годы страсти и скорби. Она перестала говорить о себе и
только о себе, отказалась от мелочного любования приветливостью и  прос-
тотой своего обращения, начала расспрашивать госпожу  фон  Клейст  о  ее
семье, об обстоятельствах ее жизни, о ее чувствах, чего не делала с  той
поры, как собственные горести целиком завладели ее душой. Ей  захотелось
также познакомиться с жизнью артистов, с душевными волнениями, связанны-
ми со сценой, узнать мысли и привязанности  Порпорины.  Полная  доверия,
она и сама его излучала и, с огромной радостью читая в душе других,  она
убедилась, что эти два создания, которые до сих пор казались  ей  совсем
иными, не такими, как она, в действительности ничем от нее не  отличают-
ся, что они столь же заслуживают уважения перед  лицом  бога,  столь  же
одарены природой, - словом, что эти создания  столь  же  значительны  на
земле, как и она сама, давно уже уверившаяся в своем  превосходстве  над
всеми другими.
   Особенно поразила ее Порпорина, чьи простодушные ответы и милая  отк-
ровенность преисполнили ее восхищением и симпатией.
   - Ты просто ангел, - сказала она. - И это ты, актриса! В твоих словах
и мыслях больше благородства, чем в словах и  мыслях  всех  коронованных
особ, каких я знаю. Ты внушаешь мне безграничное уважение, я просто влю-
билась в тебя. Но и ты должна полюбить меня, прекрасная Порпорина.  Отк-
рой мне сердце, расскажи о своей жизни, о своем происхождении,  воспита-
нии, о своих увлечениях, даже о своих ошибках, если они у тебя были.  Но
это могли быть лишь благородные ошибки, вроде моей, а моя вовсе не тяго-
тит мою совесть: она таится в святая святых моего сердца.  Сейчас  один-
надцать часов, впереди у нас вся ночь, наша маленькая "оргия" подходит к
концу - ведь мы теперь просто болтаем, и я вижу, что вторая бутылка шам-
панского окажется лишней. Прошу тебя - расскажи мне  свою  историю.  Мне
кажется, если я узнаю твое сердце, если увижу картину жизни,  в  которой
все для меня будет ново и  незнакомо,  это  даст  мне  более  правильное
представление об истинном нашем долге на земле, чем все  мои  бесплодные
размышления. Я чувствую, что способна слушать тебя  так  внимательно,  с
таким интересом, с каким никогда прежде не могла  слушать  что-либо,  не
связанное с предметом моей страсти. Исполнишь ты мое желание?
   - Я охотно сделала бы это, принцесса... - начала Порпорина.
   - Принцесса? Кого ты имеешь в виду? - шутливо перебила  ее  принцесса
Амалия.
   - Я хочу сказать, милая Амалия, - ответила Порпорина,  -  что  охотно
сделала бы это, не будь в моей жизни одной тайны,  очень  важной,  почти
зловещей тайны, с которой связано все остальное, и  никакая  потребность
открыться, излить душу не позволяет мне выдать ее.
   - Так знай же, дорогое дитя, что она мне известна, твоя тайна! И если
я не сказала тебе об этом в начале ужина, то единственно из  страха  со-
вершить нескромность. Однако теперь я чувствую, что моя  дружба  к  тебе
может смело стать выше этого страха.
   - Вам известна моя тайна! -  вскричала  пораженная  Порпорина.  -  О,
принцесса, простите меня, но мне это кажется невероятным.
   - Штраф! Ты опять назвала меня принцессой.
   - Прости, Амалия, но ты не можешь знать мою тайну, если  только  и  в
самом деле не поддерживаешь связь с Калиостро, как уверяют многие.
   - Я давно уже слышала о твоем приключении с Калиостро  и  умирала  от
желания узнать подробности, но, повторяю, сегодня мною движет  не  любо-
пытство, а искренняя дружба. Так вот, чтобы тебя ободрить, скажу тебе  -
с сегодняшнего утра я отлично знаю, что синьора Консуэло  Порпорина  мо-
жет, ежели пожелает, носить на  законном  основании  титул  графини  Ру-
дольштадтской.
   - Ради всего святого, принцесса... Нет, Амалия... Кто мог  рассказать
вам?
   - Милая Рудольштадт, неужели ты не знаешь, что моя сестра, маркграфи-
ня Байрейтская, сейчас в Берлине?
   - Знаю.
   - И с нею ее доктор Сюпервиль?
   - Ах так! Сюпервиль нарушил свое слово,  свою  клятву.  Он  рассказал
все!
   - Успокойся. Он рассказал только мне, и притом под большим  секретом.
Впрочем, я не понимаю, почему ты так уж боишься  предать  гласности  это
дело - ведь оно обнаруживает лучшие стороны твоей  натуры,  а  повредить
уже никому не может. Все члены семейства Рудольштадт умерли, за исключе-
нием старой канониссы, да и та, очевидно, не замедлит последовать в  мо-
гилу за своими братьями. Правда, у нас в Саксонии существуют князья  Ру-
дольштадтские, твои близкие родственники - троюродные братья. Они  очень
кичатся своим именем, но если тебя поддержит мой брат, то это имя будешь
носить ты, и они не посмеют протестовать... Впрочем,  возможно,  ты  все
еще предпочитаешь носить имя Порпорины? Оно не менее  славно  и  гораздо
более благозвучно.
   - Да, таково и в самом деле мое желание, что бы ни случилось, - отве-
тила певица. - Но мне бы очень хотелось узнать, по какому поводу  госпо-
дин Сюпервиль рассказал вам обо всем. Когда я это узнаю  и  совесть  моя
будет свободна от данной клятвы, обещаю вам...  обещаю  тебе  рассказать
подробности этого печального и странного брака.
   - Вот как это произошло, - сказала принцесса. - Одна из моих  фрейлин
заболела, и я попросила передать Сюпервилю, - а мне уже сообщили, что он
находится в замке, при особе моей сестры, - чтобы он  заехал  посмотреть
больную. Сюпервиль - человек умный, я знала его еще тогда, когда он пос-
тоянно жил здесь. Он никогда не любил моего брата, и  тем  удобнее  было
мне завязать с ним беседу. Случайно разговор зашел о музыке, об опере и,
следовательно, о тебе. Я сказала ему о тебе столько лестного, что  он  -
то ли желая сделать мне приятное, то ли искренно, - перещеголял  меня  и
начал превозносить тебя до небес. Я слушала его с большим удовольствием,
но заметила, что он чего-то недоговаривает; он намекал на  какие-то  ро-
мантические, даже захватывающие события, имевшие место в твоей судьбе, и
на такое душевное величие, какого я, при всем моем добром к тебе отноше-
нии, якобы не могу себе представить. Признаюсь, я  стала  очень  настаи-
вать, и в его оправдание могу сказать, что он заставил долго себя  упра-
шивать. Наконец, взяв с меня слово не выдавать его, он рассказал о твоем
браке с умирающим графом Рудольштадтом и о твоем великодушном  отречении
от всех прав и преимуществ. Теперь ты видишь, дитя мое,  что  можешь  со
спокойной совестью рассказать мне все остальное, если у тебя нет  других
причин это скрывать.
   - Хорошо, - после минутной паузы сказала Порпорина, поборов свое вол-
нение, - этот рассказ неминуемо пробудит во  мне  тяжелые  воспоминания,
особенно тяжелые с тех пор, как я нахожусь в Берлине, но я отвечу  дове-
рием на сочувствие и интерес вашего высочества... то есть, я  хочу  ска-
зать, моей доброй Амалии.


   VII

   - Я родилась в одном из уголков Испании. Не знаю точно, где именно  и
в каком году это было, но сейчас мне двадцать три  или  двадцать  четыре
года. Имя моего отца мне неизвестно, и думаю, что моя мать тоже не знала
имени своих родителей. В Венеции ее называли Zingara - цыганкой, а  меня
Zingarella - цыганочкой. Моей покровительницей, по желанию матери, стала
Maria del Consuelo, что по-французски означает богоматерь Утешения. Пер-
вые мои годы прошли в бродяжничестве и нужде. Мы с матерью всюду  ходили
пешком и песнями зарабатывали на хлеб. Смутно припоминаю, что в  чешских
лесах нас радушно приняли в каком-то замке, где красивый юноша по  имени
Альберт, сын владельца замка, был со мной очень ласков  и  подарил  моей
матери гитару. Этот замок был замком Исполинов, и настал день,  когда  я
отказалась сделаться его хозяйкой, а этим юношей был  граф  Альберт  Ру-
дольштадт, чьей супругой мне суждено было стать.
   Десяти лет от роду я начала петь на улицах.
   Однажды, когда я пела свою песенку на площади святого Марка  в  Вене-
ции, перед входом в какое-то кафе, маэстро Порпора - он как раз находил-
ся там, - пораженный моим голосом, слухом и естественной манерой  пения,
которую я переняла от матери, подозвал меня, стал расспрашивать,  прово-
дил меня до моей лачуги, дал матушке немного денег и обещал ей  устроить
меня в scuola dei mendicanti [5], одну  из  тех  бесплатных  музыкальных
школ, каких так много в Италии и откуда выходят все  знаменитые  артисты
обоего пола, ибо ими руководят лучшие учителя. Я сделала там большие ус-
пехи, и вскоре маэстро Порпора очень привязался ко мне,  что  немедленно
вызвало ревность и неприязнь других учениц. Их  несправедливая  злоба  и
презрение к моим лохмотьям рано приучили меня к терпению, выдержке и по-
корности судьбе.
   Не помню, когда именно я увидела его впервые, но твердо знаю,  что  в
семь или восемь лет я уже любила одного юношу,  или,  вернее,  мальчика,
заброшенного сироту, который так же, как я,  обучался  музыке  благодаря
чьему-то покровительству и состраданию и так же, как я, проводил на ули-
це целые дни. Наша дружба, или наша любовь, ведь это было одно и то  же,
была целомудренным и восхитительным чувством. Невинные, мы вместе броди-
ли по улицам в те часы, которые не были отданы музыке.  Матушка,  тщетно
пытавшаяся разлучить нас, наконец  согласилась  признать  нашу  взаимную
склонность, но, лежа на смертном одре, взяла с нас слово, что  мы  поже-
нимся, как только будем в состоянии прокормить семью своим трудом.
   Когда мне было восемнадцать или девятнадцать лет, я уже пела довольно
хорошо. Граф Дзустиньяни, знатный венецианец, владелец театра Сан-Самуэ-
ле, услыхал однажды мое пение в церкви и пригласил меня на первые  роли,
желая заменить Кориллу - красивую женщину и искусную певицу, которая  до
того была его любовницей, но изменила ему. Этот самый Дзустиньяни и  был
покровителем моего жениха Андзолето.  Андзолето  пригласили  на  главные
мужские роли одновременно со мною. Первые наши выступления  проходили  с
огромным успехом. Андзолето обладал великолепным голосом, необыкновенным
природным дарованием и обольстительной внешностью; ему  покровительство-
вали самые красивые дамы. Но он был ленив, у него не было такого  искус-
ного и усердного учителя, как у меня. Его успех оказался  менее  блиста-
тельным. Сначала это вызвало у него огорчение, потом досаду, наконец за-
висть, и так я утратила его любовь.
   - Возможно ли? - воскликнула принцесса Амалия. - Из-за такой  ничтож-
ной причины? Так он, значит, был очень дурной человек?
   - Увы, принцесса, нет. Но он был тщеславен, как все актеры.  Он  стал
искать покровительства певицы Кориллы, впавшей в немилость, а потому оз-
лобленной, и она отняла у меня сердце Андзолето, а его  быстро  научила,
как оскорбить и ранить мое. Однажды вечером  маэстро  Порпора,  -  а  он
всегда восставал против нашей любви, ибо, по его мнению, женщина,  чтобы
стать великой артисткой, должна оставаться чуждой любому влечению  серд-
ца, любому проявлению страсти, - итак, маэстро Порпора помог мне обнару-
жить измену Андзолето. А на следующий вечер сам граф Дзустиньяни  объяс-
нился мне в любви, чего я никак не ожидала и что глубоко меня оскорбило.
Андзолето притворился, будто ревнует меня, будто верит, что  я  уступила
графу... Он попросту хотел порвать со мной. Ночью я убежала  из  дома  и
явилась к моему учителю. Этот человек умеет быстро принимать решения,  а
меня он научил так же быстро выполнять то, что решено. Он дал мне  реко-
мендательные письма, небольшую сумму денег, объяснил  маршрут  путешест-
вия, посадил в гондолу, проводил за пределы города, и на рассвете я одна
отправилась в Богемию.
   - В Богемию! - повторила госпожа фон Клейст, пораженная  мужеством  и
добродетелью Порпорины.
   - Да, сударыня, - подтвердила молодая девушка. -  На  нашем  языке  -
языке кочующих актеров - мы часто употребляем выражение "бродить по  Бо-
гемии", когда хотим сказать, что пускаемся на волю случая, что  идем  на
риск бедной, полной трудов, а иногда далеко не безупречной, жизни цыган,
которых по-французски называют также богемцами. Но я-то отправилась не в
ту символическую Богемию, в которую как будто послала меня судьба вместе
со множеством мне подобных, а в несчастную рыцарскую  страну  чехов,  на
родину Гуса и Жижки, в Бемервальд [6], словом - в замок  Исполинов,  где
мне оказало самый радушный прием все семейство Рудольштадтов.
   - Почему ты поехала именно к ним? - спросила принцесса, слушавшая  ее
с большим вниманием. - Помнили они о том, что видели тебя ребенком?
   - Нет. И я тоже совершенно забыла об этом.
   Лишь много времени спустя случайно граф Альберт вспомнил сам и напом-
нил мне об этом маленьком приключении. Дело в том, что мой учитель  Пор-
пора, в бытность свою в Германии, очень дружил там с главой семьи - дос-
топочтенным Христианом Рудольштадтом. А молодой  баронессе  Амалии,  его
племяннице, требовалась гувернантка, или, вернее,  компаньонка,  которая
бы делала вид, что учит ее музыке, и разгоняла скуку  суровой  и  унылой
жизни обитателей Ризенбурга [7]. Ее благородные и добрые родные  приняли
меня по-дружески, почти по-родственному. Несмотря на все мое желание,  я
ничему не научила мою хорошенькую и капризную ученицу, и...
   - И граф Альберт влюбился в тебя, как того и следовало ожидать.
   - Увы, принцесса, я не могу так легко говорить об  этой  серьезной  и
печальной истории. Граф Альберт считался помешанным.  Благородная  душа,
восторженный ум сочетались в нем с большими странностями, с необъяснимы-
ми, болезненными причудами воображения.
   - Сюпервиль рассказывал мне об этом, но сам он ничему не верит,  и  я
ничего не поняла. Молодому графу приписывали какие-то сверхъестественные
свойства, дар пророчества,  ясновидения,  способность  делаться  невиди-
мым... Его семья рассказывала самые невероятные вещи... Но ведь все  это
невозможно, и, надеюсь, ты тоже этому не веришь?
   - Избавьте меня, принцесса, от мучительной необходимости  высказывать
мнение о том, что недоступно моему пониманию. Я видела непостижимые  ве-
щи, и порой граф Альберт казался мне каким-то неземным существом. А  бы-
вало и так, что я видела в нем лишь несчастного человека, который именно
вследствие избытка своих добродетелей был лишен светоча разума.  Но  ни-
когда он не был в моих глазах обыкновенным смертным. В лихорадочном бре-
ду и в спокойном состоянии, в порыве восторга и в припадке уныния, всег-
да он был самым лучшим, самым справедливым, самым мудрым и просвещенным,
самым поэтическивдохновенным из всех людей в мире. Словом, я никогда  не
смогу думать о нем или произносить его имя иначе, как с трепетом  глубо-
кого уважения, глубокого умиления, но также и  некоторого  страха:  ведь
невольной, но не вполне безвинной причиной его смерти являюсь именно я.
   - Осуши свои прекрасные глаза, дорогая графиня, соберись  с  духом  и
продолжай. Поверь, что я слушаю тебя без малейшей иронии и  без  пошлого
легкомыслия.
   - Он полюбил меня, но я долго не подозревала об этом. Он  никогда  не
обращался ко мне ни с единым словом и, казалось, даже не  замечал  моего
присутствия в замке. Пожалуй, он впервые обратил на меня внимание  в  ту
минуту, когда услышал мое пение. Надо вам сказать, что сам он был  заме-
чательным скрипачом, и невозможно даже вообразить себе,  как  совершенна
его игра. Впрочем, я уверена, что была единственной в  Ризенбурге,  кому
довелось слышать игру графа Альберта, ибо его семейство даже не подозре-
вало о несравненном таланте графа. Так что его любовь ко мне родилась  в
порыве восторга и родства душ, вызванном любовью к  музыке.  Его  кузина
баронесса Амалия - он был помолвлен с ней в течение двух лет, но не  лю-
бил ее - рассердилась на меня, хотя тоже не любила  его.  Она  высказала
мне свою досаду откровенно, но без злобы, так как, несмотря на свои  не-
достатки, обладала некоторым великодушием. Холодность Альберта,  грусть,
царившая в замке, - все это наскучило ей, и в одно прекрасное  утро  она
покинула нас, похитив, если можно так выразиться, барона Фридриха - сво-
его отца, брата графа Христиана; барон был человек добрый, но ограничен-
ный, с ленивым умом и бесхитростным сердцем, покорный раб своей дочери и
страстный охотник.
   - Но ты ничего не говоришь о способности графа  Альберта  становиться
невидимым, о его исчезновениях на две-три недели, после которых он  нео-
жиданно появлялся снова, думая при этом или делая вид, что думает, будто
не выходил из дому, а потом не мог или не хотел открыть, что  же  с  ним
происходило в то время, когда его искали во всех окрестностях замка.
   - Ну, раз уж господин Сюпервиль рассказал вам об этом странном и, ка-
залось бы, необъяснимом явлении, я открою вам эту тайну -  ведь  сделать
это могу только я одна, потому что о ней не знал никто, кроме нас двоих.
Вблизи замка Исполинов находится гора под названием Шрекенштейн  [8].  В
глубине ее есть пещера, а за ней несколько потайных комнат. Это  старин-
ное подземное сооружение существует со времен гуситов. Альберт,  изучив-
ший целый ряд весьма смелых, даже мистических философских и  религиозных
течений, в душе оставался гуситом, или, вернее,  таборитом.  Потомок  по
материнской линии короля Георга Подебрада, он сохранил и развил  в  себе
то стремление к национальной независимости и к евангельскому  равенству,
которое проповеди Яна Гуса и победы Яна Жижки, так сказать, привили  жи-
телям Чехии...
   - Как она рассуждает об истории и философии! - воскликнула принцесса,
взглянув на госпожу фон Клейст. - Могла ли я думать, что актриса  разби-
рается в подобных предметах не хуже, чем я, всю жизнь  изучавшая  их  по
книгам? Недаром я говорила тебе, фон Клейст, что среди этих созданий - а
ведь ходячая молва причисляет их к низшим слоям общества - есть выдающи-
еся умы, равные тем, которые мы с таким старанием и с  такими  затратами
выращиваем в первых его рядах, а быть может, даже и превосходящие их.
   - Увы, принцесса! - возразила Порпорина. - Я очень невежественна и до
пребывания в Ризенбурге никогда ничего не читала, но там так много гово-
рилось об этих предметах, и мне, чтобы понять, что же происходит  в  уме
Альберта, пришлось так много размышлять, что в конце концов у меня  сло-
жилось о них определенное представление.
   - Да, конечно, но ты и сама стала мистиком и немного потеряла  рассу-
док, дорогая Порпорина! Можешь восхищаться походами Яна Жижки и  респуб-
ликанским духом Чехии - быть может, я и сама не меньшая  поборница  рес-
публиканских идей, потому что и мне любовь открыла  понятия,  противопо-
ложные всему тому, что внушали мне наставники по поводу  прав  народа  и
значения отдельных индивидуумов. Но я не разделяю твоего преклонения пе-
ред фанатизмом таборитов и перед их исступленным стремлением  к  христи-
анскому равенству. Все это нелепо, неосуществимо и ведет к жестокости  и
насилию. Пусть ниспровергают троны, я согласна  и  даже...  готова  спо-
собствовать этому, если понадобится! Пусть создаются республики,  такие,
как в Спарте, Афинах, Риме или в старой Венеции, - это я еще могу допус-
тить. Но твои кровожадные и неопрятные табориты так же не привлекают ме-
ня, как недоброй памяти вальденсы, как отвратительные  мюнстерские  ана-
баптисты и пикарты древней Германии.
   - Я слышала от графа Альберта, что все это не совсем одно и то же,  -
скромно возразила Консуэло, - но не смею спорить  с  вашим  высочеством,
так как вы основательно изучали этот предмет. У вас есть здесь  историки
и ученые, которые много занимаются подобными  важными  материями,  и  вы
лучше меня можете судить, насколько их мнение мудро и справедливо.
   И все-таки мне кажется, что, даже будь у меня возможность  учиться  у
самых образованных профессоров, я все равно не изменила бы своим  симпа-
тиям. Однако продолжу мой рассказ.
   - Да, прости, что я тебя перебила своими скучными рассуждениями. Про-
должай. Итак, граф Альберт,  увлеченный  подвигами  своих  предков  (что
вполне понятно и вполне простительно), влюбленный в тебя, что,  впрочем,
еще