х  губах  прикосновение
горячих уст своего первого жениха. Она сдержала крик и, склонившись  над
клавесином, разрыдалась.
   В эту минуту вернулся граф Альберт; он услышал ее рыдания, увидел ос-
корбительную радость Андзолето. Волнение, прервавшее пение юной  артист-
ки, не удивило остальных свидетелей этой сцены. Никто не видел  поцелуя,
и каждый допускал, что воспоминания детства и любовь к своему  искусству
могли вызвать эти слезы. Графа Христиана несколько огорчила эта чувстви-
тельность, говорившая о глубокой привязанности девушки к  тому,  чем  он
просил ее пожертвовать. Канонисса же и капеллан ликовали,  тая  надежду,
что жертва эта не сможет осуществиться. Альберт еще не  задумывался  над
тем, можно ли будет графине Рудольштадт снова  стать  артисткой  или  ей
придется отказаться от сцены. Он готов был на все согласиться, все  раз-
решить, даже сам настоять, лишь бы только она была счастлива и свободна;
он предоставлял ей самой сделать выбор между светом, театром и уединени-
ем. Отсутствие предрассудков и эгоизма доходило в нем до того, что ему в
голову не приходили самые простые вещи. Так, он даже не подумал,  что  у
Консуэло могла явиться мысль пожертвовать собой ради него, не  желавшего
ни единой жертвы. Но с присущей ему дальновидностью он  проник  в  самую
сердцевину дерева и обнаружил там червя. В один миг ему стало ясно,  чем
на самом деле был Андзолето для Консуэло, какую цель преследовал и какое
чувство внушал ей. Альберт внимательно посмотрел  на  этого  неприятного
ему человека, к которому до сих пор не хотел  приглядываться,  не  желая
ненавидеть брата Консуэло. И он увидел в нем любовника - смелого, пылко-
го, опасного. Благородный Альберт не подумал о  себе;  ни  сомнение,  ни
ревность не проснулись в его сердце, - он  понял  только,  что  Консуэло
грозит опасность, ибо своим глубоким, проникновенным взором  этот  чело-
век, чье слабое зрение с трудом выносило солнечный свет, плохо различало
цвета и формы, читал в глубине душ и благодаря какой-то таинственной си-
ле провидения проникал в самые тайные помыслы негодяев и плутов. Я не  в
силах объяснить естественным путем этот странный, временами проявлявший-
ся в нем дар. Некоторые его свойства, не расследованные и не объясненные
наукой, так и остались непонятными как для его близких, так и для  расс-
казчика, повествующего вам о них и по прошествии ста лет столь  же  мало
знающего о них, как и великие умы его века. Альберт, увидев во всей  на-
готе эгоистическую, тщеславную душу своего соперника,  не  сказал  себе:
"Вот мой враг", а подумал: "Вот враг Консуэло", - и, ничем  не  показав,
что он сделал такое открытие, дал себе слово оберегать, охранять ее.


   LXI

   Воспользовавшись первой  же  представившейся  возможностью,  Консуэло
вышла из гостиной и спустилась в сад. Солнце село, первые  звезды,  спо-
койные и бледные, мерцали в небе, еще розоватом на западе и  уже  темном
на востоке.
   Юной артистке хотелось вдохнуть  покой  чистого  прохладного  воздуха
первых осенних вечеров. Страстное томление теснило ей грудь, пробуждая в
ней в то же время угрызения совести, и она призывала все  силы  души  на
помощь своей воле. Она могла бы задать себе вопрос:  "Да  неужели  я  не
знаю, люблю я его или ненавижу?" Консуэло  трепетала,  словно  чувствуя,
что мужество покидает ее в опаснейшую минуту ее жизни; и впервые она  не
находила в себе той непосредственности первого  побуждения,  той  святой
уверенности в правильности своих намерений, которые всегда  поддерживали
ее в испытаниях. Она покинула гостиную, чтобы уйти от чар Андзолето, и в
то же время смутно желала, чтобы он пошел за ней.
   Листья начинали осыпаться; когда, разметаемые подолом платья, они ше-
лестели позади нее, ей чудились чьи-то шаги; она готова была бежать  без
оглядки, но тут же останавливалась, словно прикованная к месту волшебной
силой. Действительно, за ней кто-то шел, не смея и не желая себя обнару-
жить. То был Альберт. Чуждый мелкого притворства, именуемого  приличием,
и чувствуя себя в силу своей великой любви выше всякого  ложного  стыда,
он через минуту вышел вслед за нею, решив без ее ведома  охранять  ее  и
помешать соблазнителю приблизиться к ней. Андзолето заметил эту  наивную
поспешность, но это его не очень встревожило: он  слишком  хорошо  видел
смущение Консуэло, чтобы не счесть свою победу обеспеченной; к  тому  же
мелкие победы развили в нем чудовищное самомнение, и он решил  не  уско-
рять событий, не раздражать своей  возлюбленной,  не  приводить  в  ужас
семью. "Мне незачем теперь спешить, - говорил он себе. - Гнев придал  бы
ей только силы, тогда как мой скорбный, подавленный вид уничтожит  оста-
ток ее злобы против меня. У нее гордый ум, - обратимся  к  ее  чувствам.
Она, без сомнения, менее сурова, чем была в Венеции, здесь нрав ее смяг-
чился. Не беда, если сопернику выпадет лишний счастливый денек, - завтра
она будет моей, а быть может, еще и этой ночью. Увидим! Не будем ее  за-
пугивать, подстрекая к какому-нибудь отчаянному решению. Она  не  выдала
меня. Из жалости или из страха она предоставляет им считать меня ее бра-
том, а старики, несмотря на все мои глупости,  решили  терпеть  меня  из
любви к ней. Я добился своего быстрее, чем надеялся, - можно и  передох-
нуть".
   И граф Христиан, и канонисса, и капеллан были  чрезвычайно  удивлены,
заметив, как внезапно изменились к лучшему манеры Андзолето, как скромен
стал его тон, как тихо и предупредительно он стал держать себя. Андзоле-
то дипломатично пожаловался шепотом  капеллану  на  сильнейшую  головную
боль, прибавив, что вообще очень воздержан в отношении вина, а тут выпил
за обедом венгерского, не имея понятия об его крепости,  и  оно  ударило
ему в голову. Минуту спустя его признание было сообщено по-немецки кано-
ниссе и графу, который отнесся к этой попытке молодого  человека  оправ-
даться с большою теплотой. Венцеслава сначала была менее снисходительна,
но усилия лицемера понравиться ей, почтительное восхваление  дворянства,
восторженные отзывы о порядке, царившем в замке, - все это не  замедлило
обезоружить ее благожелательную, незлопамятную душу. Сперва она его слу-
шала от нечего делать, но под конец заинтересовалась разговором и согла-
силась с братом, что Андзолето прекрасный, очаровательный молодой  чело-
век.
   Через час Консуэло вернулась с прогулки; это время не  пропало  даром
для Андзолето. Он успел так расположить к себе всю семью,  что  был  уже
уверен в возможности оставаться в замке столько дней, сколько ему  пона-
добится для достижения своей цели. Он не понял, что  говорил  по-немецки
старый граф Консуэло, но догадался по тому, как смотрел на него  Христи-
ан, и по удивленному и смущенному виду молодой девушки, что старый  граф
рассыпался в похвалах по его адресу и даже слегка пожурил ее за недоста-
ток внимания к такому милому брату.
   - Послушайте, синьора, - обратилась к ней канонисса, которая, несмот-
ря на всю свою неприязнь, всетаки желала ей добра, да к тому же  считала
это делом благочестия. - Вы за обедом сердились на своего брата, и, надо
сказать правду, он этого заслуживал, но он лучше, чем показался нам сна-
чала. Брат нежно любит вас и только что много говорил о вас  с  глубоким
чувством и даже с уважением. Не будьте же к нему более строги,  чем  мы.
По моему глубокому убеждению, он очень огорчен тем, что выпил лишнее  за
обедом, а особенно - из-за вас. Поговорите с ним, не  будьте  холодны  с
человеком, столь близким вам по крови. Возьмите пример с меня: хоть  мой
брат, барон Фридрих, в юности и любил меня поддразнивать  и  даже  часто
очень сердил, я никогда не могла и часа быть с ним в ссоре.
   Консуэло, не смея ни разубеждать добрую старушку, ни поддерживать  ее
заблуждение, была сражена этой новой атакой Андзолето, сила  и  ловкость
которого были для нее очевидны.
   - Вы не поняли, что сказала моя сестра? - спросил  Христиан  молодого
человека. - Сейчас переведу в двух словах: моя сестра упрекнула Консуэло
за то, что она уж слишком по-матерински строга с вами. А я  уверен,  что
сама Консуэло жаждет помириться. Поцелуйтесь же,  дети  мои!  Ну,  милый
юноша, сделайте первый шаг и, если у вас в прошлом и  были  какие-нибудь
прегрешения по отношению к ней, покайтесь, чтобы она вас простила.
   Андзолето не заставил повторять это  дважды.  Схватив  дрожащую  руку
Консуэло, не решившуюся отнять ее, он проговорил:
   - Да, я был страшно виноват перед нею и так раскаиваюсь, что все  мои
попытки забыться только еще больше разбивают мне сердце.  Она  прекрасно
знает это, и, не будь у нее железной души, гордой, как власть, и  беспо-
щадной как добродетель, она поняла бы, что я и так уже достаточно  нака-
зан угрызениями совести. Прости меня, сестра, и верни мне  свою  любовь,
не то я сейчас же уеду и буду скитаться по белу свету в отчаянии, одино-
честве и тоске. Всюду чужой, без поддержки, без совета, без привязаннос-
ти, я не смогу больше верить в бога, и мои заблуждения падут на твою го-
лову.
   Эта покаянная речь чрезвычайно растрогала графа  и  вызвала  слезы  у
доброй канониссы.
   - Слышите, Порпорина! - воскликнула она.  -  Его  слова  прекрасны  и
справедливы.  Господин  капеллан,  вам  следует  именем  веры  приказать
синьоре помириться с братом.
   Капеллан уже собирался было вмешаться в это дело,  но  Андзолето,  не
дождавшись его проповеди, схватил в объятия Консуэло и, несмотря  на  ее
сопротивление и испуг, страстно поцеловал перед самым носом капеллана  в
назидание присутствующим.
   Консуэло, в ужасе от столь наглого обмана, решила положить этому  ко-
нец.
   - Довольно! - проговорила она. - Господин граф, выслушайте меня...
   Она готова была все рассказать, но тут вошел Альберт. И тотчас  мысль
о Зденко сковала страхом ее душу, готовую открыться. Неукротимый  покро-
витель Консуэло был способен без шума и без лишних слов освободить ее от
врага, которого она собиралась разоблачить. Она побледнела, с  горестным
упреком взглянула на Андзолето, и слова замерли на ее устах.
   Ровно в семь часов вечера все уселись за  стол  ужинать.  Если  столь
частые трапезы способны лишить аппетита моих изящных читательниц, я при-
нужден им сказать, что мода воздерживаться от пищи была не в чести в  те
времена и в той стране. Кажется, я уже упоминал о том, что в  Ризенбурге
кушали медленно, плотно и часто - чуть ли не половина дня  проходила  за
обеденным столом; и, признаюсь, Консуэло, с детства  поневоле  привыкшая
довольствоваться в течение дня несколькими ложками  сваренного  на  воде
риса, находила эти гомерические трапезы смертельно длинными. Впервые она
не смогла дать себе отчет в том, сколько длился этот ужин - час, мгнове-
ние или столетие. Она так же  мало  сознавала,  что  существует,  как  и
Альберт, когда он бывал один в своем гроте. Ей казалось, что она  пьяна,
до такой степени стыд, любовь и ужас владели ею. Она ничего не  ела,  не
слышала, ничего не видела вокруг себя. В смятении, подобно человеку, ле-
тящему в пропасть и видящему, как одна за другой ломаются непрочные вет-
ки, за которые он пытается удержаться, она глядела на дно бездны, и  го-
лова ее шла кругом. Андзолето сидел подле нее, он задевал за ее  платье,
то и дело касался локтем ее локтя, а ногой ее ноги.  Стремясь  ей  услу-
жить, он дотрагивался до ее рук и на миг удерживал их в своих,  но  этот
миг, это жгучее пожатие заключало в себе целый мир наслаждений... Тайком
он шептал ей слова, от которых можно было задохнуться, пожирал ее глаза-
ми... Пользуясь мгновением, мимолетным, как молния,  он  менялся  с  ней
стаканом и прикасался губами к хрусталю, до которого только что дотраги-
вались ее губы. Он умел быть пламенем для нее и  холодным,  как  лед,  в
глазах других. Он премило держал себя, учтиво разговаривал, был  чрезвы-
чайно внимателен к канониссе, преисполнен почтения к капеллану,  предла-
гал ему лучшие куски мяса и сам нарезал их с грациозной ловкостью  чело-
века, привыкшего к хорошему столу. Он заметил,  что  благочестивый  отец
был лакомкой, но по своей застенчивости нередко ограничивал себя по час-
ти чревоугодия. Капеллану пришлась весьма по  вкусу  предупредительность
молодого человека, и он стал желать, чтобы этот новый кравчий  до  конца
дней своих пробыл в замке Исполинов.
   Все заметили, что Андзолето пил только воду, и когда капеллан, как бы
в ответ на его любезность, предложил ему вина, он проговорил во всеуслы-
шание:
   - Тысячу раз благодарю, но больше я уже не попадусь. Ваше  прекрасное
вино, в котором я недавно пытался найти забвение,  коварно.  Теперь  мои
горести миновали, и я возвращаюсь к воде, своему обычному напитку и вер-
ному другу.
   Все засиделись несколько дольше обычного. Андзолето вновь  пел  и  на
этот раз - для Консуэло. Он выбирал произведения  ее  любимых  старинных
композиторов, которым она сама обучила его, и исполнял  их  старательно,
со вкусом и тонкостью, как она всегда от него требовала. То  было  новое
напоминание о самых дорогих, самых чистых минутах ее любви  и  увлечения
искусством.
   Когда все собрались расходиться, Андзолето, улучив минуту, шепнул ей:
   - Я знаю, где твоя комната; меня поместили в том же коридоре. В  пол-
ночь я встану на колени у твоей двери и простою так до утра.  Не  откажи
выслушать меня хоть минуту. Я не порываюсь снова завоевать твою любовь -
я ее не стою. Знаю, что ты больше не можешь любить меня, знаю, что  дру-
гой осчастливлен тобой и мне надо уехать. Уеду я с  глубокой  скорбью  в
душе, и остаток дней моих будет отдан во власть фуриям.  Но  не  выгоняй
меня, не сказав мне слова сострадания, не сказав "прости"! Если ты отка-
жешь мне в этом, я с рассветом уеду и тогда уже погибну навсегда.
   - Не говорите так, Андзолето. Мы должны расстаться с вами  сейчас,  и
расстаться навек. Я вам прощаю и желаю...
   - Доброго пути, - ироническим тоном докончил он и, тотчас возвращаясь
к своему лицемерию, продолжал: - Ты безжалостна,  Консуэло.  Ты  хочешь,
чтобы я окончательно погиб, чтобы во мне не осталось ни единого  доброго
чувства, ни единого хорошего воспоминания. Чего ты боишься? Не тысячу ли
раз доказывал я тебе свое уважение, чистоту своей  любви?  Когда  любишь
безумно, разве не становишься рабом? Неужели ты не  знаешь,  что  одного
твоего слова достаточно, чтобы укротить, поработить меня? Ради бога, ес-
ли только ты не возлюбленная того человека, за которого выходишь  замуж,
если он не хозяин твоей комнаты и не неизбежный компаньон твоих ночей...
   - Он не возлюбленный мой и никогда им не был, - прервала его Консуэло
тоном горделивой невинности.
   Было бы лучше, если бы она подавила в себе этот гордый порыв, хотя  и
вполне обоснованный, - он был слишком чистосердечен сейчас. Андзолето не
был трусом, но он любил жизнь, и, рассчитывай он найти в комнате Консуэ-
ло отважного стража, молодой итальянец преспокойно остался  бы  у  себя.
Правдивые нотки, прозвучавшие в  ответе  молодой  девушки,  окончательно
придали ему смелости.
   - В таком случае я не погублю твоего будущего, - сказал он, - я  буду
так осторожен, так ловок, войду так беззвучно и буду так тихо  говорить,
что не поврежу твоей репутации. Да к тому же не брат ли я  тебе?  Что  ж
удивительного, если бы, уезжая на рассвете, я пришел с тобой проститься.
   - Нет, нет, не приходите! - в ужасе  проговорила  Консуэло.  -  Покои
графа Альберта находятся рядом, а что, если он  догадается  обо  всем?..
Андзолето, если вы подвергнете себя опасности... я не  ручаюсь  за  вашу
жизнь. Говорю вам серьезно, у меня кровь стынет в жилах при мысли...
   И в самом деле, Андзолето, державший ее руку в  своей,  почувствовал,
как она стала холоднее мрамора.
   - Если ты заставишь меня стоять у твоей двери и препираться с  тобой,
ты действительно подвергнешь мою жизнь опасности, - с улыбкой прервал он
ее, - но если дверь твоя будет не заперта, а наши поцелуи  немы,  то  мы
ничем не рискуем. Вспомни, как проводили мы вместе целые ночи, не разбу-
див ни одного из наших многочисленных соседей на  Корте-Минелли.  Ну,  а
что до меня, то если нет иного препятствия, кроме ревности графа, и иной
опасности, как смерть...
   В эту минуту Консуэло увидела, как взор графа Альберта, обычно  зату-
маненный, остановившись на Андзолето, вдруг стал ясным и глубоким.  Раз-
говор их слышать он не мог, но казалось,  он  слышит  глазами.  Консуэло
высвободила свою руку из руки Андзолето и подавленным голосом проговори-
ла:
   - Ах! Если ты любишь меня, не веди себя вызывающе с этим страшным че-
ловеком!
   - Ты за себя боишься? - быстро спросил Андзолето.
   - Нет, но за все, что меня окружает и грозит мне.
   - И за тех, кто тебя обожает, конечно? Ну что ж, пусть  так!  Умереть
на твоих глазах, у твоих ног! О, я только этого и жажду! Я буду у  твоих
дверей в полночь; сопротивляясь, ты только ускоришь мою гибель.
   - Как! Вы уезжаете завтра и ни с кем не прощаетесь? - спросила Консу-
эло, увидав, что он, раскланявшись с графом и канониссой, ничего не ска-
зал им о своем отъезде.
   - Нет, не прощаюсь, - сказал он, - они стали бы меня удерживать, а я,
видя, что все кругом словно сговорились продлить  мои  мученья,  мог  бы
против воли уступить. Ты передашь им за меня извинения и прощальный при-
вет. Я приказал проводнику держать лошадей наготове к четырем часам  ут-
ра.
   Это было более чем верно. Манера Альберта как-то по-особенному  смот-
реть на него не ускользнула от Андзолето. Он решил идти на все,  но  был
готов и к бегству. На всякий случай его лошади стояли оседланными на ко-
нюшне, и проводник получил приказ не ложиться.
   Консуэло вернулась к себе в комнату в состоянии  неописуемого  ужаса.
Она не хотела видеть у себя Андзолето и в то же время  боялась,  как  бы
что-нибудь не помешало ему прийти. Все время она  находилась  во  власти
этого двойственного, обманчивого, неодолимого чувства, вносившего разлад
между ее сердцем и совестью. Никогда еще она не казалась себе такой нес-
частной, брошенной, такой одинокой на свете.
   "О! Мой учитель Порпора, где вы? - мысленно восклицала она. - Лишь вы
один могли бы спасти меня, вам одному известен мой недуг и грозящие  мне
опасности. Только вы, резкий, строгий, недоверчивый, как  отец  и  друг,
смогли бы удержать меня от падения в бездну, куда я лечу. Но разве  вок-
руг меня нет друзей? Разве граф Христиан не отец мне? Разве не  была  бы
матерью для меня канонисса, имей я мужество не обращать внимания  на  ее
предрассудки и раскрыть ей свое сердце? А Альберт,  разве  он  не  опора
моя, не брат, не муж, согласись я только произнести одно слово?  Да!  Он
должен быть моим защитником, а я боюсь его, отталкиваю!.. Надо  пойти  к
ним, - мысленно прибавила она, вставая и в волнении сделав несколько ша-
гов по комнате, - мне нужно соединить свою судьбу с ними, я  должна  ис-
кать у них покровительство, укрыться под крыльями этих  ангелов-храните-
лей. Здесь обитают покой, достоинство, честь; унижение и  отчаяние  ждут
меня подле Андзолето. О да! Надо идти к ним, покаяться в том, что  прои-
зошло в тот страшный день; надо рассказать обо  всем,  что  творится  во
мне, чтобы они могли удержать, защитить меня от меня самой. Надо связать
себя с ними клятвой, надо произнести  "да",  которое  поставит  преграду
между мной и моим мучителем. Иду к ним!.."
   Однако, вместо того чтобы идти, она без сил упала на стул и в  отчая-
нии стала рыдать над своим утраченным покоем, над своей сокрушенной  си-
лой.
   "Но как, - говорила она себе, - как идти к ним  с  новой  ложью,  как
предлагать им распутницу, женупрелюбодейку?! Ведь на самом деле я  разв-
ращена в душе, и на устах моих, которые произнесли  бы  обет  неизменной
верности чистосердечнейшему из людей, горит еще поцелуй другого, а серд-
це мое трепещет нечистой радостью при одном воспоминании о нем. Ах! Ведь
и моя любовь к недостойному Андзолето изменилась, как и он сам. Это  уже
не та спокойная