что ты была актрисой. Вот это я  и  доведу  до  их
сведения, и посмотрим тогда, вернется ли к благородному  графу  Альберту
его рассудок, чтобы оспаривать тебя у актера, твоего друга, твоей ровни,
твоего жениха, твоего любовника! Не доводи меня до  отчаяния,  Консуэло,
или...
   - Что? Угрозы? Наконец-то я узнаю вас, Андзолето!  -  с  негодованием
проговорила Консуэло. - Что ж, я предпочитаю видеть вас таким и благода-
рю, что вы сняли с себя маску. Да, слава богу, теперь в моем  сердце  не
будет ни сожалений, ни сострадания. Я вижу, сколько злобы в вашем  серд-
це, сколько низости в вашем характере, сколько ненависти в вашей  любви!
Ступайте же, вымещайте на мне свою досаду - вы окажете мне этим  большую
услугу! Но если вы не научились еще клеветать так, как научились оскорб-
лять, то не можете сказать обо мне ничего, за что мне пришлось бы  крас-
неть.
   Высказав все это, она направилась к двери, открыла  ее  и  собиралась
уже выйти, как вдруг столкнулась с графом  Христианом.  При  виде  этого
почтенного старика, который, поцеловав руку Консуэло, вошел в комнату  с
приветливым и величественным видом, Андзолето, устремившийся было  вслед
за девушкой, чтобы удержать ее во что бы то ни стало, в смущении  отсту-
пил, и от его смелости не осталось и следа.


   LVIII

   - Прошу прощения, дорогая синьора, - начал старый граф, -  что  я  не
оказал лучшего приема вашему брату. Я сделал распоряжение не  беспокоить
меня, так как все утро был занят не совсем обычными делами, и мое распо-
ряжение было выполнено слишком хорошо, ибо мне даже не доложили о приез-
де гостя, который и для меня и для всей моей семьи может быть только са-
мым дорогим.
   Затем, обращаясь к Андзолето, он прибавил:
   - Поверьте, сударь, что я очень рад видеть  у  себя  такого  близкого
родственника любимой нами Порпорины. Очень прошу вас остаться и  гостить
у нас, сколько вам будет угодно. Полагаю, что после такой долгой разлуки
вам есть о чем поговорить, да и побыть вместе это уже  большая  радость.
Надеюсь, что здесь вы будете  чувствовать  себя  как  дома,  наслаждаясь
счастьем, которое я разделяю с вами.
   Против обыкновения, старый граф совершенно свободно говорил с  посто-
ронним человеком. Застенчивость его уже давно стала исчезать подле крот-
кой Консуэло, а в этот день его лицо было озарено каким-то особенно  яр-
ким светом, напоминавшим солнце в час заката. Андзолето растерялся перед
величием, которое сияло на челе почтенного старца - человека с прямой  и
ясной душой. Юноша умел низко гнуть спину перед вельможами, в душе нена-
видя и высмеивая их, - в большом свете, где в последнее время ему прихо-
дилось вращаться, у него было для этого слишком много поводов. Но никог-
да еще ему не доводилось встречать такого истинного  достоинства,  такой
радушной, сердечной учтивости, как у старого владельца замка  Исполинов.
Он смущенно поблагодарил старика, почти раскаиваясь, что обманом выманил
у него такой отеческий прием. Больше всего он боялся, что Консуэло может
разоблачить его обман и сказать графу, что  он  вовсе  не  ее  брат.  Он
чувствовал, что в эту минуту не в силах был бы ответить ей ни дерзостью,
ни местью.
   - Я очень тронута вашей добротой, господин граф, - ответила после ми-
нутного размышления Консуэло, - но брат мой, хотя он  и  бесконечно  это
ценит, не может воспользоваться вашим любезным приглашением:  неотложные
дела заставляют его спешить в Прагу, и он уже простился со мной...
   - Но это невозможно! - воскликнул граф. - Вы почти не виделись!
   - Он потерял несколько часов, ожидая меня, и теперь у него каждая ми-
нута на счету, - возразила Консуэло. - Он сам прекрасно знает,  что  ему
нельзя пробыть здесь ни одного лишнего мгновения, - прибавила она,  бро-
сая на своего мнимого брата выразительный взгляд.
   Эта холодная настойчивость вернула Андзолето  свойственные  ему  наг-
лость и самоуверенность.
   - Пусть будет как угодно дьяволу, то есть я  хотел  сказать  богу,  -
поправился Андзолето, - но я не в состоянии расстаться  с  моей  дорогой
сестрицей так поспешно, как этого требуют ее рассудительность и осторож-
ность. Никакое, даже самое выгодное дело не стоит минуты счастья, и  раз
его сиятельство так великодушно разрешает мне остаться, я с великой бла-
годарностью остаюсь. Обязательства мои в Праге будут  выполнены  немного
позднее, только и всего.
   - Вы рассуждаете как легкомысленный юноша, - возразила Консуэло,  за-
детая за живое. - Есть такие дела, когда честь выше выгоды...
   - Я рассуждаю как брат, а ты всегда рассуждаешь, как королева,  доро-
гая сестренка...
   - Вы рассуждаете как добрый юноша, - добавил старый граф,  протягивая
Андзолето руку. - Я не знаю дел, которых  нельзя  было  бы  отложить  до
завтра. Правда, меня всегда упрекали за мою беспечность,  но  я  не  раз
убеждался, что обдумать лучше, чем  поспешить.  Вот,  например,  дорогая
Порпорина, уж много дней, даже, можно сказать, недель, как мне нужно об-
ратиться к вам с одной просьбой, а я до сих пор все медлил, и,  думается
мне, так и надо было, - теперь для этого как раз настал час.  Можете  ли
вы уделить мне сегодня час времени для беседы?  Я  шел  просить  вас  об
этом, когда узнал о приезде вашего брата. Мне кажется, что это радостное
событие произошло  очень  кстати,  и,  быть  может,  присутствие  вашего
родственника будет совсем не лишним при нашем разговоре.
   - Я всегда и в какое угодно время к услугам вашего сиятельства, - от-
ветила Консуэло. - Что касается брата, то он еще мальчик, которого я  не
ввожу в свои личные дела...
   - Я это знаю, - дерзко вмешался Андзолето, - но раз  его  сиятельство
разрешает, то мне не надо иного  позволения,  чтобы  присутствовать  при
этом таинственном разговоре.
   - Позвольте мне судить о том, как должно поступать и  мне  и  вам,  -
гордо возразила Консуэло. - Господин граф, я готова следовать за вами  и
почтительно выслушать вас.
   - Вы слишком строги к этому милому юноше с  таким  веселым,  открытым
лицом, - проговорил, улыбаясь, граф и, оборачиваясь к Андзолето,  приба-
вил: - Потерпите, дитя мое, придет и ваш черед. То, что я  имею  сказать
вашей сестре, не может быть скрыто от вас, и, надеюсь, она скоро  разре-
шит мне посвятить вас в эту тайну, как вы выразились.
   Андзолето имел наглость воспользоваться веселым  радушием  старика  и
удержал его руку в своей, как бы цепляясь за него, чтобы выведать тайну,
в которую его не желала посвятить Консуэло. У него даже не хватило такта
выйти из гостиной, чтобы не вынуждать к этому  самого  графа.  Оставшись
один, он злобно топнул ногой, боясь, что Консуэло, научившаяся так хоро-
шо владеть собой, может расстроить все его планы и, невзирая на его лов-
кость, выпроводить его отсюда. Ему захотелось проскользнуть внутрь  дома
и подслушать под дверьми. С этой целью, выйдя из гостиной,  он  побродил
сначала по саду, а затем решил забраться в коридор,  где,  встречая  ко-
го-нибудь из слуг, делал вид, будто любуется архитектурой замка. Но  вот
уже три раза в различных местах он наталкивался на одетого во все черное
человека, необычайно сурового на вид, на которого, правда, он не обратил
особого внимания. То был Альберт, как будто не замечавший его, но вместе
с тем не спускавший с него глаз. Андзолето, видя, что молодой  граф  (он
уже догадался, кто это) на целую голову выше его и бесспорно очень  кра-
сив, понял, что сумасшедший из замка Великанов вовсе не такой  ничтожный
во всех отношениях соперник, каким он представлял  его  себе.  Тогда  он
счел за лучшее вернуться в гостиную и в этой огромной комнате, рассеянно
перебирая пальцами клавиши клавесина, начал пробовать свой красивый  го-
лос.
   - Дочь моя, - говорил меж тем граф Христиан  Консуэло,  придвигая  ей
большое кресло, обитое красным бархатом с золотой бахромой, а сам усажи-
ваясь с ней рядом на стуле, - я хочу просить вас об одной милости,  хотя
и не знаю, имею ли я право на это сейчас, когда вы еще не понимаете моих
намерений. Могу ли я надеяться, что моя седина, мое  нежное  уважение  к
вам и дружба, которою подарил меня  благородный  Порпора,  ваш  приемный
отец, - что все это вместе внушит вам достаточное доверие ко  мне  и  вы
согласитесь, ничего не утаивая, раскрыть мне свое сердце?
   Растроганная, но вместе с тем несколько испуганная таким вступлением,
Консуэло поднесла руку старика к своим губам и ответила с искренним  по-
рывом:
   - Да, господин граф, я уважаю и люблю вас так, как если б имела честь
быть вашей дочерью, и могу без всякого страха и вполне откровенно  отве-
тить на все ваши вопросы касательно меня лично.
   - Ничего другого я и не прошу у вас, дорогая дочь моя, и благодарю за
это обещание. Поверьте, что я не способен им злоупотребить, так же  как,
я уверен, и вы не способны изменить своему слову.
   - Я верю вам, господин граф, и слушаю вас.
   - Так вот, дитя мое, - сказал старик с каким-то наивным, но  ободряю-
щим любопытством. - Как ваша фамилия?
   - У меня нет фамилии, - без малейшего колебания ответила Консуэло.  -
Мою мать все звали Розамундой. При крещении мне  дали  имя  Мария-Утеши-
тельница. Отца своего я никогда не знала.
   - Но вам известна его фамилия?
   - Нет, господин граф, я никогда не слыхала о ней.
   - А маэстро Порпора удочерил вас? Он  закрепил  передачу  вам  своего
имени законным актом?
   - Нет, господин граф, между артистами это не принято,  да  оно  и  не
нужно. У моего великодушного учителя ровно ничего нет, и ему нечего  за-
вещать. Что же касается его имени, то при моем положении в свете  совер-
шенно безразлично, как я его ношу - по обычаю или по закону. Если у меня
есть некоторый талант, имя это станет моим по праву, в противном же слу-
чае мне выпала честь, которой я недостойна.
   Несколько минут граф хранил молчание, потом, снова беря руку Консуэло
в свою, он заговорил:
   - Благородная откровенность ваших ответов еще более возвысила  вас  в
моих глазах. Не думайте, что я задавал все эти вопросы для того,  чтобы,
в зависимости от вашего рождения и положения в свете, больше или  меньше
уважать вас. Я хотел знать, пожелаете ли вы сказать мне правду, и вполне
убедился в вашей искренности. Я бесконечно благодарен вам за это и нахо-
жу, что вы с вашим характером более благородны, чем мы с нашими  титула-
ми.
   Консуэло не могла не улыбнуться простодушию, с каким старый  аристок-
рат восхищался ее признанием, в сущности, ничего ей не стоившим.  Восхи-
щение это говорило об остатке упорного предрассудка, с которым,  очевид-
но, благородно боролся Христиан, стараясь победить его в себе.
   - А теперь, дорогое мое дитя, - продолжал он, - я  предложу  вам  еще
более щекотливый вопрос. Будьте снисходительны и простите мне  мою  сме-
лость.
   - Не бойтесь ничего, господин граф, я отвечу на все так же спокойно.
   - Так вот, дитя мое, вы не замужем?
   - Нет, господин граф.
   - И... вы не вдова? У вас нет детей?
   - Я не вдова, и у меня нет детей, - ответила Консуэло, едва удержива-
ясь от смеха, так как не понимала, к чему клонит граф.
   - И вы ни с кем не связаны словом? - продолжал он.  -  Вы  совершенно
свободны?
   - Простите, господин граф, я была обручена с согласия и даже по  при-
казанию моей умирающей матери с юношей, которого любила с детства и чьей
невестой была до минуты моего отъезда из Венеции.
   - Стало быть, вы не свободны? - проговорил граф  со  странной  смесью
огорчения и удовлетворения.
   - Нет, господин граф, я совершенно свободна, - ответила  Консуэло.  -
Тот, кого я любила, недостойно изменил мне, и я порвала с ним навсегда.
   - Значит, вы его любили? - спросил граф после некоторого молчания.
   - Да, всей душой, это правда.
   - И... может быть, и теперь еще любите?
   - Нет, господин граф, это невозможно.
   - Вам не доставило бы никакого удовольствия видеть его?
   - Видеть его было бы для меня мукой.
   - И вы никогда не позволяли ему?.. Он не осмелился... Но я боюсь  вас
оскорбить... Пожалуй, вы подумаете, что я хочу знать слишком много...
   - Я понимаю вас, господин граф. Но раз уж я исповедуюсь, то вы узнае-
те обо мне решительно все и сможете сами судить, заслуживаю ли я  вашего
уважения или нет. Он позволял себе очень много, но осмеливался  лишь  на
то, что разрешала ему я сама. Так, мы часто пили из одной чашки, отдыха-
ли на одной и той же скамье. Он спал в моей комнате,  пока  я  молилась,
ухаживал за мной во время моей болезни. Я ничего не боялась.  Мы  всегда
были одни, любили друг друга, уважали, должны были пожениться. Я  покля-
лась моей матери, что останусь, как говорят,  "благоразумной  девушкой".
Слово это я сдержала, если быть благоразумной - значит верить  человеку,
который обманывает тебя, и любить и уважать того, кто не заслуживает  ни
любви, ни уважения. И только когда он захотел сделаться больше чем  моим
братом, еще не сделавшись моим мужем, только тогда я начала  защищаться.
И когда он изменил мне, я обрадовалась, что сумела так  хорошо  защитить
себя. Этому бесчестному человеку ничего не стоит  утверждать  противное,
но это не имеет большого значения  для  такой  бедной  девушки,  как  я.
Только бы не сфальшивить во время пения, - больше от меня ничего не тре-
буется. Только бы я могла с чистой совестью целовать распятие, перед ко-
торым я поклялась матери быть целомудренной; а что подумают обе мне дру-
гие - по правде сказать, мало меня трогает. У меня  нет  семьи,  которой
пришлось бы краснеть за меня, нет родных, нет братьев, которые могли  бы
встать на мою защиту...
   - Как нет братьев? Но ведь один-то брат есть?  Консуэло  хотела  было
рассказать графу по секрету всю правду, но подумала, что  с  ее  стороны
будет неблагородно искать у человека постороннего  защиты  Против  тоге,
кто так низко угрожал ей. Она решила, что должна найти в себе достаточно
твердости, чтобы самой защитить себя и избавиться от Андзолето.  К  тому
же ее великодушное сердце не могло допустить,  чтобы  человек,  которого
она когда-то так свято любила, был выгнан хозяином из дома. Как бы  веж-
ливо граф Христиан ни выпроводил Андзолето и как бы ни был  тот  виновен
перед нею, у нее не хватило духа подвергнуть его такому страшному униже-
нию, и она лишь ответила на вопрос старика, что вообще смотрит на  брата
как на сорванца и никогда к нему не относилась иначе как к ребенку.
   - Надеюсь, он не негодяй какой-нибудь? - заметил граф.
   - Кто его знает, - ответила она. - Я стараюсь держаться от  него  как
можно дальше, наши характеры, взгляды на жизнь слишком различны. Вы, на-
верное, заметили, что я не очень стремилась удерживать его здесь.
   - Пусть будет так, как вы этого хотите, дитя мое; я считаю вас  очень
рассудительной. Теперь, когда вы рассказали мне все с такой  благородной
откровенностью...
   - Простите, господин граф, я рассказала вам о себе не все, так как вы
не обо всем спросили. Мне неизвестно,  почему  вы  сегодня  делаете  мне
честь интересоваться моей жизнью. Я предполагаю, что  кто-то,  очевидно,
отозвался обо мне неблагоприятно и вы желаете знать, не бесчестит ли мое
пребывание ваш дом. До сих пор, так как вы меня спрашивали о  самых  по-
верхностных вещах, я считала нескромным без вашего разрешения занять вас
рассказом о себе самой, но раз вам, по-видимому, угодно узнать  всю  мою
жизнь, то я должна сообщить вам об одном обстоятельстве,  которое,  быть
может, повредит мне в ваших глазах. Я не только могла бы посвятить  себя
театральной карьере, как вы часто мне советовали, но (хотя я уже не  пи-
таю к театру ни малейшего влечения) в прошлом сезоне  я  дебютировала  в
Венеции под именем Консуэло... Меня прозвали Zingarella, и  вся  Венеция
знает мое лицо и мой голос.
   - Постойте! - воскликнул граф, ошеломленный этим новым  открытием.  -
Так это вы то диво, что наделало столько шума в Венеции в прошлом году и
о котором с таким восторгом кричали  итальянские  газеты?  Прекраснейший
голос и величайший талант, какого не бывало на памяти человеческой...
   - В театре Сан-Самуэле, господин граф. Похвалы  эти,  конечно,  очень
преувеличены, но неопровержим тот факт, что я - та самая Консуэло, кото-
рая пела в нескольких операх; словом, я актриса,  или,  выражаясь  более
изысканно, певица. Теперь решайте, заслуживаю ли я вашего доброго  отно-
шения.
   - Непостижимо! И какая странная судьба! - проговорил граф, погружаясь
в раздумье. - А говорили ли вы об этом здесь  кому-нибудь,  кроме  меня,
дитя мое?
   - Господин граф, я почти все  рассказала  вашему  сыну,  не  вдаваясь
только в те подробности, которые я сейчас вам сообщила.
   - Альберту, значит, известно ваше происхождение, ваша прежняя любовь,
ваша профессия?
   - Да, господин граф.
   - Прекрасно, дорогая синьора; не нахожу слов, чтобы  благодарить  вас
за удивительную честность, с какой вы отнеслись к нам, и обещаю, что вам
не придется в ней раскаиваться. А теперь, Консуэло  (да,  да,  теперь  я
припоминаю, именно так называл вас с самого начала Альберт, говоря с ва-
ми по-испански), позвольте мне собраться с силами. Я слишком взволнован.
Нам с вами, дитя мое, о многом еще надо поговорить, и  вы  простите  мое
волнение перед таким важным, решительным моментом. Сделайте милость, по-
дождите меня здесь одну минуту.
   Он вышел, и Консуэло, следившая за ним взглядом, увидела через  стек-
лянные двери, как старик вошел в свою молельню и благоговейно  опустился
там на колени.
   Страшно взволнованная, она терялась в догадках, чем  может  кончиться
столь торжественно начатый разговор. Сперва ей пришло в голову, что Анд-
золето, ожидая ее, уже сделал то, что грозился сделать,  -  возможно,  в
беседе с капелланом или с Гансом он говорил о ней таким  тоном,  который
мог возбудить беспокойство и недоумение ее хозяев. Но граф  Христиан  не
умел притворяться, а до сих пор его обращение с нею, его слова  говорили
скорее о возросшей привязанности, чем о пробуждении недоверия. К тому же
ее откровенные ответы поразили его именно своей неожиданностью;  послед-
нее же известие было просто ударом грома. И вот теперь он молится и про-
сит бога просветить или поддержать его при  принятии  какого-то  важного
решения. "Не собирается ли он просить меня уехать вместе с  братом?  Или
намерен предложить мне денег? - спрашивала она себя. - Ах,  избави  меня
бог от подобного оскорбления. Но нет,  он  слишком  деликатный,  слишком
добрый человек, чтобы решиться так унизить меня. Что же хотел он сказать
мне с самого начала и что скажет мне сейчас? Быть может, прогулка наша с
графом Альбертом причинила ему большое беспокойство и старик  собирается
побранить меня? Ну что ж! Пожалуй, я и заслужила это, - придется  выслу-
шать выговор, раз я не смогу ответить откровенно на вопросы, которые мо-
гут быть мне предложены относительно  графа  Альберта.  Какой  тягостный
день! Еще несколько таких дней, и я уже не смогу превзойти своим  пением
ревнивых возлюбленных Андзолето: в груди у меня все  горит,  а  в  горле
совсем пересохло".
   Вскоре граф Христиан вернулся. Он был спокоен, и по его бледному лицу
видно было, что благородство одержало верх в его душе.
   - Дочь моя, - сказал он, усаживаясь рядом с нею  и  вынуждая  ее  ос-
таться в роскошном кресле, которое она хотела ему уступить и где, помимо
воли, восседала с испуганным видом, - пора и мне быть с  вами  таким  же
откровенным, как были вы со мной. Консуэло, мой сын любит вас.
   Девушка сначала покраснела, потом побледнела и попыталась было что-то
сказать, но Христиан ее остановил.
   - Это не вопрос, - сказал он, - я не имел  бы  права  предложить  его
вам, а вы на него ответить, ибо я знаю, что вы нисколько не поощряли на-
дежд Альберта. Он сказал мне все и я верю ему ибо он  никогда  не  лжет,
так же как и я.
   - Я тоже никогда не лгу, - проговорила Консуэло, поднимая глаза к не-
бу с выражением простодушной гордости. - Граф Альберт, должно быть, ска-
зал вам, господин граф...
   - Что вы отвергли вся