ться на шею своему сыну. Эта  женщина  боготворит  свое
чадо - да простятся ей ее грехи! Она начала говорить ему что-то, но Гот-
либ не слышал ее, и только мне удалось уговорить его пойти к себе и лечь
в постель, где он спокойно проспал все утро, как мне сказали  потом.  Он
ничего не подозревает и поныне, хотя его странная болезнь и ночное  про-
исшествие сделались сегодня достоянием всего Шпандау.
   И вот я снова в своей камере  после  нескольких  часов  относительной
свободы, очень тягостной и очень тревожной. Нет, я не хочу  уйти  отсюда
такою ценой! А ведь, возможно, мне удалось бы бежать... Теперь, когда  я
нахожусь здесь во власти негодяя, когда мне  грозят  опасности,  которые
хуже смерти, хуже вечной муки, я буду беспрестанно думать об этом и, мо-
жет быть, добьюсь успеха! Говорят, что сильная  воля  преодолевает  все.
Боже, защити меня!
   5 мая. После всех этих событий я живу  довольно  спокойно.  Теперь  я
считаю каждый прожитый без тревог день днем счастья и благодарю за  него
бога, как в обычной мирной жизни люди благодарят его за годы,  прошедшие
без несчастий. Да, необходимо испытать горе, чтобы  выйти  из  состояния
неблагодарной апатии, в каком живешь обычно. Ныне я упрекаю себя за  то,
что провела столько прекрасных дней беззаботной юности, не ценя их и  не
благословляя провидение. Я недостаточно часто говорила себе в те  време-
на, что ничем не заслужила их, и, очевидно, именно этим отчасти заслужи-
ла те беды, которые обрушились на меня сегодня.
   Больше я не видела гнусного вербовщика. Теперь  я  еще  больше  боюсь
его, чем тогда, на берегах Влтавы, когда он казался мне просто  людоедом
- пожирателем детей. Сейчас я вижу в нем еще более страшного и  опасного
преследователя. Когда я думаю о возмутительных притязаниях этого мерзав-
ца, о его власти надо мной, о том,  как  легко  ему  проникнуть  ко  мне
ночью, я готова умереть от стыда и отчаяния... Ведь Шварцы, эти покорные
и жадные животные, быть может, не захотят защитить  меня  от  него...  Я
смотрю на безжалостные прутья решетки, которые не  позволят  мне  выбро-
ситься из окна. Я не могу достать яду, у меня нет даже ножа,  который  я
могла бы вонзить себе в грудь... И все же у меня есть несколько  поводов
надеяться и верить, и я люблю перебирать их в уме, чтобы не  поддаваться
расслабляющему действию страха. Прежде всего Шварц не любит плац-майора,
ибо тот, очевидно, успевает первым выполнить желания и просьбы заключен-
ных, наживаясь на них и продавая им немного свежего воздуха, луч солнца,
кусочек хлеба сверх обычного рациона и другие тюремные блага, а это  на-
носит большой ущерб Шварцу, считающему все это своей  монополией.  Затем
Шварц и в особенности его жена начали относиться ко мне более дружелюбно
из-за того, что ко мне привязался Готлиб, а также  потому,  что,  по  их
мнению, я оказываю благотворное влияние на его ум. Если мне  будет  гро-
зить опасность, они, быть может, и не придут мне на помощь  сами,  но  в
крайнем случае я смогу передать через них жалобу коменданту крепости:  в
тот единственный раз, когда я видела этого человека,  он  показался  мне
добрым и отзывчивым... Впрочем, Готлиб тоже сможет оказать мне эту услу-
гу, и, ничего ему не объясняя, я на всякий случай уже сговорилась с ним.
Он охотно передаст мое письмо - я уже приготовила его. Но мне не хочется
просить помощи до последней минуты: ведь если мой враг перестанет мучить
меня, он может сказать, что его декларация просто шутка,  которую  я  по
глупости приняла всерьез. Так или иначе, но теперь я сплю очень чутко  и
стараюсь развить в себе физическую силу, чтобы суметь защитить себя, ес-
ли понадобится. Я поднимаю стулья, напрягаю руки и  плечи,  хватаясь  за
железные перекладины оконной решетки, колотя по каменной стене. Тот, кто
увидел бы меня за этими упражнениями, решил бы, что я сошла  С  ума  или
окончательно потеряла надежду. Однако я предаюсь им хотя и с грустью, но
с величайшим хладнокровием и обнаружила, что гораздо сильнее, чем  пред-
полагала. Живя обычной беззаботной жизнью, мы не задаемся вопросом, спо-
собны ли мы к самозащите, мы просто этого не  знаем.  Почувствовав  себя
сильной, я стала храбрее, и мое упование на бога растет  оттого,  что  я
стараюсь сама помочь его покровительству. Я часто  вспоминаю  прекрасные
стихи, которые Порпора когда-то прочитал на стенах одного  из  казематов
венецианской инквизиции:
   Di che mi fido, mi guarda Iddio,
   Di che non mi fido, mi guardero io [12]
   Я счастливее страдальца, начертавшего это мрачное признание; по край-
ней мере я могу безоговорочно довериться чистой преданности  экзальтиро-
ванного бедняги Готлиба. Приступы лунной болезни больше у него не повто-
рялись, да и мать усердно следит за ним с тех пор. Днем он приходит  бе-
седовать со мной в мою каморку. После встречи с  Мейером  на  крепостном
валу я перестала выходить туда.
   Готлиб открыл мне свои  религиозные  воззрения.  Они  показались  мне
прекрасными, но во многом странными, и мне захотелось  прочитать  богос-
ловский трактат Беме, чтобы понять, что именно Готлиб - а он, бесспорно,
его последователь - добавил от себя к восторженным фантазиям прославлен-
ного башмачника. Готлиб принес мне эту драгоценную книгу, и я углубилась
в нее на свой страх и риск. Теперь мне ясно,  почему  этот  труд  смутил
бесхитростный ум, воспринявший буквально символы веры  мистика,  который
был немного безумен и сам. Я не претендую на полное их понимание и,  мо-
жет быть, не смогла бы исчерпывающе их объяснить, но, мне кажется, в них
есть проблеск благородного религиозного наития и дыхание возвышенной по-
эзии. Особенно поразили меня рассуждения Беме о дьяволе: "В своей схват-
ке с Люцифером бог не уничтожил его. Слепой  человек,  ты  не  понимаешь
причины? Она в том, что бог сражался с богом. То была борьба одной грани
божественного начала с другой его гранью". Помню, что Альберт почти так-
же объяснял земное и преходящее царство источника зла, и капеллан Ризен-
бурга с ужасом слушал его, считая эту теорию манихейством. Альберт пола-
гал, что наше христианское учение является еще более полным и более суе-
верным манихейством, чем его собственное, поскольку наше признает источ-
ник зла вечным, тогда как Альберт в своей  теории  допускает  оправдание
духа зла, то есть обращение и примирение. Зло, по мнению Альберта,  лишь
заблуждение, и в один прекрасный день божественный свет должен  рассеять
это заблуждение и прекратить существование зла.  Признаюсь  вам,  друзья
мои, пусть даже я покажусь вам еретичкой, это наказание Сатаны, обрекаю-
щее, его вечно порождать зло, любить зло и не видеть истины, представля-
лось и все еще представляется мне чем-то нечестивым.
   Словом, Якоб Беме, очевидно, является милленарием, то есть привержен-
цем идеи о воскресении праведников и их пребывании вместе с Xpистосом  в
течение тысячи лет безоблачного счастья и высочайшей мудрости  на  некой
новой земле, которая возникнет на развалинах нашей. После чего  наступит
полное единение душ с богом и вечная награда, еще более совершенная, чем
при милленариях. Я хорошо помню, как  объяснял  этот  символ  веры  граф
Альберт, рассказывая мне бурную историю своей старой Чехии и дорогих его
сердцу таборитов, которые были насквозь пропитаны  этими  возродившимися
верованиями первых лет христианства. Альберт  разделял  их  взгляды,  но
вкладывал в них менее буквальный смысл и не говорил так определенно ни о
сроке воскресения, ни о продолжительности существования  будущего  мира.
Однако он предчувствовал и пророчески предсказывал близкую гибель  чело-
веческого общества, которому суждено уступить место эре высокого  обнов-
ления. Альберт не сомневался в том, что душа его,  выйдя  из  мимолетных
объятий смерти, начнет на сей земле новый ряд перевоплощений, после чего
будет призвана созерцать посланную провидением  награду  и  те  дни,  то
грозные, то исполненные счастья, которые обещаны человеческому  роду  за
его усилия. Эта возвышенная вера, казавшаяся столь чудовищной  правовер-
ным обитателям Ризеибурга, казавшаяся вначале такой новой и странной мне
самой, проникла в меня, и я считаю ее верой всех времен и народов.  Нес-
мотря на усилия католической церкви подавить эту веру, на  неспособность
растолковать и очистить ее от всего материального и суеверного,  все  же
она привлекла к себе и воспламенила много благочестивых  и  пылких  душ.
Говорят даже, что ее разделяли и великие святые. Поэтому я тоже предаюсь
ей без угрызений совести и без  страха,  -  ведь  идея.  которую  принял
Альберт, не может не быть благородной. К тому же  она  привлекает  меня:
она бросает отблеск райской поэзии на мое представление о смерти и на те
страдания, которые, без сомнения, ускорят ее приход. Этот Якоб Беме при-
шелся мне по душе. А его последователь, тот, что сидит в  грязной  кухне
Шварцев и весь во власти дивных видений, предается возвышенным мечтам, в
то время как родители его стряпают, торгуют и тупеют, кажется мне чистым
и трогательным со своей книгой, которую он выучил наизусть, - правда, не
совсем понимая ее, - и с нескончаемым башмаком, за  который  он  взялся,
чтобы сделать свою  жизнь  похожей  на  жизнь  учителя.  Бедный  Готлиб,
больной телом и душой, но наивный, искренний и невинный как ангел, тебе,
наверное, суждено разбиться, падая с высокого крепостного вала во  время
воображаемого полета в небо, или погибнуть от  преждевременных  недугов!
Ты пройдешь по земле, словно непризнанный святой, словно  изгнанный  ан-
гел, так и не поняв, что такое зло, не  изведав  счастья,  даже  не  по-
чувствовав тепла освещающих мир солнечных лучей, ибо ты поглощен  созер-
цанием мистического солнца, озаряющего твои мысли! Никто не  узнает,  не
пожалеет, не оценит тебя по заслугам! Я, одна только  я,  открыла  тайну
твоих размышлений, одна я разделяю твою прекрасную мечту и могла бы най-
ти в себе силы, чтобы отыскать и осуществить ее в своей жизни, но я умру
в расцвете молодости, как и ты, ничего не свершив,  не  испытав  радости
бытия. В щелях стен, укрывающих и пожирающих нас  обоих,  растут  чахлые
маленькие растения. Их ломает ветер, они не видят солнечного света,  они
засыхают здесь, не принося ни цветов, ни плодов. И все-таки они  возрож-
даются снова. Но это уже другие семена - их издалека занесло сюда  морс-
ким ветерком, и они пытаются прорасти и жить на остатках прежних. Не так
ли прозябают узники, не так ли заселяются вновь тюрьмы?
   Но не странно ли, что рядом со мной оказался здесь восторженный чело-
век - более низкого уровня, нежели Альберт, но, как и  он,  исповедующий
тайную религию,  презираемую,  преследуемую,  подвергающуюся  глумлению?
Готлиб уверяет, что в его стране есть  много  последователей  Беме,  что
многие башмачники открыто исповедуют это учение, что основы его с  неза-
памятных времен укоренились в душе народа и его многочисленных неизвест-
ных философов и пророков, которые некогда воспламенили Чехию, и что этот
священный огонь и ныне тлеет под пеплом во всей Германии. В самом  деле,
я помню, как Альберт рассказывал мне о пылких башмачниках - гуситах,  об
их смелых предсказаниях и грозных подвигах во времена Яна  Жижки.  Самое
имя Якоба Беме свидетельствует об его славном  происхождении.  Не  знаю,
что происходит в созерцательных умах многотерпеливой Германии  Бурная  и
рассеянная жизнь отвлекла меня от подобных наблюдений. Но пусть Готлиб и
Зденко будут самыми скромными  адептами  таинственной  религии,  которую
Альберт хранил в душе как драгоценный талисман, - все же я чувствую, что
их религия принадлежит и мне, поскольку она  провозглашает  будущее  ра-
венство всех людей и будущее торжество справедливости и милосердия  бога
на земле. Да! Я должна верить в царство божье, которое Христос возвестил
людям. Я должна надеяться на крушение этих неправедных империй и  нечес-
тивых сообществ, чтобы иметь возможность не  сомневаться  в  провидении,
пославшем меня сюда!
   Об узнице номер два никаких известий. Если только слова, которые  мне
передал Мейер, не бесстыдная ложь, то это - Амалия Прусская, и она обви-
няет меня в измене. Да простит ее бог за то, что она усомнилась во  мне,
- ведь я не усомнилась в ней, хотя ее обвиняли в том же. Больше не  буду
предпринимать никаких попыток ее увидеть. Стараясь оправдаться, я  могла
бы опять повредить ей, как уже повредила, сама того не зная.
   Моя верная малиновка не забывает меня. Увидев у меня в комнате Готли-
ба без его кота, она подружилась с ним, и бедный Готлиб просто с ума со-
шел от радости и гордости. Он называет ее госпожой малиновкой и не смеет
говорить ей "ты". Когда он кормит ее, то весь дрожит от глубокого почте-
ния, даже благоговения. Я тщетно силюсь убедить его, что это самая обык-
новенная птичка, он все так же уверен, что это небесный  дух,  принявший
вид птицы. Пытаясь развлечь его, я немного знакомлю его  с  музыкой,  и,
право же, у него есть музыкальные способности. Шварцы в восторге от моих
забот, они хотели поставить в одной из своих комнат спинет, чтобы я мог-
ла заниматься с их сыном и упражняться сама. Но я не решаюсь принять это
предложение, хотя так обрадовалась бы ему еще несколько дней назад.  Те-
перь я не осмеливаюсь петь даже в своей каморке - так  велик  мой  страх
привлечь внимание грубого меломана, экс-профессора по классу  трубы,  да
накажет его бог!
   10 мая. Я давно уже спрашивала себя, что сталось  с  теми  неведомыми
друзьями, с теми чудесными покровителями, которые собирались вмешаться в
мои дела и о которых мне когда-то сообщил граф де  СенЖермен.  Очевидно,
они сделали это лишь для того, чтобы ускорить приближение несчастий, ко-
торыми мне грозила благосклонность короля. Если это те  самые  участники
заговора, думала я, чье наказание я разделяю, то все они либо  разогнаны
или сокрушены одновременно со мною, либо покинули меня после моего отка-
за освободиться из когтей Будденброка в тот день, когда  меня  перевезли
из Берлина в Шпандау. Так вот! Они появились вновь и  своим  посредником
избрали Готлиба. Смельчаки! Только бы они не навлекли  на  голову  этого
невинного юноши таких же бед, как на мою!
   Сегодня утром Готлиб украдкой передал мне записку следующего содержа-
ния:
   "Мы подготовляем твое освобождение - эта  минута  близится.  Но  тебе
грозит новая опасность, которая немного замедлит успех нашего плана.  До
тех пор пока мы не уведомим тебя и не дадим подробных указаний,  остере-
гайся любого, кто будет подстрекать тебя к бегству. Тебя хотят  заманить
в ловушку. Будь настороже и оставайся такой же сильной, как до сих пор.
   Твои братья
   Невидимые"
   Эта записка упала сегодня утром к ногам Готлиба, когда он проходил по
одному из тюремных дворов. Он твердо уверен, что она упала с неба и  что
тут не обошлось без малиновки. Стараясь не  особенно  противоречить  его
фантазиям, я все же начала расспрашивать его  и  узнала  странные  вещи,
быть может не совсем лишенные вероятности. На мой вопрос, знает  ли  он,
кто такие эти Невидимые, он ответил:
   - Этого не знает никто, хоть все и притворяются, что знают.
   - Как, Готлиб, ты, значит, слышал о людях, которых так называют?
   - Когда я был в учении у главного городского башмачника, о них  много
говорили.
   - Вот как! Значит, народ их знает?
   - Да, но из всех разговоров, какие я слышал до тех пор,  только  этот
стоило услышать и запомнить. Один  бедный  работник,  наш  товарищ,  так
серьезно поранил себе  руку,  что  ему  собирались  отнять  ее.  Он  был
единственной опорой большой семьи и до этого случая помогал ей с большим
мужеством и любовью. Как-то раз он пришел навестить нас с  забинтованной
рукой и, глядя, как мы работаем, грустно сказал: "Какие вы счастливцы, у
вас здоровые руки! А мне уж, видно, придется лечь в больницу. И  старуха
мать пойдет просить милостыню, чтобы мои маленькие братья  и  сестры  не
умерли с голоду". Тогда было решено сделать складчину, но  все  мы  были
так бедны, и я сам, сын богатых родителей,  располагал  такими  грошами,
что собрали слишком мало, чтобы по-настоящему помочь бедняге.  Вытряхнув
все карманы, каждый стал думать о том, как бы вызволить Франца из  беды.
Но никто не мог ничего придумать - ведь Франц стучался уже во все двери,
и отовсюду его прогоняли. Говорят, что король очень богат, что его  отец
оставил ему много золота. Но говорят также, что он тратит его на  обмун-
дирование для своих солдат, а так как в это время была  война  и  король
куда-то уезжал, все боялись нужды, простой народ бедствовал, и Франц  не
мог найти достаточной помощи у добрых людей. Ну, а у злых  ведь  никогда
не бывает свободного гроша. И вдруг один молодой парень  из  нашей  мас-
терской говорит Францу: "Уж на твоем месте я бы знал, что делать!  Но  у
тебя, пожалуй, не хватит смелости". - Смелости у меня хватит, - отвечает
Франц. - Что же надо сделать?" - "Надо обратиться к  Невидимым".  Франц,
как видно, понял, о чем речь, потому что с неохотой  покачал  головой  и
ничего не ответил. Некоторые молодые люди, и я тоже, не знали,  что  это
означает и попросили объяснения. Нам ответили со всех сторон:  "Как,  вы
не знаете Невидимых? Да вы просто дети! Невидимые -  это  люди,  которых
никто не видит, но которые действуют. Они творят  много  добра  и  много
зла. Никто не знает, где они живут, но они - повсюду. Говорят, их немало
во всех четырех частях света. Многих  путешественников  они  убивают,  а
многих других спасают от разбойников - смотря по тому, кого они  считают
достойными наказания, а кого - защиты. Они - подстрекатели  всевозможных
восстаний, они имеют доступ ко двору любого  государя,  управляют  всеми
делами, решают вопросы войны и мира, выкупают пленных, облегчают  участь
несчастных, карают негодяев, заставляют королей дрожать на своих тронах,
словом - от них зависит все счастье и все несчастья на этом свете.  Воз-
можно, они делают немало ошибок, но, говорят,  намерения  у  них  всегда
добрые. А впрочем, кто знает - вдруг  то,  что  сегодня  считается  нес-
частьем, завтра принесет большое счастье?"
   - Мы слушали все это с удивлением и восхищением, - продолжал  Готлиб.
- Постепенно я узнал довольно много и теперь могу  вам  рассказать,  что
думает о Невидимых рабочий люд и невежественный простой народ. Одни  го-
ворят, что это злые люди, что они предались дьяволу, за что тот и  пере-
дал им свое могущество, дар узнавать сокрытое, власть  соблазнять  людей
богатством и почестями, умение распознавать будущее, делать золото,  ис-
целять больных, возвращать молодость старикам, воскрешать мертвых, выры-
вать живых из объятий смерти, - ведь это они открыли философский  камень
и жизненный эликсир. Другие, напротив, думают, что Невидимые - благочес-
тивые и добрые люди, которые объединили свои богатства,  чтобы  помогать
несчастным, и сговорились мстить  за  несправедливости  и  вознаграждать
добродетель. В нашей мастерской завязался разговор,  и  каждый  высказал
свое мнение. "Это старинный орден Тамплиеров", - говорил  один.  "Сейчас
их называют франкмасонами", - возражал другой. "Нет, говорил третий, это
гернгутеры Цинцендорфа, иначе - Моравские братья, бывшие Союзные братья,
бывшие Сироты горы Табор. Словом, это старая Чехия, которая все  еще  не
сломилась и втайне угрожает всем европейским державам, потому что  хочет
превратить вселенную в республику".
   А некоторые уверяли, что эти Невидимые - просто  горсточка  чародеев,
учеников и последователей Парацельса,  Беме,  Сведенборга,  а  теперь  и
Шрепфера - хозяина кофейни (странное сопоставление!), и что эти люди хо-
тят с помощью разных адских приемов и способов захватить власть над  ми-
ром и низвергнуть империи. Большинство сходилось на том, что  это  члены
фемгерихта, который никогда не распускался в Германии  и  теперь,  после
многих веков работы во мраке, начинает горделиво поднимать голову и  по-
казывать свою железную руку, огненный меч и твердое, как алмаз, пра