по-чешски,  как
его здоровье и не нужно ли ему чего, но ей так и не удалось ни заставить
его поднять опущенную к земле голову, ни оторвать от игры в  камешки.  У
него их было три: белый, черный и красный. Он поочередно  бросал  камни,
стараясь одним сбить два других, и очень радовался, когда они падали.
   - Вы видите, это бесполезно, - сказала Амелия. - Если он не голоден и
не ищет Альберта, он никогда с нами не разговаривает. В том и  в  другом
случае он появляется у ворот замка. Если он только голоден, то ожидает у
ворот; ему приносят то, чего он хочет, и, поблагодарив, он уходит.  Если
же он желает видеть Альберта, то входит в замок, направляется к его ком-
нате и стучится в дверь, которая для него всегда  открыта.  Он  проводит
там целые часы: тихо, молча, словно боязливый ребенок, если Альберт  ра-
ботает; весело и оживленно болтая, когда  тот  расположен  его  слушать.
По-видимому, Зденко никогда не бывает в тягость моему любезному  кузену,
и в этом отношении он счастливее всех нас, членов его семьи.
   - А когда граф Альберт исчезает, как, например, сейчас, Зденко, кото-
рый так горячо его любит, Зденко, впавший в отчаяние, когда граф  отпра-
вился путешествовать, Зденко, неразлучный его товарищ, - неужели он  при
этом не проявляет беспокойства?
   - Никакого. Он уверяет в таких случаях, что Альберт отправился в гос-
ти к господу богу и скоро оттуда вернется. Это же самое говорил он, при-
мирившись наконец с путешествием Альберта по Европе.
   - А вы не подозреваете, дорогая Амелия, что  у  Зденко,  может  быть,
больше оснований, чем у всех вас, для этого спокойствия? Вам никогда  не
приходило в голову, что Зденко посвящен в тайну Альберта и что во  время
его припадков или летаргического сна он его охраняет?
   - Да, у нас была эта мысль, и мы долго наблюдали за  его  действиями,
но, так же как и его покровитель Альберт, он терпеть не может, когда  за
ним следят. Хитрее преследуемой собаками лисицы, он каждый раз умудрялся
всех обмануть, всех сбить с толку, замести все следы.  По-видимому,  он,
подобно Альберту, обладает способностью, когда захочет, делаться невиди-
мым. Бывали случаи, когда на глазах у всех он исчезал,  словно  провали-
вался сквозь землю или словно его окутывало непроницаемое облако. Так по
крайней мере утверждают наши слуги и сама тетушка  Венцеслава,  которая,
несмотря на всю свою набожность, не очень-то далеко ушла от них в вопро-
се о власти сатаны.
   - Но вы, дорогая баронесса, не можете же вы верить в такой вздор?
   - Я придерживаюсь взгляда  дяди  Христиана.  Он  полагает,  что  если
Альберту в его таинственных невзгодах помогает и содействует только этот
сумасшедший, то очень опасно устранять его, и мы, выслеживая и затрудняя
действия Зденко, рискуем оставить Альберта на целые часы и дни без ухода
и даже без пищи, которую он может через него получать.  Но,  ради  бога,
милая Нина, переменим разговор! Довольно заниматься  этим  идиотом!  Он,
поверьте, далеко не так меня интересует, как вас. Мне ужасно надоели все
его рассказы и песни, а от его надтреснутого голоса у  меня  просто  уши
вянут.
   - Я очень удивлена, - сказала Консуэло, подчиняясь уводившей ее  под-
руге, - что вы не находите в его голосе необычайной прелести. А на меня,
как он ни слаб, голос его производит больше впечатления, чем голоса  са-
мых великих певцов.
   - Это потому, что вы пресыщены прекрасным и вас прельщает новизна.
   - Язык, на котором он поет, необыкновенно мягок, - настаивала Консуэ-
ло, - и вы заблуждаетесь, считая его мелодии  монотонными;  напротив,  в
них есть много оригинального и приятного.
   - Только не для меня! Мелодии эти ужасно мне надоели. Вначале я заин-
тересовалась содержанием его песен, принимая их, как и  местные  жители,
за старинные народные песни, любопытные в историческом отношении, но так
как он каждый раз передает их по-разному, то это, очевидно, не что иное,
как импровизация; и вскоре я пришла к заключению, что слушать их не сто-
ит, хотя наши горцы и воображают, что в них скрыт какой-то символический
смысл.
   Как только Консуэло удалось избавиться от Амелии, она побежала в  сад
и застала Зденко на том же месте, у рва, поглощенного все той же  игрой.
Убежденная, что этот несчастный тайно сносится с Альбертом,  она  успела
украдкой сбегать в буфетную и утащить оттуда пирожок из крупичатой  муки
и меда - собственноручное произведение  канониссы:  она  запомнила,  что
Альберт, который вообще ел очень мало, оказывал - вероятно, машинально -
предпочтение этому кушанию, изготовляемому теткой для племянника с  осо-
бым старанием. Завернув пирожок в белый платок и желая  перебросить  его
Зденко через ров, она решилась окликнуть его. Но так  как,  по-видимому,
он не хотел ее слушать, она, вспомнив, с каким пылом  он  выкрикивал  ее
имя, произнесла его сначала по-немецки. Зденко,  казалось,  услыхал  ее,
но, будучи в эту минуту меланхолически настроен, покачал,  не  глядя  на
нее, головой и со вздохом повторил: "Утешение, утешение", как бы говоря:
"Утешения я больше не жду".
   - Консуэло, - произнесла тогда молодая девушка, желая посмотреть,  не
пробудит ли в сумасшедшем ее испанское имя ту радость, какую он  выказы-
вал этим утром, повторяя его.
   Зденко тотчас прекратил свою игру в камешки и, радостный  и  сияющий,
принялся скакать и прыгать, подбрасывая в воздух  шапку,  протягивая  ей
через ров руки и при этом оживленно лопоча что-то по-чешски.
   - Альберт! - крикнула снова Консуэло, бросая ему пирожок.
   Зденко, смеясь, поднял его, не развернув платка, и опять начал  гово-
рить без конца, но Консуэло, к своему отчаянию, ничего не  поняла.  Осо-
бенно прислушивалась она, стараясь запомнить одну фразу, которую  он  ей
все повторял, раскланиваясь. Благодаря своему музыкальному уху  ей  уда-
лось точно уловить произношение этих слов. Как  только  Зденко  бросился
бежать со всех ног, она сейчас же записала итальянскими буквами эту фра-
зу в свою памятную книжечку, собираясь спросить  разъяснения  у  Амелии.
Но, пока Зденко не скрылся  из  виду,  ей  захотелось  послать  Альберту
что-нибудь такое, что более тонко сказало бы ему о ее сочувствии, и  она
стала снова звать сумасшедшего; послушный ее зову, тот вернулся, и  она,
отколов от пояса свежий и душистый букет, за час перед тем  сорванный  в
оранжерее, бросила его Зденко. Он, подняв букет,  снова  стал  расклани-
ваться, выкрикивать что-то, скакать и наконец исчез в густых кустах, че-
рез которые, казалось, не смог бы пробраться и заяц. Консуэло  несколько
секунд следила по верхушкам ветвей, качавшихся в направлении к  юго-вос-
току, за его быстрым бегом, но налетевший  ветер,  качнувший  разом  все
ветки зарослей, помешал ее наблюдениям, и она вернулась домой, еще более
утвердившись в своем решении достигнуть намеченной цели.


   XXXVII

   Когда Консуэло попросила Амелию перевести фразу, записанную в  памят-
ной книжке и запечатлевшуюся в ее мозгу, та сказала, что ровно ничего  в
ней не понимает, хотя дословно эта фраза и значит: Обиженный  да  покло-
нится тебе!"
   - Быть может, - прибавила она, - он подразумевает Альберта или самого
себя, считая, что их обидели, принимая за сумасшедших: ведь они-то  счи-
тают себя единственными разумными людьми на свете. Но стоит  ли  доиски-
ваться смысла в речах безумного? Знаете, этот Зденко занимает ваше вооб-
ражение гораздо больше, чем он того заслуживает.
   - Во всех странах существует народное поверье, - ответила Консуэло, -
что сумасшедшие бывают одарены высшей прозорливостью, недоступной холод-
ному, положительному уму. Я вправе иметь предрассудки моего  сословия  и
не могу поверить, чтобы он говорил эти непонятные для нас слова  случай-
но.
   - Попробуем спросить капеллана, - сказала Амелия. - Он большой знаток
всяких местных народных изречений, старинных и нынешних. Быть может,  он
объяснит нам и это.
   И, тут же подбежав к священнику, она попросила  его  объяснить  фразу
Зденко.
   Эти непонятные слова точно громом поразили капеллана.
   - Боже милостивый! - воскликнул он, бледнея. - Где  ваше  сиятельство
могли услышать такое богохульство?
   - Если это и богохульство, то я не понимаю его,  -  смеясь,  ответила
Амелия, - вот почему я жду вашего перевода.
   - Дословно, на правильном немецком языке, это именно то, что вы изво-
лили сейчас сказать, баронесса: "Обиженный да поклонится тебе!" Но  если
вам угодно знать, что значит эта фраза в устах того идолопоклонника, ко-
торый ее произнес, она значит... я едва решаюсь даже выговорить: "Да бу-
дет дьявол с тобой!"
   - Или попросту: "Иди к дьяволу! -  заливаясь  пуще  прежнего  смехом,
подхватила Амелия. - Нечего сказать, - продолжала она, - очень  любезно!
Вот на что можно нарваться, милая Нина, ведя разговоры  с  сумасшедшими!
Вы не ожидали, что Зденко со своей приветливой улыбкой и веселыми грима-
сами способен поднести вам столь мало учтивое пожелание?
   - Зденко! - воскликнул капеллан. - Так это, значит,  изречение  этого
жалкого идиота? Ну, слава богу, а я, признаться, дрожал, боясь, не  дру-
гой ли кто... И совершенно напрасно... Это могло выйти только из  головы
Зденко, начиненной гнусностями старинной ереси. Откуда только черпает он
все эти забытые теперь, никому не известные вещи? Лишь нечистая сила мо-
жет внушать ему подобное.
   - Да это просто очень скверное ругательство, которое в ходу у просто-
го народа всех национальностей, - возразила Амелия, - и католики в  дан-
ном случае не составляют исключения.
   - Вы заблуждаетесь, баронесса, - сказал капеллан, - в устах сумасшед-
шего это вовсе не проклятие. Напротив: это дань почтения,  благословение
- вот что преступно! Эта мерзость идет от лоллардов, отвратительной сек-
ты, породившей, в свою очередь, секту вальденцев, от  которой  произошли
гуситы...
   - А от них произошло еще множество других сект,  -  добавила  Амелия,
напуская на себя серьезность, чтобы поиздеваться над добрым священником.
- Но объясните же нам, господин капеллан, - продолжала она, - каким  об-
разом, посылая ближнего к дьяволу, можно оказать ему любезность?
   - Видите ли, по учению лоллардов сатана не был врагом рода человечес-
кого, а напротив, был его покровителем и заступником. Они изображали его
жертвой несправедливости и зависти. По их верованиям, архангел Михаил  и
другие небесные властители, низвергнувшие сатану в бездну, были истинны-
ми демонами, а Вельзевул, Люцифер, Астарот, Астарта и прочие исчадия ада
- это сама невинность и свет. Лолларды верили, что могущество Михаила  и
его славного воинства скоро кончится и что сатана со  своими  проклятыми
приспешниками будет восстановлен в своих правах и  водворен  обратно  на
небо. Словом, у них был настоящий нечестивый культ сатаны, и при встрече
они приветствовали друг друга вот этой фразой: "Обиженный да  поклонится
тебе! ", то есть: "Тот, которого отвергли и несправедливо осудили, пусть
покровительствует и помогает тебе".
   - Итак, - захлебываясь от смеха, проговорила Амелия, - теперь моя до-
рогая Нина находится под чудесным покровительством, и я не удивлюсь, ес-
ли нам скоро придется прибегнуть к заклинаниям, чтобы уничтожить  в  ней
действие чар Зденко.
   Шутка эта немного смутила Консуэло. Она была не так уж  уверена,  что
дьявол - плод воображения, а ад - поэтическая басня. Возможно, негодова-
ние и страх капеллана произвели бы на нее большее впечатление,  если  бы
тот, выведенный из себя громким хохотом Амелии, не был в эту минуту  так
смешон.
   Консуэло была до того взволнована и взбудоражена  суеверием  одних  и
безверием других, что в этот вечер с трудом могла прочитать полагающиеся
молитвы. В верования ее детских лет вкрались сомнения. До  сих  пор  она
относилась к религии без критики, теперь же ее встревоженный ум  уже  не
довольствовался одними религиозными догматами, а  стремился  постичь  их
смысл.
   "Насколько мне приходилось видеть в Венеции, - думала Консуэло, - там
есть два вида набожности: одна - у монахов, монахинь и  народа,  заходя-
щая, быть может, даже слишком далеко и приводящая к тому, что  наряду  с
верой в таинства в них уживаются разные суеверия, ничего общего с  этими
таинствами не имеющие: верят они в какого-то Орко (беса лагун), в  ведьм
Маламокко - искательниц золота, в гороскопы, в обеты  святым  по  поводу
дел не только не благочестивых, но иногда даже нечестных; другая  -  на-
божность высшего духовенства и аристократии, представляющая собой сплош-
ное лицемерие, потому что люди эти посещают церковь, как театр, -  чтобы
послушать музыку, себя показать и на других  посмотреть;  они  над  всем
смеются и не задумываются ни над какими религиозными вопросами, так  как
уверены, что в религии нет ничего серьезного, что она ни к чему не  обя-
зывает и что все сводится к внешней форме и обычаю. Андзолето совершенно
не был религиозен. Это было одним из моих огорчений, и  я  вижу  теперь,
что права была, боясь его неверия. А мой учитель Порпора...  во  что  он
верит? Не знаю... Он никогда не открывал мне этого, но в самые горестные
и самые торжественные минуты моей жизни он говорил мне о боге  и  о  бо-
жественных вещах. Слова его производили на меня сильное впечатление,  но
оставляли лишь страх и неуверенность. Казалось, он веровал в бога ревни-
вого и самовластного, дарующего гениальность и  вдохновение  только  тем
людям, которые, в силу своей гордости, отстраняют от себя горести и  ра-
дости себе подобных. Сердце мое не признает такой суровой религии,  и  я
не могу любить бога, запрещающего мне любить. Какой же бог есть истинный
бог? Кто научит меня этому? Моя бедная мать была набожна, но сколько ре-
бяческого идолопоклонства было в ее вере! Во что же верить и что думать?
Скажу ли я вместе с беззаботной Амелией,  что  разум  есть  единственный
бог? Но ей неизвестен даже и этот бог, чему же может она  научить  меня?
Ведь трудно найти человека, менее разумного, чем она. Можно ли жить  без
религии? Тогда зачем же жить? Ради чего стану я работать? Для чего  мне,
одинокой во всей вселенной, иметь сострадание, доброту, совесть, велико-
душие, мужество, если во вселенной нет высшего существа, разумного, пол-
ного любви, которое взвешивает мои  поступки,  одобряет  меня,  помогает
мне, охраняет и благословляет меня? Откуда же черпать  в  жизни  силы  и
упоение тем людям, у которых нет надежды, нет любви, стоящей  выше  всех
человеческих заблуждений и человеческого непостоянства?"
   "О высшая сила! - воскликнула она из глубины  сердца,  забыв  обычные
формулы молитвы. - Научи меня, что я должна делать. О высшая любовь! На-
учи меня, что я должна любить! О высшее знание! Научи меня, чему я долж-
на верить!"
   Предавшись молитве и размышлению, Консуэло не заметила, как пролетело
время, и было уже далеко за полночь, когда, собираясь  лечь  в  постель,
она выглянула в окно на залитую  лунным  светом  окрестность.  Горизонт,
открывавшийся из ее окон, был неширок из-за надвинувшихся гор, но  мест-
ность была очень живописна. На дне узкой извилистой долины несся  горный
поток. Обрамлявшие долину холмы разной высоты, поросшие у подножья луго-
вой травой и замыкавшие горизонт, в нескольких местах как  бы  расступа-
лись, образуя ущелья, сквозь которые виднелись другие  ущелья  и  другие
горы, более крутые, сплошь  покрытые  темными  елями.  Позади  этих  пе-
чальных, суровых гор светила луна на ущербе, но вся окрестность с вечно-
зелеными хвойными лесами, и воды потока, бегущего в  крутых  берегах,  и
скалы, поросшие мхом и плющом, - все было погружено во мрак.
   Сравнивая эту местность со всеми теми, по которым  она  проходила  во
времена своего детства, Консуэло вдруг подумала (эта мысль не  приходила
ей в голову прежде), что природа, которая была сейчас перед ее  глазами,
не представляет для нее ничего нового - потому ли, что она когда-то  бы-
вала в этой части Богемии, или потому, что эти  места  были  чрезвычайно
похожи на что-то виденное ею раньше.
   "Мы с матерью столько странствовали, что  нет  ничего  удивительного,
если я уже и бывала здесь, - думала она. - У меня сохранилось ясное вос-
поминание о Дрездене и о Вене. Вполне возможно, что, направляясь из  од-
ной столицы в другую, мы проходили и через Богемию. Что, если нас  прию-
тили тогда в одном из сараев именно этого замка, где теперь меня  прини-
мают, как важную синьору; что, если в ту пору нам за наше пение подавали
кусок хлеба в тех самых хижинах, у дверей которых Зденко протягивает те-
перь руку, распевая свои старинные песни? В сущности, этот Зденко,  хоть
он и потерял человеческий облик, - бродячий артист, мой собрат и ровня".
   В эту минуту взгляд ее упал на Шрекенштейн, вершина которого поднима-
лась над более близкими горами, и ей показалось, будто это зловещее мес-
то окружено красноватым светом, слегка окрашивавшим и прозрачную  лазурь
неба. Она стала пристально смотреть туда и  увидела,  что  этот  неясный
отблеск, то потухая, то разгораясь, стал наконец таким отчетливым и  яр-
ким, что его уже никак нельзя было принять за обман чувств. Быть  может,
там нашли себе временное убежище бродячие цыгане  или  разбойники?  Одно
было несомненно: в эту минуту на Шрекенштейне были живые люди.  Консуэло
после своей наивной горячей молитвы богу истины совсем не  склонна  была
верить в присутствие фантастических зловредных существ, которыми  народ-
ная молва населяла скалу Ужаса. Не мог ли Зденко  развести  там  костер,
чтобы согреться от ночного холода? А если это действительно был  Зденко,
то не пылают ли в эту минуту сухие сучья леса для того,  чтобы  отогреть
Альберта? Люди не раз видали этот свет на Шрекенштейне. О нем всегда го-
ворили с ужасом, приписывая его появление  чему-то  сверхъестественному.
Тысячу раз твердили, что этот свет исходит из заколдованного ствола дуба
Жижки. Но Гусит уже не существует - он валяется на дне оврага, а красный
свет по-прежнему мерцает на вершине горы. "Как может  этот  таинственный
маяк, - спрашивала себя Консуэло, - не  направить  поиски  к  вероятному
убежищу Альберта?"
   "Ох, эта апатия набожных душ! - подумала Консуэло. - Что это - благо-
деяние провидения или немощность слабых натур?" Она тут же спросила  се-
бя: хватило ли бы у нее мужества пойти одной в этот час на  Шрекенштейн?
И решила, что, побуждаемая милосердием, конечно, сделала бы  это.  Впро-
чем, решаясь на такой подвиг, она ничем  не  рисковала:  крепкие  запоры
замка делали ее намерение неосуществимым.
   Проснувшись утром, полная рвения, она побежала  на  Шрекенштейн.  Там
все было тихо и пустынно. Трава вокруг скалы Ужаса не была  примята,  не
было также никаких следов костра, никаких признаков ночных гостей. Обой-
дя гору во всех направлениях, она нигде ничего не нашла. Она стала звать
Зденко, затем попробовала засвистеть, думая вызвать  этим  лай  Цинабра,
несколько раз прокричала на всех языках, какие только знала, имя Консуэ-
ло, пропела несколько фраз из своего испанского гимна и  даже  исполнила
богемскую песню Зденко, которую прекрасно  запомнила.  Ответа  не  было.
Треск сухого мха под ее ногами да глухое журчание таинственных  вод  под
скалами - таковы были единственные звуки, которые она услышала.
   Устав от этих бесплодных розысков, она присела на скале, чтобы  пере-
дохнуть немного, и уже собралась было уходить, как вдруг увидела у своих
ног увядший и скомканный лепесток розы. Она подняла  его,  расправила  и
убедилась в том, что лепесток этот мог быть только из букета, брошенного
ею Зденко, - в горах ведь розы не росли, да и время года было не то: ро-
зы пока цвели только в оранжереях  замка.  Это  незначительное  указание
утешило Консуэло: ее прогулка в конце концов была не так бесплодна,  как
ей показалось сначала, и она еще более прониклась мыслью,  что  Альберта
следует искать именно на Шрекенштейне.
   Но, спрашивается, в какой недоступной пещере этой горы мог  он  скры-
ваться? Очевидно, он находился в ней не всегда или же