у  псу.  Но
когда он принес верную, смертельно раненную собаку к месту,  называемому
"Подвалом монаха", он увидел охотника, который, насколько ему  позволяли
старость и тучность, бежал забрать свою добычу. То  был  барон  Фридрих.
Это он, выйдя на охоту при первых лучах солнца, принял в  утренней  мгле
рыжую шерсть Цинабра за  шкуру  какого-то  лесного  зверя  и  прицелился
сквозь ветки. Увы, у него еще были верный глаз и твердая рука! Он  ранил
собаку, выпустив ей в бок две пули. Внезапно он увидел Альберта.  Приняв
его за привидение, старик оцепенел от страха. Потом, забыв  об  истинных
опасностях, отступил на самый край крутой тропинки, вдоль  которой  шел,
свалился в пропасть и разбился о скалы. Он умер сразу,  на  том  роковом
месте, где в течение веков высилось проклятое дерево, где стоял знамени-
тый дуб Шрекенштейна, прозванный Гуситом, свидетель и  некогда  сообщник
самых грозных преступлений.
   Альберт видел, как падает его дядя, и,  покинув  Зденко,  подбежал  к
краю обрыва. Но там уже толпились слуги барона, которые  хотели  поднять
его, громко крича и плача, ибо барон не подавал признаков жизни. Альберт
услыхал их слова: "Бедный наш господин! Он умер! Что скажет госпожа  ка-
нонисса!" Забыв о себе, Альберт тоже стал кричать, звать. Как только его
увидели суеверные слуги, панический страх овладел ими.  Они  уже  готовы
были бежать прочь от тела своего господина, когда старый Ганс, самый су-
еверный, но и самый храбрый из всех, остановил их и сказал, крестясь:
   "Послушайте, друзья, это не наш господин, не господин  Альберт  стоит
сейчас перед вами - это злой дух Шрекенштейна! Он принял его  обличье  и
погубит всех нас, если мы струсим. Я сам видел, как он столкнул господи-
на барона. И хочет унести его тело, чтобы сожрать его, - он вампир! Сме-
лее, друзья! Говорят, что дьявол - трус. Сейчас я прицелюсь в него, а вы
читайте то заклинание, которому нас научил капеллан".
   Сказав это, Ганс еще несколько  раз  перекрестился,  поднял  ружье  и
выстрелил в Альберта, меж тем как остальные слуги столпились вокруг тру-
па барона. К счастью, Ганс был чересчур взволнован и напуган, чтобы при-
целиться верно, - он действовал словно  в  лихорадке.  И  все-таки  пуля
просвистела над самой головой Альберта - ведь Ганс был лучшим стрелком в
округе. В хладнокровном состоянии он неминуемо убил бы моего сына. В не-
решительности Альберт остановился.
   "Смелее, друзья, смелее! - крикнул Ганс, перезаряжая ружье.  -  Стре-
ляйте в него, он трусит. Убить вы его не убьете, пули его не  берут,  но
он уйдет, и мы успеем унести тело нашего бедного господина".
   Видя направленные на него ружья, Альберт бросился в чащу и, скрывшись
с глаз слуг, спустился по склону горы. Здесь он воочию убедился в  ужас-
ной истине - искалеченное тело его несчастного дяди лежало  на  окровав-
ленных камнях. Череп был раздроблен, и старый Ганс  с  отчаянием  кричал
ужасные слова:
   "Соберите мозг, не оставляйте его на камнях,  не  то  собака  вампира
придет лизать его".
   "Да, да, здесь была собака, - добавил другой слуга, - и сначала я да-
же принял ее за Цинабра".
   "Но ведь Цинабр исчез сразу после смерти  графа  Альберта,  -  сказал
третий, - и с тех пор никто его не видел. Он наверняка издох  где-нибудь
в уголке, а тот Цинабр, которого мы видели сейчас на горе, это такой  же
призрак, как другой вампир - двойник графа  Альберта.  Ужасное  видение!
Теперь оно будет вечно стоять перед моими глазами. О  господи!  Смилуйся
над нами и над душой несчастного господина барона  -  ведь  из-за  этого
злого духа он умер без покаяния".
   "Говорил же я, что ему не миновать беды, - снова начал Ганс  жалобным
тоном, собирая обрывки одежды барона руками, запачканными его кровью.  -
Ему постоянно хотелось охотиться именно в этом трижды  проклятом  месте!
Он был уверен, что раз никто сюда не ходит, значит,  здесь  полным-полно
лесной дичи. А ведь богу известно, что на этой окаянной горе никогда  не
было никакой дичи, кроме той, что еще во времена моей  молодости  висела
на ветвях того самого дуба. Проклятый Гусит! Дерево  погибели!  Небесный
огонь пожрал его, но пока в земле останется хоть  один  корень,  злобные
гуситы будут приходить сюда, чтобы мстить католикам. Ну,  живей,  живей,
давайте сюда носилки, и уйдем отсюда! Здесь опасно. Ах,  бедная  госпожа
канонисса... Что-то с ней будет! Кто первый решится подойти к ней и  до-
ложить, как бывало: "Господин барон вернулся с охоты". Она скажет:  "Ве-
лите живей подавать завтрак". Как бы не  так,  завтрак!  Пройдет  немало
времени, прежде чем у кого-нибудь появится аппетит в замке. Да,  в  этой
семье слишком много несчастий, и уж я-то знаю, откуда они берутся!"
   Пока слуги укладывали труп на носилки, Ганс, которого  они  забросали
вопросами, ответил, качая головой:
   "В этой семье все были благочестивы, и все умирали по-христиански  до
того дня, когда графиня Ванда - да простит ей бог! - умерла без  испове-
ди. С тех пор, хочешь не хочешь, все они одинаково кончают  жизнь.  Граф
Альберт тоже умер не по-христиански, что бы там ни говорили, и его  дос-
тойный отец поплатился за это: он отдал богу душу, даже не понимая,  что
умирает. А теперь еще один уходит без исповеди, без покаяния, и могу по-
биться об заклад, что канонисса тоже кончится, не успев приготовиться  к
смерти. К счастью, эта святая женщина всегда находится в состоянии  бла-
годати".
   Альберт не проронил ни слова из грустного изъявления истинной  скорби
этих простых людей - отголоска фанатического ужаса, с которым относились
в Ризенбурге к нам обоим. Стоя в оцепенении, он долго следил  взором  за
трагической процессией, следовавшей вдоль извилистых тропинок оврага,  и
не решался бежать за ней, хотя и чувствовал, что  было  бы  естественно,
если бы он сам принес старой тетке печальное известие и утешил ее в  тя-
желую минуту. Но ведь его появление могло либо испугать  ее  до  смерти,
либо лишить рассудка. Он понял это и в отчаянии вернулся и свою  пещеру,
где Зденко, не видевший самого ужасного происшествия этого рокового  ут-
ра, возился с Цинабром, промывая его рану. Однако было уже поздно.  Уви-
дев Альберта, Цинабр издал жалобный визг, подполз  к  нему,  превозмогая
боль, и издох у ног хозяина, успевшего его приласкать. Спустя четыре дня
мы увидели Альберта - он приехал бледный, измученный этими новыми удара-
ми судьбы. В течение нескольких дней он не говорил ни слова и не плакал.
Наконец, прижавшись к моей груди, он разразился слезами.
   "Я отверженный среди людей! - сказал он. - Видно, сам бог хочет  зак-
рыть мне доступ в этот мир, запрещая любить кого бы то ни  было.  Всюду,
где я появляюсь, со мной приходят ужас, смерть или безумие. Кончено, мне
нельзя больше увидеть тех, кто заботился обо мне, когда я был  ребенком.
Их понятия о вечном разъединении души и тела так определенны, так страш-
ны, что им легче считать меня навсегда прикованным к могиле, нежели под-
вергнуться опасности вновь увидеть мое зловещее лицо. Какое  странное  и
ужасное представление о жизни! Покойники становятся предметом  ненависти
тех самых людей, которые их больше всего любили, и, если этим людям  яв-
ляется призрак, они думают, что это исчадие ада, а вовсе  не  дар  неба.
Бедный дядя! Благородный отец мой! Вы были такими же  еретиками  в  моих
глазах, каким я сам был в ваших, но, если бы вы явились мне, если бы мне
посчастливилось еще раз увидеть  ваши  черты,  уничтоженные  смертью,  я
встал бы на колени, я протянул бы к вам руки, считая, что  вы  появились
из обители божьей, где души обретают новую силу, а тела - новую форму. Я
не стал бы прогонять вас и произносить ваши чудовищные проклятия, нечес-
тивые заклинания, вызванные косностью и страхом.  Напротив,  я  стал  бы
призывать вас к себе, был бы счастлив, глядя на вас, захотел бы удержать
вас возле себя, как благодатных духов. О матушка, все кончено!  Придется
мне умереть для них, а им из-за меня или без меня!"
   Альберт покинул родину не ранее, чем убедился, что канонисса выдержа-
ла и последний удар. Эту старую женщину, такую же болезненную и такую же
закаленную, как я, тоже поддерживает чувство долга. Внушая уважение сво-
ей убежденностью и умением достойно переносить  несчастья,  она  покорно
отсчитывает горькие дни, которые ей еще уготовано прожить. Но даже  и  в
своей скорби она сохраняет некую  горделивую  суровость,  преодолевающую
все недуги. Недавно она сказала одной особе, которая потом передала  нам
в письме ее слова: "Если бы мы не в силах  были  нести  бремя  жизни  из
чувства долга, пришлось бы продолжать жить хотя бы из уважения к  прили-
чиям". В этой фразе - вся канонисса.
   С той поры Альберт больше не помышлял о разлуке с нами, и после пере-
житых испытаний его мужество даже возросло. Казалось,  он  поборол  даже
свою любовь и, вновь погрузившись в море  философии,  был  занят  теперь
только религией, наукой о нравственности  и  революционной  борьбой.  Он
всецело отдался серьезным ученым трудам,  и  его  обширный  ум  сделался
столь же ясным и могучим, сколь лихорадочным и  болезненно-восприимчивым
было его печальное сердце вдали от нас. Этот необыкновенный человек, чей
горячечный бред приводил в смущение  католические  души,  превратился  в
светоч мудрости для умов высшего порядка. Он был посвящен в самые сокро-
венные тайны Невидимых и занял место среди наставников и отцов этой  но-
вой церкви. Он поделился с ними своими познаниями, и они  приняли  их  с
любовью и признательностью. Предложенные им преобразования были  одобре-
ны, и, распространяя воинствующую веру, он обрел надежду и такую  душев-
ную ясность, какая порождает героев и мучеников.
   Мы думали, что он уже победил свою любовь к вам - так тщательно скры-
вал он от нас свою внутреннюю борьбу, свои страдания. Но однажды  письмо
одного из наших адептов, которое уже невозможно  было  от  него  скрыть,
принесло в наше святилище жестокую весть - жестокую, хотя еще не  вполне
достоверную. Некоторые особы в Берлине считали вас любовницей  прусского
короля, и на первый взгляд это предположение трудно  было  опровергнуть.
Альберт ничего не сказал, но стал бледен.
   "Дорогой друг, - сказал он мне после минутного молчания,  -  на  этот
раз ты можешь отпустить меня без опасения. Долг любви призывает  меня  в
Берлин, мое место возле той, которую я люблю и которая приняла мое  пок-
ровительство. Я знаю, что не имею на нее никаких прав. Если она опьянена
той жалкой ролью, какую ей приписывают, я не сделаю ни шагу, чтобы  зас-
тавить Консуэло отказаться от нее. Но если ее хотят заманить в  ловушку,
если ей угрожают опасности, - а я уверен, что это именно так, - то я су-
мею оградить ее от них".
   "Остановись, Альберт, - ответила я, - бойся могущества роковой страс-
ти, которая уже причинила тебе столько горя. Ведь это горе -  единствен-
ное, которое окажется свыше твоих сил. Ты живешь теперь только  доброде-
телью и любовью. Но если твоя любовь погибнет, удовлетворит ли тебя одна
добродетель?"
   "Почему же моя любовь может погибнуть? - пылко  возразил  Альберт.  -
Значит, вы думаете, что она уже перестала быть ее достойной?"
   "А если бы это было так, Альберт? Что бы ты сделал?"
   Он улыбнулся. Бледные губы и горящий взгляд выдавали его мучительные,
но восторженные мысли.
   "Если бы это было так, - ответил он, - я продолжал бы любить ее,  ибо
прошлое для меня - не сон, который стирается явью. Вам известно,  что  я
часто смешивал прошлое с настоящим - настолько, что не мог отличить одно
от другого. Так вот, я сделал бы так: продолжал бы любить прошлое -  это
ангельское лицо, эту поэтическую душу, внезапно озарившую и воспламенив-
шую мою мрачную жизнь. И, даже не заметив, что прошлое позади, я  сохра-
нил бы в груди его жгучий след. Заблудшее создание, падший ангел  вызвал
бы во мне столько нежности и заботливости, что я посвятил бы  всю  жизнь
тому, чтобы утешить его в его падении и защитить от  презрения  жестоких
людей".
   Вместе с несколькими друзьями Альберт уехал в Берлин и явился к  бла-
гожелательно относившейся к нему принцессе Амалии под тем предлогом, что
должен поговорить с ней о Тренке, в то время узнике Глаца, и о кое-каких
масонских делах, к которым она была причастна. Вы однажды видели Альбер-
та председательствующим на одном из собраний ложи розенкрейцеров.  Тогда
он еще не знал, что Калиостро, проникший помимо нас в  его  тайну,  вос-
пользовался этим обстоятельством, чтобы поразить ваше воображение, и ук-
радкой показал вам его как призрак. За то, что интриган Калиостро позво-
лил непосвященному взглянуть на таинства  масонов,  его  могли  навсегда
исключить из ордена. Но это оставалось неизвестным  довольно  длительное
время, и вы, вероятно, помните, с каким страхом он провожал вас к  месту
собраний масонской ложи.  Такого  рода  предательства  жестоко  караются
адептами, и Калиостро, пользуясь секретами своего ордена, чтобы  творить
мнимые "чудеса", быть может, рисковал жизнью или по крайней мере репута-
цией великого некроманта, так как, если бы это открылось, его бы  немед-
ленно разоблачили и изгнали.
   За время своего короткого и тайного  пребывания  в  Берлине  Альберту
удалось достаточно глубоко проникнуть в ваши мысли и узнать ваши поступ-
ки, чтобы успокоиться. Он был близ вас, без вашего ведома следил за вами
и приехал внешне спокойный, но еще более пылко  влюбленный  в  вас,  чем
когда бы то ни было прежде. В течение нескольких месяцев он  путешество-
вал за границей и оказывал много услуг нашему делу. Но, получив известие
о том, что какие-то интриганы, очевидно шпионы прусского короля, задума-
ли подготовить в Берлине заговор, грозящий опасностью существованию  ма-
сонства и, быть может, пагубный для принца Генриха и его сестры, аббати-
сы Кведлинбургской, Альберт помчался в Берлин, чтобы  предупредить  пос-
ледних о нелепости такой попытки и о том, что она может оказаться запад-
ней. Вот тогда-то вы и видели его, и, хотя это сильно испугало  вас,  вы
проявили затем столько мужества и, беседуя с его друзьями, выразили  та-
кую преданность ему, такое уважение к его памяти, что он вновь обрел на-
дежду на вашу любовь. Поэтому было решено открыть вам его  существование
с помощью ряда таинственных явлений. Он часто бывал тогда  возле  вас  и
даже скрывался в ваших апартаментах, когда ты так  бурно  объяснялись  с
королем. Между тем препятствия, которые  Альберт  и  его  друзья  чинили
преступным или безумным замыслам заговорщиков, начали раздражать послед-
них. У Фридриха II возникли подозрения. Появление "Женщины с  метлой"  -
этого призрака, который все заговорщики постоянно прогуливают по коридо-
рам дворца, когда им надо посеять смятение и страх, - заставило его нас-
торожиться. Создание новой масонской ложи во главе с принцем Генрихом, у
которого сразу же появились теоретические разногласия с другой  ложей  -
ее возглавлял сам король, - показалось Фридриху явным проявлением  мяте-
жа. Возможно, что создание этой ложи действительно  было  лишь  неудачно
придуманной маской, которую надевали на себя иные из участников  загово-
ра, или же попыткой скомпрометировать именитых особ. К счастью, этого не
произошло, и король, делая вид, что недоволен, открыв лишь  сомнительных
виновников, втайне был рад, что не должен принимать крутые  меры  против
членов собственной семьи, и решил для острастки  наказать  хотя  бы  от-
дельных лиц. Мой сын, наименее виновный из всех, был арестован и препро-
вожден в Шпандау почти одновременно с вами, а ведь ваша невиновность бы-
ла столь же явной; оба вы были виноваты лишь в одном - в нежелании спас-
ти себя ценой чьих-то страданий, и вам пришлось поплатиться за всех  ос-
тальных. Несколько месяцев  вы  прожили  в  тюрьме  недалеко  от  камеры
Альберта и слышали страстные звуки его скрипки, а он слышал ваше  пение.
В его руках были быстрые и верные способы бегства, но он  не  хотел  ими
воспользоваться до тех пор, пока не обеспечит побег вам.  Золото  -  вот
ключ, открывающий самые крепкие запоры королевских тюрем, а прусские тю-
ремщики - по большей части, недовольные солдаты или впавшие в  немилость
офицеры - необыкновенно продажны. Альберт бежал одновременно с вами,  но
вы не видели его, и по причинам, которые вы узнаете позже, привезти  вас
сюда было поручено Ливерани. Остальное вам известно. Альберт  любит  вас
более чем когда-либо, но он любит вас больше, чем самого себя, и будет в
тысячу раз менее несчастен от вашего счастья с другим, нежели от  своего
собственного, если вы не разделите его целиком. Нравственные,  философс-
кие и религиозные законы, во власти которых отныне  находитесь  вы  оба,
допускают его жертву и делают ваш выбор свободным и достойным  уважения.
Итак, дочь моя, выбирайте. Но помните, что мать Альберта на коленях умо-
ляет вас не приносить ему жертвы, горечь которой нарушит благородную яс-
ность его духа и спокойствие всей его жизни. Расставшись с вами, он  бу-
дет страдать, но ваша жалость без любви убьет его. Настал час, когда  вы
должны высказаться, но мне не следует знать вашего решения. Идите к себе
в спальню, там вы найдете два различных наряда. Тот, который вы  выбере-
те, решит судьбу моего сына.
   - Но какой же из них должен обозначать мой развод с ним? - с трепетом
спросила Консуэло.
   - Мне было поручено сказать вам это, но я предпочитаю, чтобы вы дога-
дались сами.
   С этими словами графиня Ванда снова надела маску, прижала Консуэло  к
своей груди и поспешно удалилась.


   XXXVII

   У себя в комнате Консуэло нашла  два  наряда:  роскошное  подвенечное
платье и траурное вдовье облачение. В течение нескольких минут она коле-
балась. Выбор супруга был ею уже решен, но который из двух нарядов  дол-
жен был дать понять окружающим ее намерение? Немного подумав, она надела
белое платье, вуаль, цветы и жемчужное ожерелье невесты. Этот туалет от-
личался тонким вкусом и необыкновенным изяществом. Вскоре Консуэло  была
готова, но, взглянув на себя в зеркало, обрамленное  нравоучительными  и
угрожающими изречениями, она не испытала желания улыбнуться, как это бы-
ло в первый раз. Лицо ее было смертельно бледно, а сердце полно тревоги.
Она чувствовала, что какое бы решение ни приняла, у нее неминуемо  оста-
нется сожаление и раскаяние, что одно сердце будет разбито ее отказом, и
эта мысль заранее причиняла ей невыносимую муку. Ее щеки и губы были так
же белы, как вуаль и букет флердоранжа, и она одинаково  испугалась  как
за Альберта, так и за Ливерани, которые не могли не заметить  ее  волне-
ния. Ей даже захотелось прибегнуть к румянам, но она тут  же  раздумала.
"Если лицо мое и солжет, - подумала она, - то разве мое сердце  способно
лгать?"
   Она опустилась на колени у своей постели, спрятала  лицо  в  складках
драпировок и, погрузившись в горестные думы, стояла так до тех пор, пока
на часах не пробило полночь. Тогда она поднялась и тотчас увидела  возле
себя человека в черной маске. Какое-то подсознательное чувство подсказа-
ло ей, что это Маркус, и она не ошиблась, хотя он не сообщил ей, кто он,
а только проговорил мягким, грустным голосом:
   - Сударыня, все готово. Благоволите накинуть этот плащ и следовать за
мной.
   В сопровождении Невидимого Консуэло дошла до того места в глубине са-
да, где ручей терялся под зеленым сводом парка. Здесь она увидела откры-
тую черную гондолу, совсем такую же, как в Венеции, а в стоявшем на носу
великане-гребце узнала Карла. Увидев ее, он перекрестился. Таков был его
способ выражать величайшую радость.
   - Дозволено ли мне говорить с ним? - спросила Консуэло у своего  про-
водника.
   - Можете сказать ему громко несколько слов, - ответил тот.
   - Если так, милый Карл, мой спаситель и друг, - проговорила Консуэло,
взволнованная тем, что видит наконец после долгого заключения среди  та-
инственных существ знакомое лицо, - скажи, могу ли я надеяться, что нич-
то не омрачает твою радость при свидании со