езанной безумцем, раскаяние  и  сожаление,  которые  меня
гложут, то неужели в вашем сердце не найдется хоть немного  сострадания,
чтобы не напоминать мне постоянно о моем горе и не упрекать меня за  ве-
личайшую жертву, которую я только был в силах вам принести? Ах,  значит,
и у вас бывают минуты жестокости! Видно, жестокость -  удел  всего  рода
человеческого!
   В этом упреке - первом, который Альберт осмелился ей сделать, -  было
столько величия, что Консуэло прониклась страхом и яснее, чем когда-либо
раньше, почувствовала, что он внушает ей ужас. Нечто вроде  чувства  ос-
корбленного самолюбия - чувства, пожалуй, мелкого,  но  неотделимого  от
сердца женщины, заступило место той сладостной гордости, которую она не-
вольно испытала, слушая рассказ Альберта о его страстном поклонении  ей.
Она почувствовала себя униженной и, конечно, непонятой: ведь она стреми-
лась узнать его тайну единственно потому, что намеревалась или, во  вся-
ком случае, желала ответить на его любовь, - если бы он снял с себя  это
страшное подозрение. И в то же время она видела, что Альберт в душе  об-
виняет ее: видимо, он считал, что если он и убил Зденко, то единственный
человек, не имеющий права произнести над ним приговор, - это тот,  жизнь
которого потребовала жертву другой жизни, да еще жизни,  бесконечно  для
него дорогой.
   Консуэло не смогла ничего ответить; она попыталась было заговорить  о
другом, но слезы мешали ей. Увидя, что его любимая плачет, Альберт, пол-
ный раскаяния, стал молить у нее прощения, но она попросила его  никогда
не касаться этого вопроса, столь опасного для его душевного  равновесия,
и прибавила с каким-то горьким унынием, что сама никогда  не  произнесет
больше имени, вызывающего у них обоих такое ужасное  душевное  волнение.
Во время остальной части пути оба  чувствовали  напряженность  и  тоску.
Несколько раз порывались они заговорить, но из этого ничего  не  получа-
лось. Консуэло не отдавала себе отчета в том, что она говорит, не слыша-
ла и того, что говорил ей Альберт. Однако он казался  спокойным,  словно
Авраам или Брут после жертвы, принесенной по требованию суровой  судьбы.
Это грустное, но невозмутимое спокойствие при такой тяжести на душе  ка-
залось остатком безумия, и Консуэло могла оправдать своего друга, только
вспомнив, что он все-таки безумен. Если бы, чтобы спасти  ее  жизнь,  он
убил своего противника в открытом бою, она увидела бы в этом только лиш-
ний повод для благодарности и, пожалуй, даже восхитилась бы его силой  и
храбростью. Но это таинственное убийство, совершенное, очевидно, во тьме
подземелья, эта могила, вырытая в молельне, это суровое  молчание  после
преступления, этот стоический фанатизм, - ведь он дерзнул  свести  ее  в
пещеру и наслаждаться там музыкой, - все это в глазах Консуэло было  чу-
довищно, и она чувствовала, что любовь этого человека не находит  дороги
к ее сердцу.
   "Когда же мог он совершить это убийство? - спрашивала она себя.  -  В
течение последних трех месяцев я ни разу не видела, чтобы лицо его омра-
чилось, и ничто не давало мне повода заподозрить, что  у  него  нечистая
совесть. Неужели был день, когда он мог мою протянутую руку  пожать  ру-
кой, на которой были капли крови? Какой ужас! Верно, он сделан из камня,
изо льда, и любовь его ко мне какая-то зверская. А я  так  жаждала  быть
безгранично любимой! Так горевала, что меня недостаточно любят! Так  вот
какую любовь приберегало для меня небо в утешение!
   Потом она снова принялась думать о том, когда  именно  мог  совершить
Альберт свое отвратительное жертвоприношение, и решила,  что  это  могло
произойти только во время ее серьезной болезни, когда она была безучаст-
на ко всему окружающему; но тут  ей  вспомнился  его  нежный  заботливый
уход, и она уж совсем не могла постичь, как в одном и  том  же  человеке
уживались два столь различных существа.
   Погруженная в свои мрачные думы, она дрожащей рукою  рассеянно  брала
цветы, которые Альберт имел обыкновение срывать для нее по дороге, зная,
что она их обожает. Ей даже не пришло в голову расстаться со своим  дру-
гом, не доходя до замка, и вернуться одной, чтобы таким  образом  скрыть
их долгую совместную прогулку. Да и Альберт - потому ли, что он тоже  не
подумал об этом, или не считал больше нужным  притворяться  перед  своей
семьей - ничего ей не сказал. И вот у самого входа в замок они  столкну-
лись лицом к лицу с канониссой.  Тут  Консуэло  (и,  вероятно,  также  и
Альберт) впервые увидела, как лицо этой  женщины,  об  уродстве  которой
обыкновенно забывали благодаря его доброму выражению, запылало от  гнева
и презрения.
   - Вам, синьора, давно следовало бы вернуться, - обратилась она к Пор-
порине дрожащим и прерывающимся от негодования голосом. - Мы очень  бес-
покоились о графе Альберте, отец его даже не пожелал  без  него  завтра-
кать. У него был назначен на сегодняшнее утро разговор с сыном, о чем вы
нашли возможным заставить забыть графа Альберта. Что же касается вас, то
какой-то юнец, назвавший себя вашим братом, ожидает вас в гостиной, при-
том слишком уж нетерпеливо.
   Произнеся эти гневные  слова,  бедная  Венцеслава,  сама  испугавшись
собственной смелости, круто повернулась к ним спиной и  убежала  в  свою
комнату, где по крайней мере с час кашляла и плакала.


   LVII

   - Моя тетушка в странном расположении духа, - заметил Альберт Консуэ-
ло, поднимаясь с нею по ступенькам. - Прошу за нее прощения,  друг  мой;
будьте уверены, что сегодня же она изменит и свое обращение и свою мане-
ру говорить с вами.
   - Мой брат? - в полном недоумении от только что сообщенного ей извес-
тия повторила Консуэло, не слыша слов молодого графа.
   - А я и не знал, что у вас есть брат, - заметил Альберт, на  которого
поведение тетки произвело более сильное впечатление, чем это  сообщение.
- Конечно, для вас большое счастье повидаться с ним, дорогая Консуэло, и
я рад...
   - Не радуйтесь, граф, - прервала его Консуэло, которую вдруг охватило
тяжелое предчувствие, - мне, быть может,  предстоит  большое  огорчение,
и...
   Вся дрожа, она остановилась и уже готова была попросить совета и  за-
щиты у своего друга, но побоялась слишком связать себя с ним. И вот,  не
смея ни принять, ни оттолкнуть  того,  кто  явился  к  ней,  прикрывшись
ложью, она вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и, поблед-
нев, прислонилась к перилам на последней ступеньке крыльца.
   - Вы боитесь недобрых вестей о вашей семье? - спросил Альберт, в  ко-
тором тоже начинало пробуждаться беспокойство.
   - У меня нет семьи, - отвечала Консуэло,  делая  усилие,  чтобы  идти
дальше.
   Она хотела было прибавить, что у нее нет и брата, но какое-то смутное
опасение удержало ее. Войдя в столовую, она услышала в соседней гостиной
шаги путешественника, быстро, с явным нетерпением ходившего  по  комнате
из угла в угол. Невольно она шагнула к графу, как бы  стремясь  укрыться
за его любовью от надвигающихся на нее страданий, и схватила его за  ру-
ку.
   Пораженный Альберт почувствовал, что в нем  пробуждаются  смертельные
опасения.
   - Не входите без меня, - прошептал он. - Предчувствие, а оно меня ни-
когда не обманывает, говорит мне, что этот брат - враг и ваш  и  мой.  Я
холодею, мне страшно, точно я вынужден кого-то возненавидеть.
   Консуэло высвободила свою руку, которую  Альберт  крепко  прижимал  к
груди. Она содрогнулась при мысли, что у него вдруг может  явиться  одна
из его странных идей, одно из тех непреклонных решений, печальным приме-
ром которых служила для нее предполагаемая смерть Зденко.
   - Расстанемся здесь, - сказала она ему по-немецки (из соседней комна-
ты ее могли уже слышать). - В данную минуту мне нечего бояться, но  если
мне будет грозить опасность, поверьте, Альберт, я прибегну к вашей защи-
те.
   Страшно подавленный, боясь быть навязчивым, он не  посмел  ослушаться
ее, уйти же из столовой все-таки не решился. Консуэло поняла его колеба-
ния и, войдя в гостиную, закрыла обе двери, чтобы он не мог  ни  видеть,
ни слышать то, что должно было произойти.
   Андзолето (это был он, о чем она сразу догадалась по его  дерзости  и
тотчас узнала  по  походке)  приготовился  смело  встретиться  с  ней  и
по-братски расцеловать при свидетелях. Когда же она вошла одна, бледная,
но холодная и суровая, вся храбрость покинула его, и, бормоча что-то, он
бросился к ее ногам. Ему не надо было притворяться: безграничная радость
и нежность залили его сердце, когда наконец он нашел ту,  которую,  нес-
мотря на свою измену, никогда не переставал любить. Он  зарыдал,  а  так
как она отнимала у него руки, он  целовал  и  обливал  слезами  край  ее
платья. Консуэло не ожидала увидеть такого Андзолето. Четыре  месяца  он
рисовался ей таким, каким показал себя в ночь разрыва: желчным,  насмеш-
ливым, презреннейшим и ненавистнейшим из людей. Только сегодня утром она
видела, как он нагло шел по дороге с бесшабашным, почти циничным  видом.
И вот он стоит перед ней на коленях, униженный, кающийся, весь в слезах,
совсем как в бурные дни их страстных примирений,  более  привлекательный
чем когда-либо, потому что дорожный костюм, грубоватый, но ловко на  нем
сидевший, очень шел к нему, а загар путешествий придавал  более  мужест-
венный характер его поразительно красивому лицу.
   Трепеща, словно голубка, захваченная  ястребом,  она  вынуждена  была
сесть и закрыть лицо руками, чтобы защитить себя от обаяния его взгляда.
Андзолето, объясняя это движение стыдом, снова расхрабрился, и его  пер-
воначальный искренний порыв сразу загрязнили дурные мысли. Покинув Вене-
цию из чувства отвращения, явившегося своего рода возмездием за его про-
ступки, он искал одного - удачи, но в то же время всегда жаждал и  наде-
ялся найти свою дорогую Консуэло. В нем жила уверенность, что такой  по-
разительный талант не может остаться долго в безвестности,  и  он  везде
старался напасть на ее след, вступая в разговоры с содержателями  гости-
ниц, проводниками, встречными путешественниками. В Вене  он  нашел  нес-
колько знатных соотечественников и признался им в своем побеге. Те посо-
ветовали ему поселиться где-нибудь подальше от Венеции и  выждать,  пока
граф Дзустиньяни забудет или простит его проделку. Обещая ему  свою  по-
мощь, они в то же время снабдили его рекомендательными письмами в Прагу,
Берлин и Дрезден. Проезжая мимо замка Исполинов, Андзолето не  догадался
расспросить проводника и только после часа быстрой езды,  пустив  лошадь
шагом, снова заговорил с ним, интересуясь окрестностями и  их  жителями.
Естественно, что  проводник  принялся  рассказывать  о  графах  фон  Ру-
дольштадт, об их образе жизни, о странностях графа Альберта,  сумасшест-
вие которого ни для кого не было тайной, особенно с тех пор, как к  нему
с такой нескрываемой неприязнью стал  относиться  доктор  Вецелиус.  Тут
проводник для пополнения местных сплетен не преминул прибавить, что граф
Альберт только что превзошел все свои чудачества,  отказавшись  жениться
на своей благородной двоюродной сестре, красавице баронессе  Амелии  фон
Рудольштадт: он увлекся какой-то авантюристкой, которая не очень  хороша
собой, но в которую, однако, все влюбляются, стоит ей запеть, потому что
голос у нее удивительный.
   Оба эти признака были так характерны для Консуэло, что наш  путешест-
венник не мог не поинтересоваться именем авантюристки и, услыхав, что ее
зовут Порпориной, отбросил всякие сомнения. В ту же минуту  он  повернул
коня обратно; моментально придумав, под каким предлогом и в качестве ко-
го сможет он пробраться в столь строго охраняемый замок, он стал выпыты-
вать у проводника новые сведения. Из болтовни этого человека  он  заклю-
чил, что Консуэло, несомненно, любовница молодого графа, который, конеч-
но, женится на ней, так как, видимо, она околдовала всю семью; и  вместо
того чтобы выгнать ее, все окружают ее таким вниманием и заботами, каки-
ми никогда не пользовалась баронесса Амелия.
   Эти подробности раззадорили  Андзолето  не  меньше,  а  пожалуй,  еще
больше, чем его истинная привязанность к Консуэло. Он не раз  вздыхал  о
прежней жизни, которую она умела сделать  для  него  такой  приятной,  и
прекрасно сознавал, что потеря ее советов и указаний если не губит окон-
чательно, то сильно вредит его музыкальной карьере. Наконец, помимо все-
го, его влекла к ней любовь, хотя и эгоистичная, но глубокая и непреодо-
лимая. А теперь ко всему этому присоединилось тщеславное  искушение  от-
бить Консуэло у богатого и знатного любовника, расстроить  ее  блестящий
брак, заставить говорить и в здешних краях и в свете, что вот, мол,  де-
вушка предпочла убежать с ним, бедным артистом, вместо того чтобы  стать
графиней и владелицей замка. И он снова  и  снова  заставлял  проводника
рассказывать о том, каким влиянием пользуется Порпорина в замке  Исполи-
нов, смакуя заранее, как этот самый человек  будет  повествовать  другим
путешественникам о красивом молодом иностранце, который вихрем влетел  в
негостеприимный замок Великанов, "пришел, увидел  и  победил",  а  через
несколько часов или дней вышел оттуда, похитив у знаменитого,  могущест-
венного вельможи, графа фон Рудольштадта, талантливейшую из певиц...
   При этой мысли он с такой силой вонзил шпоры в бока бедной  лошади  и
так захохотал, что проводник подумал, не безумнее ли этот путешественник
самого графа Альберта.
   Канонисса встретила Андзолето недоверчиво, но не решилась его  выпро-
водить, надеясь, что он увезет от них свою  мнимую  сестрицу.  Узнав  от
нее, что Консуэло гуляет, Андзолето был очень раздосадован.  Ему  подали
завтрак, во время которого он стал расспрашивать слуг. Один из них, нем-
ного понимавший по-итальянски, простодушно сказал, что он видел  синьору
на горе с молодым графом Альбертом. Андзолето испугался, как бы в первые
минуты Консуэло не обдала его холодом, не держала бы себя надменно.  Ему
казалось, что если она до сих пор лишь целомудренная невеста сына хозяи-
на замка, то непременно должна гордиться своим положением,  а  если  уже
стала его любовницей, то будет менее  самоуверенной,  опасаясь,  как  бы
старый друг не испортил ей все дело. Победа над ней,  невинной,  рисова-
лась ему нелегкой, зато более славной; иное дело - победа над падшей. Но
и в том и в другом случае можно было сделать попытку и надеяться на  ус-
пех.
   Андзолето был слишком наблюдателен, чтобы не заметить досады и беспо-
койства канониссы по поводу долгой прогулки Порпорины с ее  племянником.
Так как он еще не видел графа Христиана, то мог заключить, что проводник
был плохо осведомлен, что на самом деле семейство со  страхом  и  неудо-
вольствием относится к любви молодого графа к  авантюристке  и  что  она
смиренно опустит голову перед своим первым возлюбленным.
   После четырех мучительных часов ожидания Андзолето, который успел  за
это время немало передумать, решил, судя по своей собственной, далеко не
безупречной нравственности, что такое продолжительное пребывание Консуэ-
ло с его соперником говорит об их полной близости. Это придало ему  сме-
лости и решимости во что бы то ни стало дождаться ее,  и  после  первого
порыва нежности, охватившего его при появлении Консуэло, Андзолето,  ви-
дя, как она, смущенная, задыхаясь, опустилась на стул, решил, что  стес-
няться нечего. Это сразу развязало ему язык. Он начал обвинять  себя  во
всем, что произошло, притворно унижаясь, проливал слезы, рассказывал  об
угрызениях совести и страданиях, описывая свои переживания в более  поэ-
тических красках, чем они могли быть в действительности,  и  наконец  со
всем красноречием венецианца и ловкого актера стал молить о прощении.
   Консуэло, взволнованная сначала самим звуком его голоса, больше  боя-
лась собственной слабости, чем могущества соблазна. За последние  четыре
месяца она тоже много передумала, и это помогло ей  настолько  прийти  в
себя, чтобы узнать в страстных уверениях Андзолето повторение того,  что
ей не раз приходилось слышать в последнее время их злосчастной любви. Ее
оскорбило, что он повторяет все те же клятвы, те же  мольбы,  как  будто
ничего не произошло со времени тех ссор, когда она была еще  так  далека
от предчувствия его гнусной измены. Возмущенная его наглостью к  красно-
речием, тогда как были бы более уместны безмолвие стыда и слезы  раская-
ния, Консуэло встала и резко оборвала его  разглагольствования,  холодно
проговорив:
   - Довольно, Андзолето. Я вам давно простила и больше не сержусь. Воз-
мущение сменилось жалостью; забыв свои страдания, я забыла и вашу  вину.
Нам больше нечего сказать друг другу. Благодарю за добрый порыв, который
заставил вас прервать свое путешествие для примирения со мной. Как види-
те, вы были прощены заранее. Прощайте же и продолжайте свой путь.
   - Уехать! Мне! Расстаться с тобой, снова потерять  тебя!  -  вскричал
Андзолето с непритворным испугом. - Нет, лучше прикажи мне сейчас же по-
кончить с собой! Нет! Нет! Никогда я не соглашусь жить без тебя. Это не-
возможно, Консуэло, я уже убедился в этом. Там, где нет тебя, ничто  для
меня не существует. Отвратительное мое  честолюбие,  мерзкое  тщеславие,
из-за которых я тщетно хотел пожертвовать своей  любовью,  являются  для
меня источником не радости, а муки. Твой образ  преследует  меня  всюду.
Воспоминание о нашем счастье, таком чистом, целомудренном, таком  восхи-
тительном (ты сама разве можешь найти  подобное?),  всегда  перед  моими
глазами. Все химеры, которыми я пытаюсь себя окружить, возбуждают во мне
отвращение. О Консуэло, вспомни наши чудесные  венецианские  ночи,  нашу
лодку, наши звезды, наши нескончаемые песни, вспомни твои уроки  и  наши
долгие поцелуи! Вспомни твою узкую кровать, где я спал один, пока ты чи-
тала на террасе свои молитвы! Разве я не любил тебя тогда?  Разве  чело-
век, для которого ты была святыней всегда, даже когда спала, оставаясь с
ним наедине, разве такой человек не способен любить? Если я был негодяем
по отношению к другим женщинам, то разве я не был  ангелом  подле  тебя?
Чего мне это стоило, одному богу известно! О! Не забывай же всего этого!
Ты уверяла тогда, что любишь меня, а теперь все позабыла! Я же, неблаго-
дарный, чудовище, подлец, ни на мгновение не мог забыть нашей любви! И я
не могу от нее отречься, а ты отказываешься без сожаления и без  усилий!
Но, видно, ты, святая, никогда не любила меня, а я,  хоть  я  и  дьявол,
обожаю тебя...
   - Возможно, - ответила Консуэло, пораженная искренностью его тона,  -
что вы непритворно сожалеете о потерянном, оскверненном вами счастье, но
это - возмездие, которое вы заслужили, и я не должна препятствовать  вам
нести его. Андзолето, счастье развратило вас,  так  пусть  же  небольшое
страдание вас очистит! Ступайте и помните обо мне, если эта скорбь цели-
тельна для вас, а если нет, забудьте, как забываю вас я, которой  нечего
ни искупать, ни исправлять.
   - Ах! У тебя железное сердце! - воскликнул  Андзолето,  удивленный  и
задетый за живое ее бесстрастным тоном. - Но не думай, что ты можешь так
легко выгнать меня! Возможно, мой приезд стесняет тебя и мое присутствие
тебе в тягость. Я прекрасно знаю, что ты готова пожертвовать  воспомина-
ниями нашей любви ради титула и богатства. Но этому не бывать! Я не отс-
туплюсь от тебя! И если мне придется тебя потерять, то это будет не  без
борьбы! Если ты меня вынудишь, то знай: в присутствии всех  твоих  новых
друзей я напомню тебе наше прошлое, - скажу о клятве, которую ты мне да-
ла у постели твоей умирающей матери и которую сто раз повторяла  мне  на
ее могиле и в церквах, где мы, стоя на коленях, прижавшись друг к другу,
слушали прекрасную музыку, а порою шептались. Смиренно, у  ног  твоих  я
напомню тебе - тебе одной - о некоторых вещах, и ты выслушаешь  меня,  а
если нет... горе нам обоим, Консуэло! Мне придется рассказать при  твоем
новом возлюбленном о фактах, ему неизвестных. Они ведь ничего о тебе  не
знают, не знают даже,