с длинными усами, с голыми ногами, обутыми в подобие античных котурн
с перекрещивающимися ремнями, в остроконечных шапках, с четырьмя  писто-
летами за поясом, с обнаженными руками и шеей, с длинным албанским кара-
бином в руках; на них были накинуты широкие красные плащи.
   - Это что, маскарад? - спросила Консуэло навестившего ее каноника.  -
Но у нас ведь не масленица, насколько мне известно.
   - Насмотритесь на них хорошенько, - ответил каноник, - ибо нам с вами
не скоро придется увидеть их снова,  если  богу  будет  угодно  продлить
царствование Марии-Терезии. Поглядите, с каким любопытством, хотя  и  не
без примеси отвращения и страха, рассматривает их  народ.  Вена  видела,
как они стекались сюда в тяжкие и горестные для нее  дни,  и  тогда  она
встречала их более радостно, чем сегодня; теперь она смущена и пристыже-
на тем, что обязана им своим спасением.
   - Это не те ли словенские разбойники, о которых мне так много расска-
зывали в Богемии, где они натворили столько бед? - спросила Консуэло.
   - Да, они самые, - ответил каноник, - это остатки тех  шаек  рабов  и
кроатских разбойников, которых знаменитый барон Франц фон  Тренк,  двою-
родный брат вашего друга, барона Фридриха фон  Тренка,  освободил,  или,
скорее, поработил с невероятной смелостью и ловкостью, дабы  создать  из
них регулярные войска МарииТерезии. Смотрите,  вот  он,  этот  наводящий
ужас герой, этот Тренк - Опаленная Пасть, как прозвали его наши солдаты,
знаменитый партизан, самый хитрый, самый предприимчивый, самый необходи-
мый в печальные годы войны, величайший хвастун и величайший хищник свое-
го века, - но в то же время самый смелый, самый сильный, самый  энергич-
ный, самый сказочно отважный человек новейших времен! Это он, Тренк-гра-
битель, дикий пастырь кровожадной стаи голодных волков.
   Франц фон Тренк, почти шести футов  роста,  был  еще  выше,  чем  его
прусский кузен. Ярко-красный плащ, застегнутый у шеи рубиновым  аграфом,
распахиваясь, обнаруживал у него за поясом целый музей турецкого оружия,
усыпанного драгоценными камнями. Пистолеты, кривые сабли, кортики -  все
было тут, чтобы придать ему вид самого ловкого  и  решительного  убийцы.
Вместо султана на его шапке красовалось как бы древко маленькой  косы  и
на нем - четыре отточенных лезвия, спускавшиеся почти  до  лба.  Он  был
страшен. Взрыв бочонка с порохом изуродовал его лицо, придав  ему  нечто
дьявольское. "Нельзя смотреть на него без содрогания", - гласят все  ме-
муары того времени.
   - Так вот это чудовище, этот враг человечества! - проговорила Консуэ-
ло, с ужасом отводя в сторону глаза. - Богемия долго будет  помнить  его
поход: сожженные, разрушенные города, замученные старики и дети,  опозо-
ренные женщины, истощенные  контрибуциями  деревни,  опустошенные  поля,
уведенные или истребленные стада, повсюду разорение, отчаяние,  убийство
и пожар... Бедная Богемия! Вечное поле брани, театр самых разных  траге-
дий!
   - Да, бедная Богемия! Жертва всяких неистовств, арена всяких битв,  -
добавил каноник. - Франц фон Тренк возобновил  в  ней  свирепые  насилия
времен Яна Жижки. Непобедимый, как и Жижка, он никому не давал пощады. И
страх перед его именем был так велик, что его авангарды брали  приступом
города в то время, когда он сам находился еще в четырех милях от них,  в
схватке с другими врагами. Про него  можно  сказать,  как  говорили  про
Атиллу: "Трава уж никогда не вырастает там, где ступил его конь". Побеж-
денные будут проклинать его до четвертого поколения. [49]
   Франц фон Тренк скрылся вдали, но долго еще Консуэло и каноник  виде-
ли, как его кроатские гусарывеликаны проходили мимо их  окон,  ведя  под
уздцы его великолепных коней в богатых попонах.
   - То, что вы видите, может дать вам лишь  некоторое  представление  о
его богатстве, - заметил каноник. - Мулы, телеги,  нагруженные  оружием,
картинами, драгоценными камнями, слитками золота и серебра, беспрестанно
тянутся по дорогам, ведущим к его имениям в Славонии. Там прячет он сок-
ровища, которых хватило бы на выкуп трех королей. Ест он на золотой  по-
суде, похищенной им у прусского короля в Заарау, причем он едва не похи-
тил и самого короля. Одни уверяют, что он опоздал на  четверть  часа,  а
другие - что король был в его руках и дорого заплатил за  свою  свободу.
Подождем! Быть может, Тренк-грабитель уже не  долго  будет  пользоваться
такой славой и таким богатством. Говорят, ему грозит уголовный  процесс,
самые ужасные обвинения тяготеют над его головой,  а  императрица  смер-
тельно боится его; и говорят также, что те из его  кроатов,  которые  не
удосужились, как это принято, выйти в отставку, будут зачислены в  регу-
лярные войска и зажаты в кулак на прусский манер. Что касается его само-
го... я довольно печального мнения об ожидающем его при дворе  приеме  и
наградах.
   - Ведь пандуры, говорят, спасли австрийскую корону?
   - Несомненно. От границ Турции до границ  Франции  они  навели  ужас,
взяли приступом наиболее упорно защищавшиеся  крепости,  выиграли  самые
отчаянные битвы. Всегда первые в атаке,  первые  у  укрепленных  мостов,
первые у брешей крепостей, они приводили в восхищение наших самых  круп-
ных генералов, а врагов обращали в бегство. Французы всюду отступали пе-
ред ними, да и сам великий  Фридрих,  говорят,  побледнел,  как  простой
смертный, от их воинственных криков. Нет таких быстрых рек, непроходимых
лесов, тинистых болот, отвесных скал, того града пуль  и  моря  пламени,
которых не преодолели бы они во всякие часы ночи, в самые суровые време-
на года. Да! Поистине, скорее они спасли корону Марии-Терезии, чем  ста-
рая военная тактика всех наших генералов и все хитрости  наших  диплома-
тов.
   - В таком случае их преступления останутся безнаказанными и их грабе-
жи будут санкционированы.
   - Наоборот, возможно, они будут чрезмерно наказаны.
   - Трудно отделаться от людей, оказавших подобные услуги.
   - Простите, - ядовито заметил каноник, - когда больше в них не нужда-
ются...
   - Но разве им не было дозволено производить любые насилия как во вла-
дениях империи, так и во владениях союзников?
   - Конечно, им все было дозволено, поскольку они были необходимы.
   - А теперь?
   - А теперь, когда в них нет больше необходимости, им  ставят  в  вину
то, что раньше было дозволено.
   - А где душевное величие Марии-Терезии?
   - Они оскверняли храмы!
   - Понимаю, господин каноник: Тренк погиб!
   - Тес! Об этом можно говорить только шепотом.
   - Видела пандуров? - громко спросил запыхавшийся Иосиф, входя в  ком-
нату.
   - Без особенного удовольствия, - ответила Консуэло.
   - Ну, а ты их не узнала?
   - Да я вижу их впервые.
   - Нет, Консуэло, не в первый раз ты их видишь. Мы уже встречали их  в
Богемском Лесу.
   - Слава богу, насколько помнится, ни одного из них я не встречала.
   - Значит, ты забыла сарай, где мы провели ночь на сене и вдруг  заме-
тили человек десять-двенадцать, спавших вокруг нас?
   Тут Консуэло вспомнила ночь, проведенную в сарае, и встречу  с  этими
свирепыми людьми, которых она тогда, так же как Иосиф, приняла за  конт-
рабандистов. Но иные волнения, которых она не разделяла и о которых даже
не догадывалась, запечатлели в памяти Иосифа все обстоятельства той гро-
зовой ночи.
   - Так вот, эти  мнимые  контрабандисты,  не  заметившие  нашего  при-
сутствия и покинувшие сарай до рассвета со своими мешками и тяжелыми уз-
лами, и были пандуры, - сказал Иосиф. - У них было такое же оружие,  та-
кие же лица, усы и плащи, какие я только что видел; провидение без наше-
го ведома спасло нас от самой страшной встречи, какая только могла прои-
зойти у нас в пути.
   - Вне всякого сомнения, - сказал каноник, которому Иосиф не раз расс-
казывал подробности их путешествия, - эти достойные  малые,  набив  себе
карманы, своевольно освободились от службы, как это у них  в  обычае,  и
направлялись к границе, предпочитая сделать крюк, чем идти с добычей  по
имперским владениям, где они всегда рискуют попасться. Но будьте  увере-
ны, что не всем им удается благополучно добраться до границы. В  продол-
жение всего пути они не перестают грабить и убивать друг друга, и только
сильнейшие из них, нагрузившись добычей товарищей, достигают своих лесов
и пещер.
   Приближался час представления. Это отвлекло Консуэло от мрачных  вос-
поминаний о пандурах Тренка, и  она  отправилась  в  театр.  Собственной
уборной для одевания у нее не было, - до сих пор г-жа Тези  уступала  ей
свою. Но на этот раз, обозленная успехами Консуэло и уже ставшая ее зак-
лятым врагом, Тези унесла с собой ключ, и примадонна этого вечера была в
большом затруднении, не зная, где приютиться. Такие  маленькие  козни  в
большом ходу в театре, они раздражают и приводят в  волнение  соперницу,
которой хотят насолить. Она теряет время на розыски уборной,  боится  не
найти ее, - а время идет, и товарищи бросают ей на ходу:  "Как!  Еще  не
одета? Сейчас начинают!" Наконец, после бесконечных просьб и бесконечных
усилий, раздражении и угроз, она добивается, чтобы открыли  какую-нибудь
уборную, где нет даже самого необходимого. Хотя костюмерше и  заплачено,
но костюм или не готов, или  плохо  сидит.  Горничные,  помогающие  оде-
ваться, к услугам всякой другой, кроме жертвы,  обреченной  на  это  ма-
ленькое истязание. Колокольчик звенит, бутафор визгливым голосом  кричит
по коридорам: "Синьоры, синьорины, сейчас начинают!" -  страшные  слова,
которые дебютантка не может слышать без содрогания. Актриса  не  готова,
она торопится, у нее лопаются шнурки, она рвет  рукава,  криво  надевает
мантилью, а диадема ее упадет при первом шаге, сделанном на  сцене.  Вся
трепещущая, негодующая, изнервничавшаяся, почти в слезах, она должна по-
явиться с небесной улыбкой на устах.  Голос  ее  должен  звучать  чисто,
громко, уверенно, а тут сжимается горло и сердце  готово  разорваться...
О! Все эти цветы, дождем сыплющиеся на сцену в минуту триумфа, заключают
в себе тысячи шипов!
   К счастью, Консуэло встретила Кориллу, и та, взяв ее за руку,  сказа-
ла:
   - Идем в мою уборную. Тези надеялась проделать с тобой ту  же  штуку,
какую на первых порах выкинула со мной. Но я помогу тебе хотя бы для то-
го, чтобы ее взбесить. По крайней мере отомщу ей. А  ты,  Порпорина,  ты
так идешь в гору, что я рискую оказаться  побежденной  всюду,  где  буду
иметь несчастье встретиться с тобой. Ты тогда, конечно, забудешь, как  я
веду себя теперь, а будешь помнить лишь то зло, которое я тебе сделала.
   - Зло? Да какое же зло вы мне сделали, Корилла? - переспросила Консу-
эло, входя в уборную своей соперницы и начиная одеваться за ширмой, в то
время как немецкие горничные хлопотали вокруг  обеих  артисток,  которые
без опаски могли говорить между собой по-венециански.  -  Право,  уж  не
знаю, какое зло вы мне сделали, что-то не помню.
   - Уже одно то, что ты говоришь мне "вы", словно презирающая меня гер-
цогиня, доказывает твою злобу.
   - Да я, право, не припомню, какие ты мне  причиняла  неприятности,  -
проговорила Консуэло, пересиливая  отвращение,  вызванное  дружественным
обращением к женщине, так мало имевшей с ней общего.
   - И ты говоришь правду? - спросила Корилла. -  Неужели  ты  до  такой
степени забыла бедного Дзото?
   - Я была свободна и вольна его забыть, - ответила Консуэло,  подвязы-
вая к ноге королевский котурн с мужеством и присутствием  духа,  которые
дает подчас увлечение любимым делом, и, решив попробовать голос,  вывела
блестящую руладу.
   Корилла, желая не отставать от  нее,  ответила  другой  руладой,  но,
вдруг оборвав ее, бросила горничной:
   - Да не затягивайте же меня так, черт возьми! Уж не  думаете  ли  вы,
что одеваете нюрнбергскую куклу? Эти немки, - продолжала она  по-венеци-
ански, - совсем не знают, что такое плечи. Позволь им только, они сдела-
ют тебя квадратной, как их вдовствующие герцогини. Порпорина,  не  давай
закутывать себя до ушей, как в прошлый раз, - это было просто нелепо.
   - Ах, моя милая, таков приказ императрицы. Он известен этим  девицам,
и из-за таких пустяков я не хочу бунтовать.
   - Пустяки! Это наши-то плечи? Хороши пустяки!
   - Я не говорю о тебе, ты сложена лучше всех женщин на свете, а я...
   - Лицемерка! - вздыхая, проговорила Корилла. - Ты на десять лет моло-
же меня, и скоро мои плечи будут держаться только былой славой.
   - Это ты лицемерка, - возразила Консуэло; ей ужасно надоел этот  раз-
говор. И, чтобы прервать его, она, причесываясь, стала петь гаммы и  ру-
лады.
   - Замолчи! - остановила Корилла певицу, невольно прислушиваясь  к  ее
пению. - Ты вонзаешь мне в горло тысячу кинжалов... Ах! Я охотно уступи-
ла бы тебе всех своих возлюбленных, так как уверена, что  найду  других,
но с твоим голосом и твоей манерой петь я никогда не смогу  соперничать.
Замолчи, а то меня разбирает желание задушить тебя!
   Консуэло, прекрасно видя, что Корилла шутит только наполовину  и  под
ее насмешливой лестью скрывается  настоящая  мука,  умолкла,  но  минуту
спустя Корилла снова заговорила:
   - Как ты выводишь эту руладу?
   - Ты хочешь спеть так же? Я тебе уступаю, - ответила Консуэло, смеясь
с присущим ей поразительным добродушием, - давай я тебя научу. Введи  ее
куда-нибудь в свою партию, а я изобрету для себя какую-нибудь другую ру-
ладу.
   - И та будет еще более блестяща. Ничего я от этого не выиграю.
   - Ну, так я никакой рулады не буду делать, тем более что Порпора про-
тив этого, и сегодня я получу от него одним упреком меньше. Возьми!  Вот
моя рулада! - И, вынув из кармана сложенный лоскуток бумаги, на  котором
была написана музыкальная фраза, она передала его поверх ширмы  Корилле;
певица тут же принялась разучивать руладу. Консуэло ей  помогла,  пропев
несколько раз, и наконец обучила актрису. Одевание шло своим чередом.
   Но прежде чем Консуэло накинула на себя платье, Корилла  стремительно
отодвинула ширму и бросилась ее целовать за  то,  что  она  пожертвовала
своей руладой. Этот порыв благодарности был не совсем искренен.  К  нему
примешивалось вероломное желание увидеть фигуру своей соперницы в корсе-
те, чтобы обнаружить какой-нибудь скрытый недостаток. Консуэло не носила
корсета. Ее стан, гибкий, как тростник, и девственные благородные  формы
не нуждались в помощи искусной корсетницы. Она поняла намерение  Кориллы
и улыбнулась.
   "Можешь сколько угодно рассматривать меня,  можешь  проникать  в  мое
сердце, - подумала она, - ничего фальшивого ты там не найдешь".
   - Значит, ты совсем больше не любишь Андзолето, Zingarella? - спроси-
ла Корилла, невольно снова принимая суровый тон и враждебный вид.
   - Совсем больше не люблю, - ответила, смеясь, Консуэло.
   - А он очень любил тебя?
   - Совсем не любил, - снова проговорила Консуэло, так же  уверенно,  с
тем же прочувствованным, искренним прямодушием.
   - Он так и говорил мне! - воскликнула Корилла, глядя  на  нее  своими
голубыми глазами, ясными и горящими, и надеясь уловить сожаление и раст-
равить старую рану соперницы.
   Консуэло не могла похвастать лукавством, но она принадлежала к  числу
тех прямодушных натур, которые обладают особым складом в  борьбе  против
коварных замыслов. Она почувствовала  удар  и  выстояла.  Андзолето  она
больше не любила, а муки самолюбия были ей незнакомы, и она предоставила
торжествовать тщеславной Корилле.
   - Андзолето сказал тебе правду, - ответила она, - он не любил меня.
   - А ты, стало быть, тоже никогда его не любила? - допрашивала  Корил-
ла, скорей удивленная, чем обрадованная таким признанием.
   Консуэло почувствовала, что ей не следует быть откровенной  наполови-
ну. Корилла стремилась добиться правды, надо было  ее  удовлетворить,  и
Консуэло ответила:
   - Я очень его любила.
   - И ты так просто признаешься в этом? Значит, у  тебя  нет  гордости,
бедняжка!
   - У меня хватило ее, чтобы излечиться.
   - То есть ты хочешь сказать, что у тебя хватило твердости духа, чтобы
утешиться с другим. Скажи мне, с кем, Порпорина? Не может  же  это  быть
Гайдн, у которого нет ни гроша за душой!
   - Это не было бы помехой. Но так, как предполагаешь ты, я ни с кем не
утешилась.
   - Ах, знаю. Я и забыла, что ты претендуешь...
   Только не говори подобных вещей здесь, моя милая,  а  то  ты  станешь
посмешищем!
   - Да я и не стану говорить, если меня не спросят, а спрашивать себя я
не каждому позволю. Эту вольность я допустила с тобой, Корилла, но  если
ты не враг мне, то не злоупотребляй этим.
   - Вы притворщица! - закричала Корилла. - Вы очень умны, хотя и разыг-
рываете наивную. Настолько умны, что я почти готова была поверить, будто
вы так же невинны, как я была в двенадцать лет. Однако ж это невозможно!
Ах, как ты ловка, Zingarella! Ты сможешь уверить мужчин во всем,  в  чем
захочешь.
   - Я и не стану ни в чем их уверять, ибо не позволю им  вмешиваться  в
мои дела настолько, чтобы меня расспрашивать.
   - Это умнее всего: люди всегда злоупотребляют нашей откровенностью и,
едва успев вырвать у нас признание, унижают нас своими  упреками.  Вижу,
что ты знаешь, как себя вести. Хорошо делаешь, не желая  внушать  страс-
тей, - таким образом избежишь и хлопот и бурь, будешь  действовать  сво-
бодно, никого не обманывая. Играя в открытую, ты скорей найдешь любовни-
ков, скорей разбогатеешь. Но для этого нужно больше мужества, чем есть у
меня. Нужно, чтобы тебе никто не нравился и чтобы тебе не хотелось  быть
любимой, так как наслаждаешься сладостью любви, только прибегая  к  пре-
досторожностям и лжи. Восхищаюсь тобой, Zingarella! Чувствую к тебе  ог-
ромное уважение, ибо, несмотря на свою юность, ты побеждаешь  любовь,  -
так как нет ничего более пагубного, чем любовь, для нашего  спокойствия,
голоса, для долговечности нашей красоты, нашего состояния,  наших  успе-
хов, не правда ли? О да, я знаю это по опыту! Если бы я всегда могла до-
вольствоваться холодным ухаживанием, то не перенесла бы столько  страда-
ний, не потеряла бы двух тысяч цехинов и двух верхних нот. Признаюсь те-
бе смиренно: я - бедное существо, несчастное от  рождения.  Всякий  раз,
когда дела мои были в самом блестящем состоянии, я  делала  какую-нибудь
глупость и все портила. Мною овладевала безумная страсть к какому-нибудь
бедняку - и тут уж прощай все блага! Было время, когда я могла выйти за-
муж за Дзустиньяни, - да, я могла это сделать. Он обожал меня, а  я  его
не выносила; участь его была в моих руках. Мне  понравился  этот  подлый
Андзолето... и я потеряла свое положение. Послушай, ты будешь давать мне
советы, будешь мне другом, не правда ли? Удерживай меня от увлечений, от
легкомысленных поступков! И для начала... надо тебе признаться, что  вот
уже неделя, как я влюблена в человека, который заметно теряет благоволе-
ние двора и в ближайшее время будет более опасен, чем  полезен.  Человек
этот миллионер, но может быть разорен по мановению руки. Да, я хочу раз-
вязаться с ним, прежде чем он потащит меня за  собой  в  пропасть...  Ну
вот, дьявол хочет изобличить меня во лжи! Я слышу, он идет сюда,  и  уже
огонь ревности запылал на моем лице. Хорошенько задвинь ширму,  Порпори-
на, и не шевелись: я не хочу, чтобы он видел тебя.
   Консуэло поспешила тщательно задвинуть ширму. Ей не надо было просьбы
Кориллы, она и так не пожелала бы  попасться  на  глаза  ее  любовникам.
Мужской голос, довольно звучный, хотя и лишенный свежести, без  малейшей
фальши напевал в коридоре. Для виду постучали, но  вошли,  не  дожидаясь
разрешения.
   "Ужасное ремесло! - подумала Консуэло. - Нет, я не позволю  себе  ув-
лечься опьянениями сцены: слишком уж гнусна ее закулисная сторона".
   Она забилась в угол, униженная тем, что попала  в  такое  общество  и
впервые погрузилась в бездну разврата, о которой до сих пор не имела по-
нятия; она вознегодовала и ужаснулась тому, как ее поняла Корилла.


   XCVII

   Заканчивая наспех одеваться из боязни быть застигнутой врасплох, Кон-
суэло ус