он был богат и знатен. Он пожелал безвозвратно отказаться от  своего
имени и состояния. И сделал это с нашего разрешения. Теперь вы не любите
его, вы любите другого. Он никогда не потребует, чтобы вы стали его суп-
ругой, ибо вы согласились на это лишь из сострадания к умирающему. У не-
го хватит мужества отказаться от вас. У нас нет никаких прав ни на того,
кого вы зовете Ливерани, ни на вас самих, кроме права убеждать и совето-
вать. Если вы пожелаете бежать вместе, мы не станем вам  препятствовать.
Мы не признаем ни тюрем, ни арестов, ни пыток, что бы там  ни  наговорил
вам легковерный и трусливый слуга. Мы  ненавидим  методы  тирании.  Ваша
судьба в ваших руках. Идите и поразмыслите еще раз, бедная  Консуэло,  и
да вразумит вас бог!
   Консуэло выслушала эти слова с глубоким изумлением. Когда старик кон-
чил говорить, она поднялась с колен и твердо сказала:
   - Мне незачем размышлять, мой выбор сделан. Альберт здесь?  Проводите
меня, и я упаду к его ногам.
   - Альберта здесь нет. Ему не подобало быть свидетелем нашего разгово-
ра. Он даже не знает о той мучительной борьбе, которую вы переживаете  в
эту минуту.
   - О мой дорогой Альберт! - вскричала Консуэло, поднимая глаза к небу.
- Я выйду из нее победительницей.
   Потом она опустилась на колени перед стариком.
   - Отец мой, - сказала она, - отпустите мне мои грехи и  помогите  ни-
когда больше не видеть Ливерани. Я не хочу более любить его, я  не  буду
его любить.
   Старец положил свои дрожащие руки на голову  Консуэло,  но  когда  он
снял их, она не смогла подняться. Подавляя душившие ее рыдания, сломлен-
ная непосильной борьбой, она вынуждена была опереться на руку исповедни-
ка и с его помощью вышла из часовни.


   XXIX

   На следующий день, в двенадцать часов, малиновка постучала  клювом  и
коготками в окошко Консуэло. Подойдя, чтобы открыть, Консуэло увидела на
ее оранжевой грудке перекрещивающуюся черную нитку и уже  невольно  взя-
лась за оконную задвижку, но тотчас отдернула руку. "Лети прочь, вестни-
ца несчастья! - сказала она. - Прочь, бедная невинная посредница! Ты пе-
реносишь греховные письма и преступные слова. Быть может, у меня не хва-
тит мужества не ответить на последнее прости. Ведь я не имею права  даже
и на то, чтобы он понял, как я сожалею и как страдаю".
   Чтобы избавиться от крылатой искусительницы, привыкшей к лучшему при-
ему и сердито бившейся о стекло, Консуэло убежала в  музыкальный  салон.
Здесь, чтобы не слышать криков и упреков своей любимицы, которая, после-
довав за ней, подлетела и к этому окну, она села за клавесин,  испытывая
тягостное чувство матери, затыкающей уши, чтобы не слышать жалобных кри-
ков своего наказанного ребенка. Однако не досада и  огорчение  малиновки
заботили сейчас бедную Консуэло. Записка, которую она принесла под  кры-
лом, обладала голосом, еще более надрывающим душу. Вот этот-то  голос  -
так казалось нашей пылкой затворнице - плакал и  стонал,  умоляя,  чтобы
его услышали.
   И все же она устояла. Но истинная  любовь  не  отступает  перед  пре-
пятствиями и снова идет на приступ, становясь еще более властной и  тор-
жествующей после каждой из наших побед над нею. Можно сказать без  преу-
величения, что, борясь с любовью, мы лишь даем ей в руки  новое  оружие.
Часов около трех в комнату вошел Маттеус с целой охапкой цветов, которые
он ежедневно приносил своей узнице (ибо в глубине души любил ее за  кро-
тость и доброту), и она, как обычно, стала  разбирать  их,  чтобы  самой
расставить в стоявшие на столике красивые вазы. В  своем  заточении  она
всегда любила это занятие, но на сей раз почти не обрадовалась и  начала
расставлять цветы машинально, чтобы  только  как-нибудь  заполнить  нес-
колько минут из убийственно тянувшихся медлительных часов.  Внезапно  из
пучка нарциссов, находившихся в центре душистого снопа,  выпало  запеча-
танное письмо без адреса. Тщетно пыталась она убедить себя,  что  письмо
могло быть послано судом Невидимых. В противном случае разве мог бы Мат-
теус принести его? К сожалению, Маттеус уже  вышел  и  не  мог  дать  ей
объяснений. Пришлось позвонить ему, но случайно он явился не через  пять
минут после звонка, как это бывало обычно. а только через десять. Консу-
эло потратила слишком много мужества на борьбу с малиновкой. У  нее  уже
не хватило сил на борьбу с букетом. В ту минуту, как вошел Маттеус,  она
дочитывала постскриптум: "Не расспрашивайте Маттеуса - он ничего не зна-
ет о проступке, который я заставил его совершить". Итак, пришлось попро-
сить Маттеуса только об одном - завести остановившиеся часы.
   Письмо рыцаря было более пылким, более неистовым, чем все предыдущие,
оно было даже повелительным в своем исступлении. Мы не станем  приводить
его здесь. Любовные письма волнуют лишь то сердце, которое и само  охва-
чено пламенем, их продиктовавшим. Все они похожи одно на другое, но каж-
дый влюбленный находит в адресованном  ему  письме  непреодолимую  силу,
несравненную новизну. Каждый думает, что никто и никогда  не  был  любим
так, как любим он. Он считает себя самым любимым, единственным. Где  нет
этого наивного ослепления, этого  горделивого  заблуждения,  там  нет  и
страсти. И страсть наконец завладела спокойным, благородным сердцем Кон-
суэло.
   Письмо незнакомца взбудоражило все ее мысли. Он  умолял  о  свидании.
Более того - он говорил о нем, как о неизбежном, ссылаясь  на  необходи-
мость использовать последние минуты и прося за это прощения. Он как буд-
то бы верил, что Консуэло любила Альберта и, быть может, все еще его лю-
бит. Он писал, что готов подчиниться ее решению, а  пока  требовал  хоть
слова жалости, слезы сострадания, последнего прости - того  самого  пос-
леднего прости, что похоже на последнее выступление великого артиста,  о
котором заранее объявляют публике и которое, к счастью, повторяют  потом
еще много раз.
   Опечаленная Консуэло (опечаленная и в то же  время  снедаемая  тайной
радостью, невольной и жгучей радостью, вызванной мыслью об  этом  свида-
нии) почувствовала, что лоб ее горит, грудь трепещет, словом -  что  не-
дозволенная любовь живет в ее душе, несмотря ни на что. Она почувствова-
ла, что вся ее твердость, вся воля не в силах уберечь  от  непостижимого
влечения и что, если рыцарь отважится преступить свой обет, заговорив  с
ней и показав свое лицо (а, видимо, он решился на это), у нее не  хватит
сил воспрепятствовать этому нарушению законов ордена  Невидимых.  У  нее
оставался один выход - вымолить помощь у совета этого самого ордена.  Но
могла ли она обвинить и предать Ливерани? Быть может, достойный  старец,
который накануне сообщил ей о существовании Альберта и отечески выслушал
ее признания, примет под покровом тайны исповеди и то, что она собирает-
ся ему открыть. Быть может, он пожалеет рыцаря за его безумие  и  осудит
его лишь в глубине своего сердца. Консуэло написала ему, что  хочет  его
увидеть в девять часов вечера, что речь идет о ее чести, покое, быть мо-
жет - о ее жизни. То был час, назначенный незнакомцем. Но кому  и  через
кого переслать записку? Маттеус отказывался сделать хоть шаг  за  ограду
раньше полуночи. Таков был приказ, и ничто не могло  поколебать  старого
слугу. Он уже получил выговор за то, что  недостаточно  строго  выполнял
свои обязанности по отношению к узнице, и отныне был непреклонен.
   Час свидания близился, и Консуэло, не переставая  изобретать  способы
избежать рокового испытания, даже на секунду не подумала  о  том,  чтобы
постараться выдержать его. О добродетель, предписанная женщинам, ты лишь
звук пустой и навсегда останешься им до тех пор, пока мужчина не  примет
на себя половину твоей задачи! Все твои планы обороны  сводятся  лишь  к
уловкам, все твои попытки пожертвовать собственным счастьем  рассыпаются
перед страхом огорчить любимого человека. Консуэло остановилась на край-
нем средстве, подсказанном ей героизмом и слабостью,  боровшимися  в  ее
душе. Она принялась искать потайной вход в подземелье, находившийся  тут
же, в ее домике, решив бежать к Невидимым и явиться к ним без предупреж-
дения. Ей почему-то казалось, что место их сборищ не так уж трудно  най-
ти, если отыскать вход в подземелье, и что они каждый вечер собираются в
одном и том же помещении. Она не знала, что как раз в этот день  их  там
нет и что только Ливерани, притворившись, будто сопровождает  их  в  ка-
ком-то таинственном походе, вскоре вернулся обратно.
   Однако все ее усилия найти потайную дверь или подъемный люк,  ведущие
в подземелье, были тщетны. Теперь она не обладала, как то было  в  Шпан-
дау, хладнокровием, упорством, уверенностью, помогавшими обнаружить  ма-
лейшую щель в стене, малейший выступ камня. Руки  ее  дрожали,  ощупывая
деревянные панели и лепные украшения, глаза застилал туман, каждую мину-
ту то на песчаных дорожках сада, то на мраморе портика ей чудились  шаги
Ливерани.
   Внезапно ей померещилось, будто она слышит их где-то внизу,  под  по-
лом. Казалось - вот он поднимается по лестнице, спрятанной у нее под но-
гами, вот подходит к невидимой двери, а может быть, подобно  привидению,
сейчас он пройдет прямо через стену и предстанет перед ней. Она  уронила
подсвечник и побежала в глубь сада. Пересекавший его веселый ручей оста-
новил ее бег. Она прислушалась, и ей показалось, что кто-то идет за  ней
следом. Тогда, потеряв голову, она прыгнула в лодочку, в которой  садов-
ник обычно привозил песок и дерн, и, отвязав ее, решила,  что  сразу  же
пристанет к противоположному берегу. Но ручеек оказался быстрым и, выте-
кая из-за ограды, суживался под низким сводом, который был закрыт решет-
кой. Несомая течением, лодка уже готова была  удариться  о  решетку,  но
Консуэло быстро перешла на нос и, вытянув руки, предупредила удар.  Дочь
Венеции (и дочь народа), она без  труда  проделала  этот  маневр.  Но  -
странная случайность! - решетка поддалась под ее рукой и открылась,  ус-
тупив легкому давлению подгоняемой волной лодки. "Увы! - подумала Консу-
эло. - Быть может, они никогда не запирают этот проход, - ведь я пленни-
ца, связанная только словом. А между тем я бегу, я нарушаю данную  клят-
ву! Впрочем, я ищу лишь покровительства и убежища у моих хозяев, а вовсе
не хочу покинуть их и предать".
   В том месте, куда изгиб ручья привел ее челнок,  Консуэло  выпрыгнула
на берег и углубилась в густой кустарник. Она не могла быстро  двигаться
в этой темной чаще. Извилистая тропинка делалась все уже.
   Беглянка то и дело ударялась о стволы деревьев и несколько раз падала
на траву. Зато она чувствовала, что снова начинает надеяться, этот  мрак
успокаивал ее: ей казалось, что Ливерани никак не сможет найти ее здесь.
   Она долго шла наудачу и наконец оказалась у подножия скалистого  хол-
ма, чьи неясные очертания вырисовывались на фоне серого, покрытого туча-
ми неба. Поднялся холодный, предвещающий грозу ветер,  начинался  дождь.
Не решаясь повернуть назад из страха, что Ливерани нападет на ее след  и
будет искать ее на берегах ручья, Консуэло пошла по крутой тропинке, ве-
дущей на холм. Она решила, что с вершины увидит огни замка, в  какой  бы
стороне он ни оказался. Но когда во мраке она поднялась наверх,  молнии,
вспыхнувшие в небе, внезапно осветили развалины какого-то обширного зда-
ния - внушительные и печальные останки прежних веков.
   Дождь вынудил Консуэло направиться к нему в поисках убежища,  но  это
оказалось нелегким делом. Башни были разрушены изнутри сверху до основа-
ния, и целые тучи кречетов и ястребов взмыли при ее приближении,  испус-
кая такие пронзительные и дикие крики, словно то были духи тьмы, ютящие-
ся среди обломков.
   В гуще камней и терновых кустов Консуэло, миновав часовню без  крыши,
чьи расшатанные стрельчатые арки неясно вырисовывались  при  голубоватом
свете молний, дошла до ровной,  поросшей  низкой  травой  площадки.  Она
обошла глубокий колодезь, который можно было  различить  на  поверхности
земли лишь благодаря пышно разросшимся по краям растениям  и  роскошному
кусту диких роз. Остовы развалившихся построек, окружавшие  этот  забро-
шенный двор, имели самый фантастический вид, и при вспышках молнии  глаз
с трудом улавливал эти непрочные, искривленные призраки, эти  бесформен-
ные остатки разрушения. Огромные дымовые трубы, еще совсем черные  внизу
от копоти навеки погасшего очага, выступающие на ужасающей высоте, среди
голых стен; сломанные лестницы, вьющиеся спиралью  в  пустоте  и  словно
приспособленные для воздушной пляски ведьм; целые деревья, которые посе-
лились и выросли в комнатах, где еще сохранились остатки фресок;  камен-
ные скамьи в глубоких амбразурах окон. И повсюду пустота, внутри и  сна-
ружи, в этих таинственных убежищах - приютах любви в  мирные  времена  и
логовах караульщиков в часы опасности. И, наконец,  бойницы,  украшенные
кокетливыми гирляндами, островерхие крыши, словно  повисшие  в  воздухе,
похожие на обелиски, и двери, загроможденные обломками и  грудами  земли
до самого фронтона. Это было жуткое, но исполненное поэзии  место.  Суе-
верный страх охватил Консуэло - ей казалось, что своим присутствием  она
оскверняет убежище, предназначенное для каких-то печальных сборищ и без-
молвных мечтаний усопших. В ясную ночь и  при  более  спокойных  обстоя-
тельствах она могла бы залюбоваться  суровой  красотой  этого  памятника
старины. Быть может, она бы не стала по традиции печалиться о жестокости
времен и судеб, которые беспощадно опрокидывают  и  дворцы  и  крепости,
погребая их развалины в траве, рядом с обломками бедной хижины.  Грусть,
которую внушают руины этих огромных зданий сердцу артиста, не похожа  на
ту, что возникает в душе знатного вельможи. Однако в эту минуту смятения
и страха, в эту грозовую ночь Консуэло, которую  не  поддерживал  теперь
восторженный пыл, побуждавший ее прежде и  к  более  опасным  действиям,
вновь почувствовала себя девочкой из народа и трепетала при  мысли,  что
вот-вот перед ней предстанут все эти ночные призраки, и особенно боялась
увидеть тени старинных владельцев замка, тех, что были жестокими угнета-
телями при жизни и превратились в  озлобленные,  мстительные  привидения
после смерти. Гром гремел, ветер срывал куски кирпичей и цемента с  раз-
рушенных стен, длинные ветки ежевики и плюща вились как змеи  вдоль  ба-
шенных зубцов. Ища приют от дождя и падающих сверху  обломков,  Консуэло
вошла под арку одной из лестниц, которая  как  будто  сохранилась  лучше
других и вела в большую феодальную башню - самую старинную и  устойчивую
во всем здании. Поднявшись на двадцать ступеней, она оказалась в большой
восьмиугольной зале, занимавшей все внутреннее пространство башни. Витая
лестница была вделана, как во всех постройках подобного  рода,  прямо  в
стену толщиной от восемнадцати до двадцати футов. Свод  этой  залы  имел
форму пчелиного улья. Двери и окна не сохранились, но амбразуры их  были
так узки и глубоки, что ветер не попадал внутрь. Консуэло решила  переж-
дать здесь грозу и, подойдя к одному из окон, простояла около часа,  со-
зерцая величественное зрелище пылающего неба и слушая грозные голоса бу-
ри.
   Наконец ветер улегся, тучи рассеялись, и Консуэло уже собралась  ухо-
дить, как вдруг, обернувшись, она с удивлением увидела  в  глубине  залы
какой-то свет, непохожий на быстро  появлявшиеся  и  исчезавшие  вспышки
молний. Этот свет, словно бы поколебавшись, стал разрастаться  и  посте-
пенно заполнил весь свод, а одновременно с этим легкий треск  послышался
в трубе. Консуэло посмотрела внимательнее и заметила сквозь  полукруглое
отверстие старинного очага - этой огромной, зиявшей перед  ней  пасти  -
внезапно разгоревшийся огонь, который возник словно сам по себе. Она по-
дошла ближе и обнаружила полупотухшие поленья и  сучья  -  следы  топки,
брошенной совсем недавно и без особых предосторожностей.
   Напуганная эти открытием, говорившим о существовании хозяина, Консуэ-
ло, не заметившая, впрочем, в помещении никаких признаков домашней утва-
ри, поспешно направилась к лестнице и уже хотела спуститься, но снизу до
нее вдруг донеслись чьи-то голоса и шаги, под которыми заскрипел щебень,
усыпавший ступеньки. Тут ее неопределенные  страхи  превратились  в  ре-
альные опасения. В этой сырой, заброшенной башне мог  поселиться  только
какой-нибудь смотритель охоты, быть может столь же далекий от  цивилиза-
ции, как и его жилище, быть может пьяный, грубый и, уж конечно, не такой
вышколенный и учтивый, как почтенный Маттеус. Шаги быстро  приближались.
Консуэло взбежала вверх по лестнице, чтобы не встретиться с этими  неиз-
вестными посетителями, и, поднявшись еще на двадцать ступенек, оказалась
на уровне третьего этажа. Было маловероятно, чтобы пришельцы  явились  к
ней сюда, ибо здесь совсем не было крыши и, следовательно, площадка была
необитаема. К счастью для нее, дождь перестал, и сквозь  буйную  зелень,
покрывавшую стропила башни пуазах в шестидесяти над ее головой, она даже
заметила несколько мерцавших звезд. Вскоре луч света,  проникший  снизу,
озарил темные стены здания, и, осторожно подойдя к широкой щели в  полу,
Консуэло увидела то, что происходило в нижнем этаже, откуда она  пришла.
В зале было двое мужчин - один расхаживал взад и вперед,  топая  ногами,
чтобы согреться, другой нагнулся над очагом и  пытался  раздуть  тлевший
там огонь. Сначала Консуэло различила лишь их богатую  одежду  и  шляпы,
скрывавшие их лица. Но вот пламя вспыхнуло, тот, кто кончиком шпаги  во-
рошил дрова, сняв шляпу, повесил ее на выступ стены, и, когда свет  упал
на его черные волосы и верхнюю часть  лица,  Консуэло  вздрогнула,  едва
удержав возглас ужаса и радости. Он заговорил, и сомнений больше не  ос-
тавалось - это был Альберт Рудольштадт.
   - Подойдите ближе, друг мой, - сказал он своему спутнику, - и погрей-
тесь возле единственного очага, который еще уцелел в этом обширном  зам-
ке. Грустное убежище, милый Тренк, но вам во время ваших  трудных  путе-
шествий встречались и похуже.
   - Нередко случалось, что я и вовсе не находил их, -  ответил  возлюб-
ленный принцессы Амалии. - Право же, этот дом гостеприимнее, чем кажется
извне, и он мог бы очень мне пригодиться. А вы, мой дорогой граф, должно
быть, нередко приходите помечтать среди этих развалин и посторожить этот
приют бесов?
   - Я действительно часто прихожу сюда, но по менее эксцентричным  при-
чинам. Сейчас не могу рассказать вам о них, но впоследствии вы все узна-
ете.
   - Кажется, я уже догадался. С высоты этой башни  вы  любуетесь  неким
садом и смотрите на некий домик.
   - Нет, Тренк. Домик, о котором вы говорите, скрыт за деревьями  холма
и не виден отсюда.
   - Но отсюда легко добраться до него, а после свидания укрыться  здесь
от докучливых надзирателей. Признайтесь, ведь только что, когда я встре-
тился с вами в лесу, вы...
   - Я ни в чем не могу признаться, дружище Тренк, а вы дали слово ни  о
чем не спрашивать.
   - Это правда. Мне бы следовало просто радоваться, что я встретил  вас
в этом огромном парке, или, вернее, лесу. Ведь я заблудился и,  если  бы
не вы, непременно свалился бы в какой-нибудь живописный овраг или утонул
где-нибудь в прозрачном потоке. Скажите, далеко мы находимся от замка?
   - Более чем в четверти мили. Посушите же вашу одежду, пока ветер  су-
шит дорожки парка, а потом двинемся в путь.
   - По правде сказать, этот старинный замок нравится  мне  меньше,  чем
новый, и я отлично понимаю, почему его предоставили в распоряжение орла-
нов. И все-таки мне повезло, что в столь поздний час и в  такую  ужасную
погоду я нахожусь здесь вдвоем с вами. Это  напомнило  мне  нашу  первую
встречу в разрушенном аббатстве в Силезии, мое посвящение, клятвы, кото-
рые я произнес перед  вами.  Ведь  вы  были  тогда  моим  руководителем,
судьей, исповедником, а теперь сделались для меня братом и  другом!  Ах,
милый Альберт, какие необыкновенные и трагические перемены  произошли  с
тех пор в наших судьбах! Ведь мы