ждавший ее  в  гале-
рее, дрожа от холода и в волнении нервно потирая руки. - Надеюсь, мы по-
бедили?
   - Напротив, дорогой учитель, мы с вами потерпели поражение, - ответи-
ла Консуэло.
   - С каким спокойствием ты это говоришь, черт тебя побери!
   - Здесь не нужно так говорить, маэстро. Черт не в милости при  дворе!
Когда переступим порог последней двери дворца, я все расскажу вам.
   - Ну что? - нетерпеливо спросил Порпора, когда они были уже на валу.
   - Помните, как мы с вами выразились  относительно  великого  министра
Кауница, выйдя от маркграфини?
   - Мы тогда решили, что это старая сплетница. И что же? Он вам  навре-
дил?
   - Вне всякого сомнения. А теперь, скажу я вам, ее величество императ-
рица австрийская и королева венгерская - такая же сплетница.


   XCII

   Консуэло рассказала Порпоре только то, что ему  надлежало  знать,  не
распространяясь о причинах, навлекших  на  нашу  героиню  немилость  Ма-
рии-Терезии. Остальное огорчило бы маэстро, обеспокоило бы  и,  пожалуй,
вооружило бы против Гайдна, ничего при этом не исправив. Не хотела  Кон-
суэло также говорить и своему юному другу о том, о  чем  умолчала  перед
Порпорой. Она не без основания пренебрегла теми неопределенными  обвине-
ниями, которые, видимо, были переданы императрице двумя-тремя недоброже-
лателями и не получили в обществе никакого отклика. Корнеру же  Консуэло
нашла нужным все рассказать. Он посмотрел на дело так же,  как  она,  и,
чтобы злоба не могла взрастить эти семена клеветы, принял очень разумные
и великодушные меры: посланник уговорил Порпору переехать вместе с  Кон-
суэло в его дворец, а Гайдн поступил на службу в посольство  в  качестве
одного из секретарей. Таким образом старый маэстро избавлялся от  нужды,
Иосиф продолжал оказывать ему кое-какие личные услуги,  что  давало  ему
возможность часто видеться с учителем и брать у него уроки,  а  Консуэло
была ограждена от злобных обвинений.
   Несмотря на эти предосторожности, не Консуэло, а Корилла была пригла-
шена на императорскую сцену. Консуэло не сумела понравиться  Марии-Тере-
зии. Великая королева, забавляясь закулисными интригами,  о  которых  ей
рассказывали Кауниц и Метастазио, изощряясь в изящном остроумии,  желала
играть роль олицетворенного венценосного провидения для своих актеров, а
те разыгрывали перед нею кающихся грешников  и  демонов,  обращенных  на
путь истинный. Само собой разумеется, что в числе этих лицемеров,  полу-
чавших за свое мнимое благочестие маленькие пенсии и мелкие подачки,  не
было ни Кафариэлло, ни Фаринелли, ни Тези, ни г-жи Гассе, короче  говоря
- никого из великих виртуозов, которыми  поочередно  наслаждалась  Вена:
этим многое прощалось за их талант и известность. Второстепенных же мест
в театрах обыкновенно добивались люди, старавшиеся подладиться под  хан-
жеские и назидательные прихоти императрицы. И ее  величество,  вносившая
во все дух политической интриги, поднимала дипломатическую суетню по по-
воду брака и обращения кого-либо из них. Из "Мемуаров" Фавара  (интерес-
нейшего романа, действительно разыгравшегося за  кулисами)  видно,  нас-
колько трудно было посылать в Вену певцов и оперных актрис, поставка ко-
торых была поручена автору. Их хотели заполучить по дешевой цене и  тре-
бовали к тому же, чтобы они были целомудренны, как весталки. Мне  кажет-
ся, этому привилегированному остроумному поставщику Марии-Терезии  после
усердных поисков так-таки и не удалось найти в Париже ни одной  подходя-
щей кандидатки; правда, это делает больше чести искренности, чем  добро-
детели наших "оперных девиц", как их тогда называли.
   Итак, Марии-Терезии хотелось, чтобы развлечения в ее  империи  носили
поучительный характер, достойный  ее  добродетельного  величия.  Монархи
всегда играют комедию, а великие монархи, быть может, больше чем другие.
Порпора это беспрестанно утверждал, и он не ошибался. Великая императри-
ца, ярая католичка, примерная мать, без всякого отвращения разговаривала
с проституткой, наставляла ее, вызывала на необычайные признания, и  все
это ради того, чтобы привести кающуюся  Магдалину  к  стопам  Спасителя.
Личная шкатулка ее величества - посредница между грехом и  раскаянием  -
была в руках императрицы верным и чудодейственным средством для спасения
многих заблудших душ. И Корилла, плачущая и поверженная к ее ногам, если
не фактически (я сомневаюсь, чтобы она могла переломить свою  необуздан-
ную натуру для такой комедии), то в докладах императрице  г-на  Кауница,
ручавшегося за эту новоиспеченную  добродетель,  должна  была  неминуемо
взять верх над такой решительной, гордой и  мужественной  девушкой,  как
непорочная Консуэло. Мария-Терезия ценила в своих  театральных  любимцах
лишь ту добродетель, творцом которой считала одну себя. Добродетель  же,
развивавшаяся или сохранившаяся сама по себе, мало ее интересовала.  Им-
ператрица не верила в нее, хотя ее собственная добродетель и должна была
пробуждать в ней такую веру. Наконец, манера Консуэло держать себя заде-
ла ее: императрица сочла ее вольнодумкой и резонеркой. Zingarella  проя-
вила слишком много самонадеянности и заносчивости, претендуя на уважение
и признание ее нравственности без вмешательства императрицы. Когда  Кау-
ниц, притворявшийся беспристрастным, но в то же время вредивший Консуэло
в пользу Кориллы, спросил ее величество, соблаговолила  ли  она  принять
просьбу "этой девочки", Мария-Терезия ответила: "Мне не  понравились  ее
убеждения. Больше не говорите мне о ней". И этим все было  сказано.  Го-
лос, лицо, само имя Порпорины были совершенно забыты.
   С первого же слова Порпора ясно понял причину  немилости,  в  которую
впал. Консуэло была вынуждена ему сказать, что императрица  считает  не-
возможным ее поступление на императорскую сцену из-за того, что она  не-
замужняя.
   - А Корилла? - воскликнул Порпора, узнав о ее принятии  на  сцену.  -
Разве императрица уже успела выдать ее замуж?
   - Насколько я могла понять или догадаться из слов ее величества,  Ко-
рилла слывет здесь вдовой.
   - О да, конечно, трижды вдова! Десять раз! Сто раз вдова! -  восклик-
нул Порпора с горьким смехом. - Но что скажут, когда узнают правду и бу-
дут свидетелями новых бесчисленных случаев ее вдовства? А ребенок, кото-
рого, как я слышал, она оставила под Веной у одного каноника? Она хотела
приписать младенца графу Дзустиньяни, а тот посоветовал  ей  препоручить
его отеческим ласкам Андзолето! Ну и потешится она с товарищами, расска-
зывая им об этом с присущим ей цинизмом,  и  нахохочется  в  тиши  своей
спальни над тем, как ловко провела императрицу!
   - Но если императрица узнает правду?
   - Императрица не узнает. Монархи, кажется мне, окружены ушами,  кото-
рые служат как бы преддверием к их собственным ушам. Многое  не  доходит
до императорского слуха, в их святилище проникает лишь то, что эти стра-
жи пожелают пропустить. К тому же, - добавил Порпора, - у нее всегда ос-
танется в запасе покаяние, а господину Кауницу будет поручено следить за
выполнением наложенной на нее эпитимии.
   Бедный маэстро изливал свою желчь в этих язвительных шутках,  но  был
глубоко опечален. Он терял надежду на постановку своей новой оперы,  тем
более что либретто к ней писал не Метастазио, этот присяжный пиит  прид-
ворной поэзии. Порпора, видно, догадывался,  что  Консуэло  не  проявила
достаточной ловкости, не сумела заслужить милости императрицы, и  выска-
зал ей по этому поводу свое неудовольствие. К довершению несчастья,  за-
метив однажды, как восторгается и гордится  Порпора  быстрыми  успехами,
достигнутыми под его руководством Иосифом Гайдном, венецианский  послан-
ник имел неосторожность открыть маэстро правду относительно юноши и  по-
казать первые прелестные опыты музыкального творчества его ученика,  на-
чинавшие ходить по рукам и обратившие уже на себя внимание любителей му-
зыки. Тут маэстро раскричался, что его обманули, и  пришел  в  неистовую
ярость. К счастью, он не обвинил Консуэло в соучастии в этой хитрости, а
г-н Корнер, видя, какую вызвал бурю, поспешил искусной ложью  пресечь  в
старике всякое подозрение на этот счет. Но он не мог  помешать  изгнанию
Иосифа на несколько дней из комнаты учителя, и понадобилось все  влияние
Корнера, обусловленное его покровительством старику и оказанными им  ус-
лугами, чтобы маэстро смилостивился над юношей. Однако Порпора долго  не
мог забыть обмана и, говорят, находил удовольствие в том, что  заставлял
Иосифа оплачивать уроки унизительной лакейской службой, в данном  случае
совершенно ненужной, раз к его услугам были посольские лакеи.  Гайдн  не
унывал и кротостью, терпением и преданностью в конце  концов  обезоружил
своего сурового учителя; всегда прилежный и внимательный на уроках,  Ио-
сиф получил от него все, что хотел и мог воспринять, к тому же и Консуэ-
ло постоянно подбадривала и наставляла юношу.
   Но гениальный Гайдн мечтал об иных музыкальных путях, чем те, по  ка-
ким шли его предшественники композиторы; будущий отец  симфонии  поверял
Консуэло свои мечты об инструментальной  партитуре  огромных  масштабов.
Эти масштабы, кажущиеся нам теперь такими  естественными,  несложными  и
скромными, сто лет тому назад могли почитаться утопией  безумца  или  же
началом новой эры, возвещенной гением. Иосиф еще сомневался в себе и  не
без ужаса делился потихоньку с Консуэло своими честолюбивыми  замыслами.
Сначала они немного пугали и Консуэло. До сих пор инструментовка  играла
второстепенную роль и, отделенная от  человеческого  голоса,  отличалась
простотою приемов. Однако в  юном  товарище  певицы  было  столько  спо-
койствия, столько неизменной мягкости, в  его  убеждениях  чувствовалась
такая подлинная скромность и такое безусловно добросовестное  стремление
к истине, что Консуэло не могла считать его самонадеянным, верила в  его
мудрость и решила поддерживать в его начинаниях.
   Именно в ту пору Гайдн написал серенаду для  трех  инструментов  и  с
двумя своими друзьями исполнял ее под окнами "любителей", желая  заинте-
ресовать их своими произведениями. Начал он с Порпоры,  старый  маэстро,
не зная ни имени автора, ни исполнителей, подошел к окну, с удовольстви-
ем слушал и бурно аплодировал. На этот раз посланник, посвященный в тай-
ну и также слушавший серенаду, оказался осторожнее и не  выдал  молодого
композитора. Порпора не желал, чтобы ученики, бравшие у него  уроки  пе-
ния, отвлекались чемлибо иным.
   В это же самое время Порпора получил письмо от своего ученика,  вели-
колепного контральтиста Уберто, носившего имя Порпорино и состоявшего на
службе у Фридриха Великого. Этот знаменитый артист не  был,  как  другие
ученики профессора, чрезмерно ослеплен собственным успехом и  не  забыл,
чем обязан своему учителю. Порпорино никогда не стремился  изменить  то,
что приобрел, - манеру петь звучно и свободно, без фиоритур, придержива-
ясь разумных традиций маэстро, - и это неизменно обеспечивало ему успех.
Особенно хорошо удавались ему адажио. Порпора  питал  к  своему  бывшему
ученику слабость, которую ему с трудом удавалось скрывать перед  фанати-
ческими поклонниками Фаринелли и Кафариэлло. Маэстро соглашался, что ис-
кусство, блеск и гибкость голоса этих великих  виртуозов  изумительны  и
сразу возбуждают большой восторг у слушателей, падких на  все  необыкно-
венное. Но под сурдинку он говорил, что его Порпорино ни за что не  ста-
нет потворствовать дурным вкусам и хотя поет всегда одним и тем же  спо-
собом, но голос его не может надоесть. И, по-видимому, в  Пруссии  пение
Порпорино действительно вызывало непреходящий восторг,  ибо  он  блистал
там в течение всей своей музыкальной карьеры и умер в преклонных  годах,
прожив в этой стране более сорока лет.
   В своем письме Уберто сообщал, что  произведения  Порпоры  пользуются
большим успехом в Берлине, и если бы учитель захотел  приехать  к  нему,
его новые оперы будут приняты и поставлены на тамошней  сцене,  -  он  в
этом уверен. Он очень убеждал Порпору покинуть Вену, где артисты обрече-
ны на постоянные интриги разных партий; в то же время он просил  "завер-
бовать" для прусского двора выдающуюся певицу, которая смогла бы  вместе
с ним исполнять оперы маэстро. Порпорино с большой похвалой отзывался  о
просвещенном вкусе своего короля и о почетном покровительстве, какое тот
оказывает музыкантам. "Если этот план Вам улыбается, - писал он в  конце
письма, - скорее отвечайте мне и сообщите свои условия. Ручаюсь, что че-
рез три месяца я доставлю Вам службу, которая даст Вам наконец спокойное
существование. Что касается славы, дорогой учитель,  то  достаточно  нам
будет спеть написанное Вами так, чтобы Вас оценили, и, надеюсь, слух  об
этом дойдет до Дрездена".
   Последняя фраза заставила Порпору навострить уши, как  старую  боевую
лошадь: то был намек на успех Гассе и его певцов при  саксонском  дворе.
Мысль добиться такой же славы, как у его соперника на  севере  Германии,
улыбалась маэстро, к тому же в данную минуту он питал жгучую злобу к Ве-
не, венцам и их двору, - поэтому без всяких колебаний он ответил  Порпо-
рино, уполномочивая его на хлопоты в Берлине. Он сообщил ему свои  усло-
вия, стараясь быть как можно скромнее, дабы не потерпеть неудачи. О Пор-
порине маэстро отозвался в письме с самой большой похвалой и подчеркнул,
что она не только по имени, но и по образованию,  и  по  таланту,  и  по
сердцу может считаться истинной сестрой Порпорино. Ангажемент ей он про-
сил устроить на наилучших условиях. Все было сделано без ведома  Консуэ-
ло, - она узнала об этом уже после того, как маэстро отправил письмо.
   Само слово "Пруссия" напугало бедную девушку, а имя великого Фридриха
привело в содрогание.  Со  времени  приключения  с  дезертиром  Консуэло
представляла себе этого столь прославленного монарха не иначе как в  об-
разе людоеда и вампира. Порпора очень бранил ее: она  проявила,  по  его
мнению, слишком мало радости, узнав о возможности нового ангажемента,  а
так как Консуэло не могла рассказать об истории Карла и о подвигах  гос-
подина Мейера, то, опустив голову, предоставила учителю журить ее.
   Однако, подумав, она нашла в новом проекте некоторое облегчение: бла-
годаря ему откладывалось ее возвращение на сцену, так как дело могло еще
провалиться, да и Порпорино требовалось по крайней мере  три  месяца  на
устройство его. До тех пор она могла мечтать о любви  графа  Альберта  и
разобраться в своих чувствах к нему, могла честно и  искренне  выполнить
взятое на себя обязательство - обдумать тщательно и без принуждения, хо-
чет ли она выходить за него замуж, или считает брак с ним невозможным.
   Консуэло решила, прежде чем сообщать что-либо хозяевам замка  Велика-
нов, обождать ответа графа Христиана на свое первое  письмо.  Но  ответа
все не было, и Консуэло начала думать, что старый  Рудольштадт  поставил
крест на этом неравном браке и постарался уговорить Альберта  отказаться
от него, как вдруг Келлер передал ей украдкой короткое  письмецо  такого
содержания:
   "Вы обещали мне писать и сделали это косвенно, сообщив моему  отцу  о
своем затруднительном положении. Вижу, что над Вами тяготеет иго,  но  я
счел бы преступным для себя избавить Вас от  него;  по-видимому,  добрый
мой отец боится для меня последствий Вашего подчинения Порпоре.  Но  раз
Вы пишете моему отцу, с каким сожалением и ужасом относитесь к принужде-
нию принять то или иное решение, - я ничего теперь не боюсь: это доказы-
вает, что Вам не легко произнести приговор, который  обрек  бы  меня  на
вечное отчаяние. Да, Вы сдержите слово и попробуете  полюбить  меня!  Не
все ли мне равно, где Вы и чем заняты, какое положение создает Вам в об-
ществе призрачная слава, не все ли равно, как долго и в силу каких  пре-
пятствий я буду вдали от Вас, если в сердце моем живет надежда и Вы поз-
воляете мне надеяться! Несомненно, я очень страдаю, но я в состоянии еще
больше страдать, не падая духом, пока Вы не погасили во мне искры надеж-
ды.
   Я жду и умею ждать! Не