их не на постоялый двор, а к себе в  дом.  Нап-
расно пытался Порпора отказаться от этой чести,  -  барон  настаивал,  а
Консуэло, сгоравшая от нетерпеливого  желания  выяснить  свои  тревожные
опасения, поспешила согласиться и войти с хозяином в зал,  где  их  ждал
жарко натопленный камин и хороший ужин.
   - Как видите, синьора, - обратился к ней барон, указывая на три  при-
бора, - я рассчитывал вас встретить.
   - Это очень удивляет меня, - ответила Консуэло, - мы никому не  сооб-
щали о нашем приезде, да и сами два дня тому назад думали  быть  тут  не
раньше чем послезавтра.
   - Все это удивляет меня не меньше, чем вас, - уныло промолвил барон.
   - А баронесса Амелия? - спросила Консуэло: ей было неловко,  что  она
до сих пор не подумала о своей бывшей ученице.
   Лицо барона омрачилось, и его румяные щеки, немного посиневшие от хо-
лода, стали вдруг такими бледными, что Консуэло пришла в ужас. Но он до-
вольно спокойно ответил: - Дочь моя в Саксонии,  у  нашей  родственницы.
Она будет очень сожалеть, что не видела вас.
   - А другие члены вашей семьи, господин барон, - продолжала спрашивать
Консуэло, - не могла бы я узнать...
   - Да, вы все узнаете... - перебил ее Фридрих. - Все узнаете... Кушай-
те, синьора, вы, наверное, голодны.
   - Я не в состоянии есть, пока вы не успокоите меня.  Господин  барон,
ради бога, скажите мне, не оплакиваете ли вы утрату кого-нибудь из близ-
ких?
   - Никто не умер, - ответил барон таким унылым тоном,  словно  сообщал
ей о том, что вымер весь их род.
   И он принялся разрезать мясо  с  такой  же  медлительной  торжествен-
ностью, с какою проделывал это  в  Ризенбурге.  У  Консуэло  не  хватало
больше мужества задавать ему вопросы. Ужин показался ей смертельно длин-
ным. Порпора, скорее голодный, чем встревоженный,  силился  поддерживать
разговор с хозяином дома, а тот старался отвечать ему так же  любезно  и
даже расспрашивал о его делах и планах. Но это, очевидно,  было  не  под
силу барону. Он то и дело отвечал невпопад или снова спрашивал о том, на
что только что получил ответ. Он все нарезал себе громадные  куски,  до-
верху наполняя свою тарелку и стакан, но делал это только  по  привычке.
Он не ел и не пил; уронив вилку на пол  и  уставившись  в  скатерть,  он
словно находился в невероятном  изнеможении.  Консуэло,  наблюдавшая  за
ним, прекрасно видела, что он не пьян. Она спрашивала  себя:  что  могло
вызвать эту внезапную расслабленность? Несчастье, болезнь или старость?
   Наконец, после двух часов такой пытки, барон, видя, что  ужин  закон-
чен, сделал знак слугам удалиться, а сам, с растерянным видом  порывшись
в карманах, после длительных поисков извлек наконец распечатанное письмо
и подал его Консуэло. Оно было от канониссы, она писала:
   "Мы погибли, брат! Больше нет никакой надежды. Доктор Сюпервиль нако-
нец приехал из Байрейта. Несколько дней он щадил нас,  а  затем  объявил
мне, что нужно привести в порядок семейные дела, так  как,  быть  может,
через неделю Альберта уже не будет в живых. Христиан, которому я не  ре-
шилась сообщить этот приговор, еще надеется, хотя  и  слабо;  он  совсем
упал духом, и это приводит меня в ужас: я далеко не уверена, что  смерть
племянника - единственный грозящий мне удар. Фридрих, мы погибли!  Пере-
живем ли мы вдвоем такие бедствия? Относительно себя я  ничего  не  могу
сказать. Да будет воля божья, но я не чувствую в себе силы устоять перед
таким ударом. Приезжайте, братец, и постарайтесь  привезти  нам  немного
бодрости, если она еще сохранилась в Вас после Вашего собственного  горя
- горя, которое мы считаем своим и  которое  довершает  несчастья  нашей
словно проклятой семьи. Какие же мы совершили преступления, чем заслужи-
ли такую кару? Избави меня бог потерять веру и покорность воле его,  но,
право же, бывают минуты, когда я говорю себе: "Это уж слишком!"
   Приезжайте же, братец, мы ждем Вас, Вы нам нужны. И тем не  менее  не
покидайте Праги до одиннадцатого. У меня к Вам странное  поручение.  Мне
кажется, что, поддаваясь этому, я схожу с ума. Но я уже перестала  пони-
мать, что у нас творится, и слепо подчиняюсь требованиям Альберта. Один-
надцатого числа в семь часов вечера будьте на Пражском мосту у  подножия
статуи. Остановите первую проезжающую карету и особу, которую Вы увидите
в ней, везите к себе, и, если эта особа сможет в тот же вечер выехать  в
Ризенбург, Альберт, быть может, еще будет спасен. Во  всяком  случае  он
уверяет, что ему снова откроется вечная жизнь. Я не  знаю,  что  он  под
этим подразумевает. Но его откровения в течение этой недели относительно
самых непредвиденных для нас всех событий сбылись таким непостижимым об-
разом, что я больше не могу сомневаться: у него либо дар  пророка,  либо
он ясновидящий. Нынче вечером Альберт призвал меня и своим угасшим голо-
сом, который теперь можно скорее угадывать, нежели слышать, поручил  мне
передать Вам то, что я в точности воспроизвела здесь. Будьте же одиннад-
цатого числа в семь часов у подножия статуи, и кем бы ни оказалось лицо,
которое Вы найдете в карете, как можно скорее везите его сюда".
   Прочитав письмо, Консуэло стала не менее бледной, чем барон, внезапно
вскочила, но тотчас же снова упала на стул и несколько  минут  просидела
не шевелясь, беспомощно опустив руки и стиснув зубы. Вскоре, однако, си-
лы вернулись к ней, и она сказала барону, опять впавшему в какое-то оце-
пенение:
   - Господин барон, готова ваша карета? Что касается меня, то я готова,
едемте!
   Барон машинально поднялся и вышел. У него  хватило  сил  заранее  обо
всем подумать: карета была приготовлена, лошади ждали во дворе,  но  сам
он уже скорее походил на автомат и, не будь Консуэло, не подумал  бы  об
отъезде.
   Едва барон вышел из комнаты, как Порпора схватил письмо и быстро про-
бежал его. В свою очередь он тоже побледнел, не смог произнести ни слова
и в самом тяжелом, подавленном состоянии стал расхаживать перед камином.
Маэстро имел основания упрекать себя в происходящем. Правда, он этого не
предвидел, но теперь говорил себе, что должен был предвидеть. И, терзае-
мый угрызениями совести, охваченный ужасом, озадаченный удивительной си-
лой предвидения, открывшей больному способ снова  увидеть  Консуэло,  он
думал, что ему снится странный и страшный сон...
   Но так как он был человеком на редкость положительным в некоторых от-
ношениях, обладавшим упорной волей, то вскоре стал обдумывать,  возможно
ли осуществить только что принятое Консуэло внезапное решение  и  каковы
будут его последствия. Старик страшно волновался, бил себя по лбу,  сту-
чал каблуками, хрустел всеми суставами пальцев,  вычислял,  обдумывал  и
наконец, вооружившись мужеством и пренебрегая  возможностью  вспышки  со
стороны Консуэло, сказал своей ученице, встряхнув  ее,  чтобы  заставить
опомниться:
   - Ты хочешь ехать туда - согласен, но я еду с тобой. Ты  желаешь  ви-
деть Альберта; быть может, ты спасешь его, но отступать немыслимо, и  мы
отправимся в Берлин. В нашем распоряжении всего два дня. Мы рассчитывали
провести их в Дрездене, а теперь отдыхать там не придется. Нам надо быть
у прусской границы восемнадцатого, иначе мы нарушим договор. Театр  отк-
рывается двадцать пятого. Если ты не окажешься в это время на  месте,  я
принужден буду уплатить значительную неустойку. У меня нет половины нуж-
ной суммы, а в Пруссии того, кто не платит, бросают в  тюрьму.  Попадешь
же туда - о тебе забывают, оставляют на десять-двадцать лет: умирай  там
от горя или старости, уж как тебе угодно. Вот что ждет меня, если ты за-
будешь, что из Ризенбурга надо выехать четырнадцатого, не  позднее  пяти
часов утра.
   - Будьте спокойны, маэстро, - решительным тоном ответила Консуэло,  -
я уже думала обо всем этом. Только не огорчайте меня в Ризенбурге, - вот
все, о чем я вас прошу. Мы выедем оттуда четырнадцатого в пять часов ут-
ра.
   - Поклянись!
   - Клянусь, - ответила она, нетерпеливо пожимая плечами. - Раз  вопрос
идет о вашей свободе и жизни, не понимаю, зачем вам нужна моя клятва.
   Барон вернулся в эту минуту в сопровождении старого, верного и толко-
вого слуги, который закутал его в шубу, точно ребенка, и свел в  карету.
Они быстро добрались до Берауна и на рассвете были уже в Пильзене.


   CIV

   Путь от Пильзена до Тусты, как ни спешили они, потребовал у них много
времени, ибо дороги были скверные, пролегали они по  почти  непроходимым
пустынным лесам, проезд по которым был далеко не безопасен. Наконец, де-
лая в час чуть ли не по одной миле, добрались они к  полуночи  до  замка
Исполинов. Никогда еще Консуэло не приходилось так утомительно, так уны-
ло путешествовать. Барон фон Рудольштадт, казалось, был близок к парали-
чу, в такое безразличное и неподвижное состояние он впал.  Не  прошло  и
года с тех пор, как Консуэло видела его настоящим атлетом;  но  здоровье
этого железного организма в значительной мере зависело от силы его воли.
Он всю жизнь повиновался только своим инстинктам, и первый же удар  нео-
жиданного несчастья сокрушил его. Жалость, которую он вызывал в  Консуэ-
ло, еще больше усиливала ее тревогу. "Неужели в таком же состоянии найду
я всех обитателей Ризенбурга?" - думалось ей.
   Подъемный мост был опущен, решетчатые ворота  стояли  открытыми  нас-
тежь, слуги ожидали во дворе с горящими факелами. Никто  из  трех  путе-
шественников не обратил на все это ни малейшего внимания. Ни у одного из
них не хватило духу спросить об этом слуг. Порпора, видя, что барон едва
волочит ноги, повел его под руку, а Консуэло бросилась к крыльцу и быст-
ро стала подниматься по ступеням.
   Тут она столкнулась с канониссой, и та,  не  теряя  времени  на  при-
ветствия, схватила ее за руку со словами:
   - Идемте: время не терпит! Альберт ждет не дождется. Он точно  высчи-
тал часы и минуты, объявил, что вы въезжаете во  двор,  -  и  через  ка-
кую-нибудь секунду мы услышали стук колес вашей кареты. Он не сомневался
в вашем приезде, но говорил, что, если случайно что-либо задержит вас  в
пути, - будет уже поздно. Идемте же, синьора, и, ради бога, не  противо-
речьте ни одной из его фантазий, не противьтесь ни одному из его чувств.
Обещайте ему все, о чем он будет просить вас, притворитесь,  что  любите
его. Лгите, увы, если это понадобится. Альберт приговорен, настает  пос-
ледний его час. Постарайтесь смягчить его агонию! Вот все, о чем мы  вас
просим.
   Говоря это, Венцеслава увлекала за собой Консуэло в большую гостиную.
   - Значит, он встал? Выходит из своей комнаты? - торопливо  спрашивала
Консуэло.
   - Он больше не встает, ибо больше не ложится, - ответила канонисса. -
Вот уже месяц, как он сидит в кресле в гостиной и не  хочет,  чтобы  его
беспокоили, перенося на другое место. Доктор сказал, что не надо ему пе-
речить в этом отношении, так как он может умереть, если его станут  дви-
гать. Синьора, мужайтесь: сейчас вы увидите страшное зрелище! - И,  отк-
рыв дверь гостиной, канонисса прибавила: - Бегите к нему, не бойтесь его
испугать: он ждет вас и видел, как вы ехали, более чем за две мили отсю-
да.
   Консуэло бросилась к своему жениху,  бледному  как  смерть,  действи-
тельно сидевшему в кресле у камина. Это был не человек, а призрак.  Лицо
его, все еще прекрасное, несмотря на  изнурительную  болезнь,  приобрело
неподвижность мрамора. На его губах не появилось  улыбки,  в  глазах  не
засветилось радости. Доктор держал его руку, считая пульс, словно в сце-
не "Стратоники", и, посмотрев на канониссу, тихонько опустил ее, как  бы
говоря: "Слишком поздно".
   Консуэло опустилась перед Альбертом на колени; он глядел на нее прис-
тально и молча. Наконец ему удалось пальцем сделать знак канониссе, нау-
чившейся угадывать все его малейшие желания, и та взяла  обе  его  руки,
поднять которые у него уже не хватало сил, и положила их на плечи Консу-
эло, потом опустила голову девушки на его грудь. И, так как голос умира-
ющего совсем угасал, он прошептал ей на ухо только два слова: "Я  счаст-
лив!"
   Минуты две прижимал он к груди голову любимой, прильнув губами  к  ее
черным волосам, затем взглянул на тетку и чуть заметным движением дал ей
понять, чтобы и она и отец также поцеловали его невесту.
   - О! От всей души! - воскликнула канонисса, горячо обнимая Консуэло.
   Затем она взяла девушку за руку и повела к графу Христиану,  которого
Консуэло еще не заметила.
   Старый граф, сидевший в кресле против сына, у  другого  угла  камина,
казался почти таким же изнемогшим и умирающим. Однако он еще  вставал  и
делал несколько шагов по гостиной, но нужно было каждый вечер относить и
укладывать его на кровать, которую он велел поставить в соседней  комна-
те. Старый Христиан в ту минуту держал в одной руке руку брата, а в дру-
гой руку Порпоры. Он выпустил их и горячо несколько раз поцеловал Консу-
эло. Капеллан замка, желая сделать удовольствие Альберту, в свою очередь
подошел и поздоровался с ней. Он тоже походил на призрак и, несмотря  на
все увеличивающуюся полноту, был бледен как смерть. Он был слишком изне-
жен беспечной жизнью, и нервы его не могли переносить даже чужое горе.
   Канонисса оказалась энергичнее всех. Лицо ее покрылось густым  румян-
цем, а глаза лихорадочно блестели. Один Альберт казался спокойным.  Весь
облик его выражал ясность прекрасного умирания. В его физической слабос-
ти не было ничего, что говорило бы об упадке духовных сил. Он был сосре-
доточен, но не подавлен, как его отец и дядя.
   Среди всех этих людей, сокрушенных болезнью или горем, спокойствие  и
здоровье доктора выделялись особенно ярко. Сюпервиль был  француз,  ког-
да-то состоявший врачом при Фридрихе, в то время еще наследнике  престо-
ла. Предугадав одним из первых деспотический и недоверчивый нрав наслед-
ного принца, он перебрался в Байрейт и поступил на службу к сестре Фрид-
риха, маркграфине Софии-Вильгельмине Прусской. Честолюбивый и  завистли-
вый, Сюпервиль обладал всеми качествами царедворца. Посредственный врач,
несмотря на известность, приобретенную при этом маленьком дворе, он  был
светским человеком и проницательным наблюдателем, довольно хорошо разби-
равшимся в нравственных причинах болезней. Поэтому-то он усиленно и уго-
варивал канониссу выполнять все желания племянника и возлагал  некоторые
надежды на возвращение той, изза которой умирал Альберт. Но как ни  ста-
рался он с момента появления Консуэло прислушаться  к  пульсу  больного,
всматриваясь в его лицо, - он только удостоверился  в  том,  что  момент
упущен, и уже стал подумывать об отъезде, чтобы не быть свидетелем  сцен
отчаяния, предотвратить которые было не в его силах.
   Доктор решил, однако, вмешаться в деловые интересы семейства - не  то
из выгоды, не то по врожденной любви к интригам. Заметив, что  никто  из
членов растерявшейся семьи не думает  использовать  момента,  он  подвел
Консуэло к окну и сказал ей по-французски:
   - Мадемуазель, врач - тот же исповедник. И я очень скоро узнал  тайну
страсти, от которой умирает этот молодой человек.  Как  врач,  привыкший
смотреть в глубь вещей и не особенно доверять отклонениям от законов фи-
зического мира, признаюсь, я не могу верить в странные видения и исступ-
ленные откровения молодого графа. По крайней мере, поскольку дело  каса-
ется вас, я просто объясняю себе это тем, что у него была с вами  тайная
переписка, из которой он знал о вашем путешествии в Прагу и вашем скором
приезде сюда. - И, несмотря на отрицательный знак Консуэло, продолжал: -
Я не задаю вам никаких вопросов, мадемуазель, и  в  моих  предположениях
нет ничего для вас обидного. А вам бы лучше довериться мне и  видеть  во
мне человека, преданного вашим интересам.
   - Я не понимаю вас, сударь, - ответила Консуэло  с  искренностью,  не
разубедившей, однако, придворного медика.
   - Вы сейчас поймете меня, мадемуазель, - хладнокровно проговорил  он.
- Семья молодого графа до сегодняшнего дня всеми силами восставала  про-
тив вашего брака с ним. Но сопротивлению их пришел конец. Альберт умира-
ет, и так как он хочет оставить вам свое состояние, они теперь не  будут
возражать против того, чтобы церковный обряд закрепил  его  навсегда  за
вами.
   - Ах! Какое мне дело до состояния Альберта! - воскликнула  пораженная
Консуэло. - Что общего между тем, о чем вы говорите, и положением, в ко-
тором я его застаю? Я, сударь, приехала сюда не делами заниматься,  -  я
приехала, чтоб попытаться его спасти. Неужели нет никакой надежды?
   - Никакой! Болезнь его всецело мозговая, такого рода недуги разбивают
все наши предположения и не поддаются никаким усилиям науки. Месяц  тому
назад молодой граф после двухнедельного исчезновения, которого никто  не
смог мне объяснить, вернулся домой пораженный внезапной неизлечимой  бо-
лезнью. Все жизненные функции у него были уже приостановлены. Вот  целый
месяц, как он не в состоянии проглотить никакой пищи, - и это редкое яв-
ление природы (случающееся только у душевнобольных), что он может до сих
пор поддерживать себя несколькими каплями воды днем и несколькими  мину-
тами сна ночью. Вы видите его: все жизненные силы истощены в нем; макси-
мум еще два дня, и он перестанет страдать. Запаситесь же  мужеством,  не
теряйте головы. Я готов поддержать вас и помогу вам добиться цели.
   Консуэло продолжала удивленно смотреть на доктора, но  тут  канонисса
по знаку больного прервала их беседу и подвела девушку к Альберту.
   Подозвав Сюпервиля, Альберт говорил ему что-то на  ухо  дольше,  чем,
казалось, позволяла его слабость. Доктор то краснел, то  бледнел.  Кано-
нисса с беспокойством наблюдала за ними, горя нетерпением узнать, о  ка-
ких своих желаниях говорит ему Альберт.
   - Доктор, - шептал Альберт, - все, что вы только что сказали этой де-
вушке, я слышал (Сюпервиль, говоривший на другом конце гостиной и так же
тихо, как в эту минуту беседовал с ним больной, смутился, и его  твердое
убеждение в невозможности существования дара ясновидения  было  до  того
поколеблено, что ему стало казаться, будто он сходит с ума).  Доктор,  -
продолжал умирающий, - вы ничего не понимаете в этой душе и вредите моим
планам, задевая ее щепетильность. Она ничего не смыслит в ваших денежных
соображениях и всегда отказывалась и от моего титула и от моего  состоя-
ния; любви ко мне она никогда не чувствовала. Одна жалость может  заста-
вить ее уступить. Обратитесь же к ее сердцу. Конец  мой  ближе,  чем  вы
предполагаете. Не теряйте времени. Я не  смогу  возродиться  счастливым,
если не сойду в ночь отдохновения, назвавшись ее мужем.
   - Что вы хотите сказать этими последними словами?  -  спросил  Сюпер-
виль, занятый в ту минуту анализом сумасшествия своего больного.
   - Вам не понять их, - с усилием произнес Альберт, - а она поймет. Ог-
раничьтесь тем, чтобы передать их ей точно.
   - Послушайте, господин граф, - сказал, несколько повышая  голос,  Сю-
первиль, - я вижу, что не смогу ясно передать ваших мыслей. Вы же  гово-
рите лучше, чем за всю последнюю неделю, и я в этом усматриваю благопри-
ятный признак. Поговорите сами с мадемуазель. Одно ваше слово убедит  ее
лучше всех моих речей. Вот она здесь, рядом, пусть займет  мое  место  и
выслушает вас.
   Сюпервиль действительно уже ничего не понимал из того, что до сих пор
казалось ему понятным; к тому же он считал, что достаточно сказал Консу-
эло и обеспечил себе ее благодарность, в случае если она добьется состо-
яния; перед тем, как он ушел, Альберт сказал ему в качестве напутствия:
   - Подумайте о том, что вы мне обещали. Минута настала:  поговорите  с
моей семьей. Устройте так, чтобы они согласились и не колебались больше.
Говорю вам - время не терпит...
   Альберт настолько устал от усилия, какого стоил ему разговор с Сюпер-
вилем, что, когда Консуэло приблизилась к нему, он прислонил свой лоб ко
лбу любимой и так замер, словно умирая. Его белые губы посинели, и пере-
пуганному Порпоре показалось, что он уже умер.
   В это время Сюпервиль, соб