нятно, никто не мог дать о ней никаких све-
дений. Правда, в городке имелась г-жа Вольф, но она жила здесь  уже  лет
пятьдесят и держала галантерейную лавку. Андзолето,  разбитый,  измучен-
ный, решил, что Консуэло, очевидно, не  нашла  возможным  здесь  остано-
виться. Он хотел было нанять почтовую карету, но таковой не оказалось. И
волей-неволей пришлось ему вновь взобраться на лошадь и мчаться во  весь
опор. Ему казалось, что он вот-вот встретит заветную карету, куда и бро-
сится и тотчас забудет о всех  волнениях  и  усталости.  Но  встречалось
очень мало путешественников, и ни в одном экипаже не видно было  Консуэ-
ло. Наконец, в полном изнеможении, не  находя  нигде  наемного  экипажа,
страшно раздосадованный, Андзолето решил остановиться у дороги и  подож-
дать Консуэло, - ему уже казалось, что он опередил ее. Весь остаток  дня
и всю последующую ночь у него было достаточно времени, чтобы  проклинать
женщин, постоялые дворы, ревнивцев и дороги. На следующий день ему  уда-
лось достать место в проезжавшем мальпосте, и он продолжал путь в Прагу,
но все с тем же успехом.
   Предоставим же ему продвигаться на север в состоянии бешеной злобы  и
нетерпения, смешанного с надеждой, а сами вернемся на минуту в  замок  и
посмотрим, какое впечатление произвел отъезд Консуэло на его обитателей.
   Можно легко себе представить, что графу Альберту спалось  не  больше,
чем двум другим действующим лицам описанного нами приключения.  Заручив-
шись вторым ключом от комнаты Андзолето, он запер дверь снаружи и перес-
тал беспокоиться об его поползновениях, прекрасно зная, что, если только
сама Консуэло не вмешается в это дело, никто не пойдет его  освобождать.
Он содрогался от одной мысли, что это может произойти, но со  свойствен-
ной ему утонченной деликатностью не хотел пускаться на рискованную  раз-
ведку.
   "Если Консуэло до такой степени любит его, - думал граф, - мне нечего
бороться, я покорюсь судьбе! А узнаю я об этом очень скоро: она правдива
и завтра же откровенно откажется от предложения, сделанного мною  сегод-
ня. Если же человек этот только преследует ее и угрожает, то она хоть на
сегодняшнюю ночь будет избавлена от его домогательств. Какой бы ни  пос-
лышался мне теперь шорох, я не шевельнусь, - я не хочу внушать ей отвра-
щения. Не стану подвергать бедняжку мукам стыда, явившись к ней без  зо-
ва. Нет! Я не буду играть роль низкого шпиона, подозрительного ревнивца,
ибо пока ее отказы и колебания лишают меня всяких прав на нее. Знаю  од-
но: я могу быть спокоен за свою честь и, хоть боюсь за свою любовь, уве-
рен, что не буду обманут. О душа моей любимой! Ты, что  пребываешь  и  в
совершеннейшей из женщин и в боге вселенной! Если сквозь  тайны  и  мрак
человеческой мысли тебе дано в эту минуту читать в моем сердце, внутрен-
нее чувство должно подсказать тебе, что я люблю слишком сильно, чтобы не
верить твоему слову!"
   Мужественный Альберт  свято  выполнил  принятое  им  на  себя  обяза-
тельство, и хотя во время бегства Консуэло ему  и  показалось,  будто  в
нижнем этаже он слышит ее шаги, а затем какой-то менее понятный стук  со
стороны подъемной решетки,  он  все  стерпел,  молился  и,  благоговейно
скрестив руки, сдерживал трепетавшее в груди сердце.  Когда  стало  све-
тать, он услышал шаги и стук открывшейся двери в комнате Андзолето.
   "Негодяй! - подумал он. - Покидает ее самым бесстыдным образом и  без
всяких предосторожностей. Точно хочет похвастаться своей победой. Ах,  я
почитал бы ничтожным зло, которое он причиняет мне, если б своей любовью
он не осквернял другой души, более драгоценной и дорогой  мне,  чем  моя
собственная".
   Время подошло к тому часу, когда  граф  Христиан  обычно  вставал,  и
Альберт отправился к нему; но он отнюдь не собирался предупреждать  отца
о происходящем, а хотел просить его еще раз поговорить  с  Консуэло.  Он
был уверен, что она не солжет.  Ему  казалось,  что  ей  самой  хотелось
объясниться, и он готов был поддержать ее в постигшем ее горе,  утешить,
притворившись, будто покоряется своей судьбе, чтобы только смягчить  го-
речь пережитой ею разлуки. Альберт не задавался  мыслью,  как  отразится
это на нем самом. Он чувствовал, что либо рассудок его,  либо  жизнь  не
вынесет такого удара, и не страшился мук, превышающих его силы.
   Он встретился с отцом в  момент,  когда  старик  входил  в  молельню.
Письмо, положенное на подушку, одновременно  бросилось  в  глаза  обоим.
Вместе они схватили его, вместе прочли. Старик был сражен  письмом,  ибо
опасался, что сын не перенесет удара, а Альберт, готовый к большему нес-
частью, был спокоен, преисполнен покорности и непоколебимого доверия.
   - Она чиста, - проговорил он, - и хочет любить меня.  Она  чувствует,
что я люблю ее по-настоящему, нерушимо верю в нее. Господь оградит ее от
опасности! Будем уповать на это, отец мой, и будем спокойны. Не  бойтесь
за меня, я сумею осилить свое горе, одолеть тревогу.
   - Сын мой, - сказал растроганный старик, - вот мы стоим с тобой перед
алтарем, где сияет бог твоих предков. Ты перешел в другую веру,  и,  как
мне ни больно, ты знаешь, что я никогда не упрекал тебя. Я паду ниц  пе-
ред тем самым распятием, перед которым прошлой  ночью  дал  тебе  клятву
сделать все от меня зависящее, чтобы любовь твоя была услышана и освяще-
на почетным союзом. Я сдержал свое обещание и теперь возобновляю его.  А
еще я буду молить всевышнего, чтобы он исполнил твои желания, мои же  не
будут в разладе с ними. Не присоединишься ли ты к моей  молитве  в  тор-
жественный час, когда, быть может, решается на небесах судьба твоей зем-
ной любви? О! Мой благородный сын, в коем предвечный сохранил все добро-
детели, вопреки испытаниям, ниспосланным твоей прежней  вере!  Сын  мой,
молившийся верховному владыке на коленях, подобно юному ангелу, рядом со
мной у могилы матери! Неужели ты и сегодня не вознесешь  к  нему  своего
голоса, дабы мой не звучал напрасно?
   - Отец, - ответил Альберт, обнимая старца, - если наша вера отличает-
ся по форме и догматам, то души наши всегда сходятся на  одном  извечном
божественном принципе. Вы служите богу премудрому, милосердному,  идеалу
совершенства, познания и добра, - ему я  никогда  не  переставал  покло-
няться. О Иисусе Христе, распятый за нас! - произнес он, становясь перед
распятием на колени рядом с отцом. - Ты, коему люди поклоняются как Сло-
ву и перед коим я благоговею, как перед самым благородным и чистым  про-
явлением всеобъемлющей любви среди нас!  Услышь  мою  молитву,  ты,  чья
мысль вечно живет в боге и в нас! Благослови влечения и честные  намере-
ния! Пожалей торжествующую развращенность и  поддержи  борющуюся  невин-
ность! Предаю счастье свое в руки божий. О господь милосердный! Да  нап-
равит и оживит твоя воля сердца, не знающие другой силы, кроме твоей,  и
иного утешения, кроме пребывания твоего и примера твоих деяний  на  зем-
ле!"


   LXIII

   Андзолето совершенно впустую продолжал путь в Прагу, так как  Консуэ-
ло, дав проводнику ложные указания, что было необходимо для успеха заду-
манного ею плана, повернула влево по знакомой дороге,  -  она  раза  два
сопровождала баронессу Амелию в замок, расположенный по соседству с  ма-
леньким городком Таусом. Замок этот был самым  отдаленным  пунктом,  где
она имела случай побывать за время своих редких выездов  из  Ризенбурга.
Естественно, что местность эта и проходящие по ней дороги всплыли  в  ее
памяти, как только она  задумала  и  поспешно  осуществила  смелый  план
бегства. Ей вспомнилось, что хозяйка замка, гуляя с  ней  по  террасе  и
указывая на красоты широко расстилавшегося перед глазами пейзажа, сказа-
ла:
   - Эта красивая, усаженная деревьями дорога, которая теряется, как ви-
дите, за горизонтом, сходится с трактом, идущим на юг, - по ней мы ездим
в Вену.
   Итак, Консуэло, хорошо помня это указание, была уверена, что не  заб-
лудится и через некоторое время попадет на дорогу, по которой она  прие-
хала в Чехию. Она добралась до знакомого ей  замка  Бьела,  прошла  мимо
парка и, невзирая на темноту, без труда нашла обсаженную деревьями доро-
гу. И вот еще до рассвета она очутилась почти в трех  милях,  считая  по
прямой, от того места, которое ей хотелось оставить как можно дальше по-
зади. Молодая, крепкая, привыкшая с детства к большим переходам  пешком,
к тому же побуждаемая отважной волей, она встретила зарю, не ощущая осо-
бой усталости. Небо было безоблачно, дорога суха и покрыта  мягким  пес-
ком, приятным для ходьбы. Непривычная для Консуэло  скачка  верхом  нес-
колько утомила ее, но известно, что ходьба в таком случае лучше  отдыха,
а у сильных, энергичных людей одна усталость заставляет забывать о  дру-
гой.
   Однако, когда звезды стали бледнеть, а сумрак рассеиваться,  Консуэло
испугалась одиночества. Впотьмах она чувствовала себя так спокойно; дер-
жась все время настороже, она была уверена, что в случае  погони  успеет
вовремя спрятаться. При дневном же свете, чтобы не идти долго по  откры-
тому месту, она решила свернуть с прежней дороги, тем более  что  вскоре
вдали показались группы людей, разбросанных точно черные точки по белею-
щему среди еще темных полей тракту. На таком близком расстоянии  от  Ри-
зенбурга она рисковала быть узнанной первым встречным и  потому  перешла
на тропинку, которая, пересекая под прямым углом петлю, образованную до-
рогой в обход скалы, казалось ей, сокращала путь. По этой  тропинке  она
прошла, никого не встретив, еще с час и очутилась в лесистой  местности,
где, как она надеялась, могла легко скрыться от людских взоров.
   "Если бы мне удалось, - думала она, - никем не замеченной пройти миль
восемь-десять, я могла бы спокойно выйти на большую дорогу и при  первом
удобном случае нанять экипаж и лошадей".
   Эта мысль напомнила ей о деньгах; она сунула руку в карман и вытащила
кошелек, чтобы сосчитать, сколько же у нее осталось для предстоящего  ей
длинного и трудного пути, после того как она щедро вознаградила  провод-
ника, вывезшего ее из Ризенбурга. Пока у нее еще не было времени об этом
подумать, да и вряд ли она вообще решилась бы на столь  рискованный  по-
бег, будь она более осторожна. Но каковы же были ее  удивление  и  ужас,
когда кошелек оказался гораздо более легким,  чем  она  предполагала.  В
спешке она, видно, захватила не больше половины имевшихся  у  нее  денег
или же впотьмах дала проводнику вместо серебряных золотые монеты, а воз-
можно, что, открыв кошелек для уплаты  проводнику,  она  выронила  часть
своего достояния на пыльную дорогу, - как бы то ни было, но,  пересчитав
не раз и не два свои скудные средства, она поняла, что весь путь до Вены
ей придется проделать пешком.
   Это открытие несколько обескуражило Консуэло  -  не  из-за  усталости
(она нисколько ее не боялась), а изза опасностей, подстерегающих молодую
женщину во время столь долгого путешествия пешком. Страх, до этого  вре-
мени подавляемый мыслью о том, что она вотвот избавится от всех  случай-
ностей большой дороги, сев в экипаж, теперь заговорил в  ней  с  большей
силой, чем раньше, когда она находилась в возбужденном состоянии. И  вот
впервые в жизни, словно пораженная ужасом, рожденным несчастьем  и  сла-
бостью, она быстро зашагала вперед, выбирая самые густые перелески, что-
бы укрыться там в случае нападения.
   В довершение беды, лишь увеличившей ее тревогу, она вскоре  заметила,
что уже идет не по проторенной тропинке, а просто пробирается наугад  по
лесу, становившемуся все гуще и пустыннее. Если это мрачное уединение  и
успокаивало ее в некоторых отношениях, то, с другой  стороны,  она  была
совсем не уверена, что идет по правильному пути, а не возвращается назад
и не приближается, неведомо для себя, к замку Исполинов. Андзолето ведь,
пожалуй, еще там - какое-нибудь  подозрение,  какая-нибудь  случайность,
желание отомстить Альберту могли удержать его в замке. Да разве и самого
Альберта не надо было опасаться в первые  минуты  смятения  и  отчаяния?
Консуэло была убеждена, что он подчинится ее решению, но, появись она  в
окрестностях замка и услышь молодой граф о том, что ее можно  догнать  и
вернуть обратно, разве он не примчался бы,  чтобы  своими  мольбами  до-
биться ее возвращения? И позволительно ли, в случае если б ее неудавшая-
ся попытка бежать стала широко известна, сделать посмешищем и  благород-
ного человека, и его семью, и самое себя? К тому же через несколько дней
Андзолето мог возвратиться, а это возродило бы затруднения и  опасности,
только что устраненные ее отважным, великодушным поступком.  Нет,  лучше
все претерпеть, всему подвергнуться, чем возвращаться в Ризенбург!
   Решив отыскать направление на Вену и во что бы то ни стало  держаться
его, она остановилась в укромном, таинственном месте,  где  среди  скал,
под сенью старых деревьев, пробивался ручеек. Все вокруг было словно вы-
топтано лапами каких-то животных. Но были ли то окрестные стада или лес-
ные звери, которые приходили порой пить  из  этого  источника,  скрытого
среди чащи, Консуэло не могла решить. Она подошла к ручью, стала на  ко-
лени на влажные камни и напилась студеной чистой воды, обманув этим  го-
лод, уже дававший себя чувствовать; затем, продолжая стоять на  коленях,
она призадумалась над своим положением.
   "Было бы безрассудно и недостойно не осуществить задуманного, -  ска-
зала она себе. - Как! Да может ли быть, чтобы дочь моей матери  до  того
изнежилась от приятной жизни, что не в  состоянии  перенести  солнечного
жара, голода, усталости, опасности? Я так мечтала о бедности и  свободе,
когда была окружена этим угнетающим благосостоянием, так  жаждала  изба-
виться от него! И вот я прихожу в ужас на первых же порах! Разве не  моя
прирожденная профессия "нестись вперед, страдать, дерзать"? Что  измени-
лось во мне с тех пор, как мы с милой мамой, еще до зари, частенько  ша-
гали натощак, подкрепляя силы водой из маленьких придорожных источников?
Вот как, красавица Zingarella? Мы  можем  только  распевать  в  театрах,
спать на пуху да путешествовать в каретах? Да разве мы с матерью боялись
чего-либо? Не говаривала  ли  она  мне  при  встрече  с  подозрительными
людьми: "Ничего не бойся - беднякам ничто не угрожает,  нищие  не  воюют
между собой". В то время она была еще молода и красива, а приходилось ли
мне когда-либо видеть, чтобы ее оскорбляли прохожие?  Злейшие  из  людей
щадят беззащитных. Как же иначе могли бы  существовать  бедные  девушки,
нищенки, бродящие по дорогам, не имея иного покровителя, кроме бога? Не-
ужели я вроде тех девиц, что не смеют сделать шагу из дома,  не  вообра-
зив, что весь мир, опьяненный их прелестями, бросится  их  преследовать?
Неужели, если женщина идет одна по общей для всех земле, это значит, что
она неизбежно будет опозорена и утратит честь только из-за того,  что  у
нее нет средств окружить себя стражами? Вот ведь моя  мать  -  она  была
сильна, как мужчина; она, точно лев, защищала бы себя. А я разве не могу
быть такой же мужественной и сильной? Ведь в  моих  жилах  течет  добрая
плебейская кровь! Разве нельзя покончить с жизнью, если тебе грозит  по-
терять нечто более ценное, чем жизнь? Да и, кроме того, я  иду  пока  по
местам спокойным, где жители кротки и милосердны, а когда попаду в неиз-
вестные края, то лишь при особом невезении мне не  встретится  в  минуту
опасности одно из тех простых, великодушных созданий, каких господь  по-
сылает всюду, чтобы они служили провидением для слабых и угнетенных! Ну,
будем же мужественны! Сегодня, во всяком случае, мне  придется  бороться
только с голодом. Обойдусь без хлеба и никуда не зайду до  вечера,  пока
совсем не стемнеет и я не буду далеко, далеко... Голод знаком мне,  и  я
умею переносить его, несмотря на чревоугодие, к которому хотели приучить
меня в Ризенбурге. День ведь быстро проходит. Когда наступит жара, а но-
ги утомятся, я припомню философскую истину, так часто слышанную  мною  в
детстве: "Кто спит - обедает", запрячусь куданибудь в расщелину скалы, и
ты увидишь, дорогая мама, в эту минуту незримо ступающая рядом со мной и
охраняющая меня, что я умею отдыхать без диванов и подушек".
   Беседуя таким образом сама с собой, бедная девушка понемногу забывала
о своих сердечных муках. Сознание огромной победы, одержанной над собой,
умалило ее страх перед Андзолето. Ей даже казалось, что  с  той  минуты,
когда ей удалось расстроить его план и не позволить себя  соблазнить,  в
душе ее стала затихать эта пагубная любовь. К трудностям своего романти-
ческого похождения она относилась с  какой-то  веселостью,  смешанной  с
грустью, то и дело повторяя чуть слышно: "Тело мое страдает,  зато  душа
спасена. Птица, не имея сил защититься, обладает крыльями  для  спасения
и, очутившись в воздушных пространствах, смеется над ловушками и  запад-
нями".
   К воспоминанию об Альберте, к мыслям об его ужасе и горе она  относи-
лась иначе, но всеми силами боролась с одолевавшим ее состраданием.  Она
твердо решила отстранять его образ до тех пор, пока не оградит  себя  от
слишком поспешного раскаяния и неблагоразумной нежности.
   "Дорогой Альберт, чудесный друг, - мысленно обратилась она к нему,  -
я не могу не вздыхать, представляя себе твои муки. Но только  в  Вене  я
решусь разделить их с тобой, пожалеть тебя.  Только  в  Вене  позволю  я
своему сердцу признаться, как оно чтит тебя и скорбит о тебе!  Ну!  Впе-
ред!" - сказала себе Консуэло, пробуя встать. Но тщетно раза два или три
пыталась она подняться, чтобы покинуть этот  дикий,  красивый  источник,
чье сладкое журчание, казалось, манило ее продлить минуты  отдыха.  Сон,
который ей хотелось отложить до полудня, смыкал ей веки, а голод вызывал
непреодолимую слабость, - она не думала, что так отвыкла переносить его.
Напрасно старалась она обмануть себя. Накануне она почти не  дотронулась
до пищи - слишком много было беспокойств и волнений. Какой-то туман  за-
волакивал ей глаза; холодный, мучительный пот расслаблял тело. Она  бес-
сознательно поддалась усталости и в ту минуту, когда уже совсем было ре-
шила подняться и продолжать путь, тяжело опустилась вместо этого на тра-
ву, голова ее склонилась на дорожный узелок, и она заснула крепким сном.
Солнце, красное и жаркое, каким подчас оно бывает в короткое чешское ле-
то, весело поднималось в небе. Ключ журчал по камешкам, словно желая мо-
нотонной своей песней убаюкать путницу, а птицы летали над  ее  головой,
щебеча свои неугомонные песенки.


   LXIV

   Консуэло проспала часа три, как вдруг шум, не похожий ни на  журчание
ручья, ни на щебетание птиц, вывел ее из забытья. Не имея сил  подняться
и еще не понимая, где она находится, девушка приоткрыла глаза и  увидела
в двух шагах от себя человека, нагнувшегося над камнем и пьющего воду  у
источника точно так, как делала она сама, - попросту подставив  рот  под
струю. Вначале Консуэло испугалась, но, взглянув еще раз  на  пришельца,
появившегося в ее убежище, успокоилась, так как он, казалось,  почти  не
обращал на нее внимания, - потому ли, что уже вволю нагляделся на путни-
цу во время ее сна, или же потому, что вообще не особенно  интересовался
этой встречей. К тому же это скорее был ребенок, чем мужчина. На вид ему
было не больше пятнадцати-шестнадцати лет; он был небольшого роста,  ху-
дой и очень загорелый. Лицо его, ни красивое, ни уродливое, в эту минуту
ничего не выражало, кроме мирной беззаботности.
   Инстинктивно Консуэло опустила на лицо вуаль, но  не  изменила  позы,
считая, что лучше притвориться спящей, чем подвергнуть себя  расспросам;
да и вообще так, пожалуй, лучше - особенно если путник и дальше не будет
обращать на нее внимания. Однако сквозь вуаль она не переставала следить
за каждым движением незнакомца, выжидая, чтобы тот взял свою  котомку  и
палку, лежавшие на траве, и пошел своей дорогой.
   Но вскоре она увидела, что юноша тоже решил отдохнуть и даже  позавт-
ракать, так как он раскрыл свою дорожную