жизни,  из
вырвавшихся у него слов, полных негодования, я сделала вывод, что артис-
ты гораздо опаснее и злее, чем ты, дорогой мой,  предполагаешь.  Я  знаю
также, что публика  легкомысленна,  забывчива,  жестока,  несправедлива.
Знаю, что блестящая карьера - тяжкий крест, а слава  -  терновый  венец!
Да, все это для меня не тайна. Я так много думала, так много  размышляла
об этих вещах, что, мне кажется, ничто уже не  сможет  удивить  меня,  и
когда-нибудь, сама столкнувшись со всем этим, я найду  в  себе  силы  не
унывать. Вот почему, как ты мог заметить, я не была опьянена  своим  се-
годняшним успехом, вот почему также я не падаю духом  от  твоих  мрачных
мыслей. Я еще не понимаю их хорошенько, но уверена, что с тобой, если ты
будешь любить меня, я не стану человеконенавистницей, подобно моему бед-
ному учителю, этому благородному старику и несчастному ребенку.
   Слушая свою подругу, Андзолето снова приободрился и повеселел. Консу-
эло имела на него огромное влияние. С каждым днем он обнаруживал  в  ней
все больше твердости и прямоты - качества, которых так  не  хватало  ему
самому. Поговорив с ней с четверть часа, он  совершенно  забыл  о  муках
ревности, и когда она снова начала расспрашивать о причине его подавлен-
ного состояния, ему стало стыдно, что он мог заподозрить  такое  чистое,
целомудренное существо. Он тут же придумал объяснение:
   - Я одного боюсь: чтобы граф не  нашел  меня  неподходящим  для  тебя
партнером, - он так высоко ценит тебя. Сегодня он не заставил меня петь,
а я, по правде сказать, ожидал, что он предложит нам с  тобой  исполнить
дуэт. Но, по-видимому, он совсем забыл о моем существовании; даже не за-
метил того, что, аккомпанируя тебе, я совсем недурно с  этим  справился.
Наконец, говоря о твоем ангажементе, он не заикнулся о моем. Как не  об-
ратила ты внимания на такую странность?
   - Мне и в голову не пришло, что граф, приглашая меня, может не  приг-
ласить тебя. Да разве он не знает, что я соглашусь только при этом усло-
вии? Разве он не знает, что мы жених и невеста, что мы любим друг друга?
Разве ты не говорил ему об этом совершенно определенно?
   - Говорил, но, быть может, Консуэло, он считает  это  хвастовством  с
моей стороны?
   - В таком случае я сама похвастаюсь моей любовью к  тебе,  Андзолето!
Уж я так ее распишу, что он мне поверит! Но только ты  ошибаешься,  друг
мой! Если граф не счел нужным заговорить  с  тобой  об  ангажементе,  то
только потому, что это дело решенное с того самого дня, когда ты  высту-
пал у него с таким успехом.
   - Решенное, во не подписанное! А твой ангажемент будет подписан завт-
ра. Он сам сказал тебе об этом.
   - Неужели ты думаешь, что я подпишу первая? Уж конечно, нет!  Хорошо,
что ты меня предостерег. Мое имя будет написано не иначе, как под твоим.
   - Ты клянешься?
   - Как тебе не стыдно! Заставлять меня клясться в том, в чем  ты  уве-
рен! Право, ты меня сегодня не любишь или хочешь помучить; у тебя  такой
вид, словно ты не веришь, что я тебя люблю.
   Тут на глазах у девушки навернулись слезы, и она опустилась на  стул,
слегка надувшись, что придало ей еще больше очарования.
   "В самом деле, какой я дурак, - подумал Андзолето,  -  совсем  с  ума
спятил. Как я мог допустить мысль, что граф соблазнит такое чистое, без-
заветно любящее меня существо! Он достаточно опытен и, конечно, понял  с
первого взгляда, что Консуэло не для него. И разве он проявил  бы  такое
великодушие сегодня вечером, позволив мне войти в гондолу  вместо  себя,
если бы не был уверен, что окажется перед ней в жалкой  и  смешной  роли
фата? Нет! Конечно, нет! Моя судьба обеспечена, мое положение  непоколе-
бимо. Пусть Консуэло ему нравится, пусть он ухаживает за ней, пусть даже
влюбится в нее, - все это будет только способствовать моей карьере:  она
сумеет добиться от него всего, ничему не подвергая себя.  Во  всем  этом
она скоро разберется лучше меня. Она сильна и осторожна.  Домогательства
милейшего графа лишь послужат мне на пользу, дадут мне славу".
   И, отрешившись от всех своих сомнений, он бросился к ногам подруги  и
отдался порыву страсти, охватившей его впервые  и  не  проявлявшейся  до
этой минуты лишь из-за ревности.
   - Красавица моя! - воскликнул  он.  -  Святая!  Дьяволица!  Королева!
Прости, что я думал о себе, вместо того чтобы, оказавшись с тобой наеди-
не в этой комнате, поклоняться тебе, распростершись у твоих ног. Сегодня
утром я вышел отсюда, ссорясь с тобой, к должен был вернуться не  иначе,
как на коленях, да, да, ползком, на коленях... Как можешь  ты  меня  лю-
бить, как можешь еще улыбаться такой скотине, как я? Сломай свой веер  о
мою физиономию, Консуэло! Наступи мне на голову своей  хорошенькой  нож-
кой! Ты неизмеримо выше меня, и с сегодняшнего дня я навеки твой раб!
   - Я не заслуживаю всех этих громких слов, - прошептала она, отдаваясь
его ласкам. - А растерянность твою я  понимаю  и  прощаю.  Я  вижу,  что
только страх разлуки со мной, страх, что нашей единой, общей жизни будет
положен конец, внушил тебе эту печаль и сомнения. У тебя не хватило веры
в бога, - и это гораздо хуже, чем если бы ты обвинил меня в какой-нибудь
низости. Но я буду молиться за тебя, я скажу: "Господи, прости ему,  как
я ему прощаю!"
   Консуэло была очень хороша в эту минуту, - она говорила о своей любви
так просто и так естественно, примешивая к ней, по  своему  обыкновению,
испанскую набожность, полную человеческой нежности и наивной  стыдливос-
ти. Усталость и волнения пережитого дня разлили в  ней  такую  соблазни-
тельную негу, что Андзолето, и без того уже возбужденный ее  необычайным
успехом, увидел девушку в совершенно новом свете и вместо  обычной  спо-
койной и братской любви почувствовал к ней прилив жгучей страсти. Он был
из тех, кто восхищается только тем, что нравится другим, чему завидуют и
что оспаривают другие.  Радость  сознания,  что  он  обладает  предметом
стольких вожделений, разгоревшихся и бушевавших вокруг Консуэло,  пробу-
дила в нем безумные желания, и впервые она была в опасности, находясь  в
его объятиях.
   - Будь моей возлюбленной! Будь моей женой! - задыхаясь, восклицал он.
- Будь моей, моей навсегда!
   - Когда хочешь, хоть завтра, - с ангельской улыбкой ответила  Консуэ-
ло.
   - Завтра? Почему завтра?
   - Ты прав, теперь уже за полночь, - значит, мы можем обвенчаться  еще
сегодня. Как только рассветет, мы отправимся к священнику.  Родителей  у
нас нет, ни у меня, ни у тебя, а венчальный обряд  не  потребует  долгих
приготовлений. У меня есть ситцевое ненадеванное  платье.  Знаешь,  друг
мой, когда я его шила, я говорила себе: "У меня нет денег на подвенечное
платье, и если моему милому не сегодня-завтра захочется со  мной  обвен-
чаться, мне придется быть в надеванном платье, а это, говорят,  приносит
несчастье". Недаром матушка, которую я видела во сне, взяла его и  спря-
тала в шкаф: она, бедная, знала, что делает. Итак, все готово: с  восхо-
дом солнца мы с тобой поклянемся друг другу в верности. А  тебе,  негод-
ный, нужно было сперва убедиться в том, что я не урод?
   - Ах, Консуэло, какой ты еще ребенок! Настоящий ребенок! -  с  тоской
воскликнул Андзолето. - Разве можно  так  вдруг  обвенчаться,  тайно  от
всех! Граф и Порпора, покровительство которых нам  так  еще  необходимо,
очень рассердились бы на нас, решись мы на такой шаг, не посоветовавшись
с ними и даже не известив их. Твой старый учитель не особенно-то  долюб-
ливает меня, а граф, я это знаю из верных источников, не любит  замужних
певиц. Следовательно, нам нужно время, чтобы добиться их согласия на наш
брак. А если мы даже и решимся обвенчаться тайно, то нам понадобится  по
крайней мере несколько дней, чтобы втихомолку устроить все это. Не можем
же мы побежать в церковь Сан-Самуэле, где все нас знают и где достаточно
будет присутствия одной старушонки, чтобы весть об этом  в  какой-нибудь
час разнеслась по всему приходу.
   - Я как-то не подумала об этом, - сказала Консуэло. - Так о чем же ты
мне только что говорил? Зачем ты, недобрый, сказал мне: "Будь  моей  же-
ной", если знал, что пока это невозможно? Ведь не я первая заговорила об
этом, Андзолето. Правда, я часто думала, что мы уже в том возрасте, ког-
да можно жениться, но, хотя мне никогда не приходили в  голову  те  пре-
пятствия, о которых ты говоришь, я предоставляла решение  этого  вопроса
тебе, твоему благоразумию, и еще - знаешь чему? - твоей доброй  воле.  Я
ведь прекрасно видела, что ты со свадьбой не торопишься, но не сердилась
на тебя за это. Ты часто мне повторял, что, прежде  чем  жениться,  надо
обеспечить будущность своей семье, надо иметь средства.  Моя  мать  была
того же мнения, и я нахожу это благоразумным. Итак, приняв  все  это  во
внимание, надо еще подождать со свадьбой. Надо, чтобы оба  наши  ангаже-
мента были подписаны, не так ли? Надо также  заручиться  еще  успехом  у
публики. Значит, о свадьбе мы поговорим снова после  наших  дебютов.  Но
отчего ты так побледнел, Андзолето? Боже мой, отчего ты так сжимаешь ку-
лаки? Разве мы не счастливы? Разве мы  непременно  должны  быть  связаны
клятвой, чтобы любить и надеяться друг на друга?
   - О Консуэло! Как ты спокойна! Как ты чиста и как холодна!  -  с  ка-
ким-то бешенством вскричал Андзолето.
   - Я? Я холодна? - в свою очередь вскричала, недоумевая, юная испанка,
вся красная от негодования.
   - Я люблю тебя как женщину, а ты слушаешь и отвечаешь мне, точно  ма-
лое дитя. Ты знаешь только дружбу, ты не имеешь даже понятия о любви.  Я
страдаю, пылаю, я умираю у твоих ног, а ты мне говоришь о каком-то  свя-
щеннике, о каком-то платье, о театре...
   Консуэло, стремительно вскочившая было с места,  теперь  опять  села,
смущенная, дрожа всем телом. Она долго молчала, а когда Андзолето  снова
захотел обнять ее, тихонько оттолкнула его.
   - Послушай, - сказала она, - нам необходимо объясниться, узнать  друг
друга. Ты, видно, и в самом деле считаешь меня  ребенком.  Было  бы  же-
манством с моей стороны уверять тебя, будто я не понимаю того, что прек-
расно теперь поняла. Недаром я со всякого  рода  людьми  исколесила  три
четверти Европы, недаром насмотрелась на распущенные, дикие нравы бродя-
чих артистов, недаром - увы! - догадывалась о  плохо  скрываемых  тайнах
моей матери, чтобы не знать того, что, впрочем, всякая девушка из народа
моих лет прекрасно знает. Но я не могла допустить, Андзолето,  чтобы  ты
хотел принудить меня нарушить клятву, данную мною богу в присутствии мо-
ей умирающей матери. Я не особенно дорожу тем, что  аристократки,  -  до
меня подчас долетают их разговоры, - называют репутацией. Я слишком  не-
заметное в мире существо, чтобы обращать внимание на то,  что  думают  о
моей чести, - для меня честь состоит в том, чтобы выполнять свои  обеща-
ния, и, по-моему, к тому же самому обязывает тебя и твоя честь. Быть мо-
жет, я не настолько хорошая католичка, как мне хотелось бы, - меня  ведь
так мало учили религии. Конечно, у меня не может быть  таких  прекрасных
правил поведения, таких высоких понятий о нравственности, как  у  учениц
школы, растущих в монастыре и слушающих богословские поучения с утра  до
ночи. Но у меня есть свои взгляды, и я придерживаюсь их, как умею. Я  не
думаю, чтобы наша любовь, становясь с годами все  более  пылкой,  должна
была стать от этого менее чистой. Я не скуплюсь на поцелуи, которые дарю
тебе, но я знаю, что мы не ослушались моей матери, и не хочу  ослушаться
ее только для того, чтобы  удовлетворить  нетерпеливые  порывы,  которые
легко можно обуздать.
   - Легко! - воскликнул Андзолето, горячо прижимая ее к груди. - Легко!
Я так и знал, что ты холодна!
   - Пусть я буду холодна! - вырываясь из его объятий, воскликнула  Кон-
суэло. - Но господь, читающий в моем сердце, знает, как я тебя люблю.
   - Так иди же к нему! - крикнул Андзолето с досадой. -  Со  мной  тебе
небезопасно. И я убегаю, чтобы не стать нечестивцем.
   Он бросился к двери, рассчитывая на то, что Консуэло, которая никогда
не отпускала его без примирения, если между ними  возникала  даже  самая
пустячная ссора, удержит его и на этот раз.  Она  действительно  стреми-
тельно кинулась было за ним, но потом остановилась; видя, что он  вышел,
она подбежала к двери, схватилась уже за ручку, чтобы отворить ее и поз-
вать его обратно, но вдруг, сделав над собой невероятное усилие, заперла
дверь и, обессиленная жестокой внутренней борьбой, без чувств  свалилась
на пол. Так, недвижимо, и пролежала она до утра.


   XIV

   - Признаюсь тебе, я влюблен в нее безумно, - говорил в эту самую ночь
граф Дзустиньяни своему другу Барбериго, сидя с ним  на  балконе  своего
дворца.
   Было тихо, темно, только что пробило два часа.
   - Этим ты даешь понять, что я не должен в нее влюбляться, - отозвался
юный и блестящий Барбериго. - Я подчиняюсь, так как за тобой право  пер-
венства. Но если Корилле удастся снова захватить тебя в  свои  сети,  ты
уж, пожалуйста, предупреди меня, тогда и я попытаю счастья...
   - И не мечтай об этом, если ты меня любишь! Корилла всегда  была  для
меня только забавой. Однако я вижу по твоему лицу, что ты смеешься  надо
мной.
   - Нет, но нахожу, что забава эта носит весьма серьезный характер, раз
она заставляет тебя бросать столько денег и творить столько безумств.
   - Предположим, что я вообще отношусь к своим забавам с  таким  жаром,
что готов на все, лишь бы их продлить. Но на этот раз мне  кажется,  что
это больше, чем увлечение, - это настоящая страсть. Я никогда в жизни не
встречал существа более своеобразно красивого, чем  Консуэло.  Ее  можно
сравнить со светильником, который по временам начинает угасать, но в  ту
минуту, когда он, кажется, совсем уже готов потухнуть, вдруг  вспыхивает
таким ярким пламенем, что сами светила, выражаясь языком поэтов, бледне-
ют перед ним.
   - Ах! - проговорил, вздыхая, Барбериго.  -  Это  черное  платье,  бе-
ленькая косыночка, этот полунищенский, полумонашеский наряд, это бледное
спокойное лицо, такое незаметное на первый взгляд, эта естественная  ма-
нера держаться, без всякого кокетства, - как эта девушка  меняется,  как
одухотворяется, когда, вдохновленная своим гением, начинает петь!  Какой
ты счастливец, Дзустиньяни, что в твоих руках судьба этой  нарождающейся
славы!
   - Как мало верю я в то счастье, которому ты  завидуешь!  Наоборот,  я
боюсь, что в ней нет ни одной из тех хорошо знакомых мне женских  страс-
тей, на которых так легко играть. Поверишь ли, друг, эта девочка  так  и
осталась для меня загадкой, несмотря на то, что я целый день  следил  за
ней и изучал ее. Мне кажется, судя по ее спокойствию и моей  неловкости,
что я совсем потерял голову.
   - Да, по-видимому, ты влюблен в нее более, чем следует, раз ты  поло-
жительно ослеп. Меня же надежда еще не ослепила, и сейчас я в трех  сло-
вах объясню тебе то, что тебе непонятно. Консуэло -  цветок  невинности;
она любит своего мальчугана Андзолето и будет любить его еще  в  течение
нескольких дней; если ты грубо коснешься этой привязанности детства,  ты
только усилишь ее, но если ты сделаешь вид, будто не  обращаешь  на  нее
внимания, Консуэло, сравнивая вас обоих, понятно, скоро охладеет к свое-
му избраннику.
   - Но он красив, как Аполлон, этот негодный мальчишка! У него  велико-
лепный голос; он будет иметь успех. Уже и Корилла сходит по нем с ума. С
таким соперником нельзя не считаться, когда перед тобой девушка, у кото-
рой есть глаза!..
   - Да, но он беден, а ты богат, он неизвестен, а ты всемогущ, - возра-
зил Барбериго. - Главное - узнать, кто он ей: любовник или друг. В  пер-
вом случае разочарование наступит скорее для Консуэло; во втором же меж-
ду ними будет борьба, колебания, и все это продлит твои мучения.
   - Значит, по-твоему, мне нужно было бы желать того, чего я  страшусь,
одна мысль о чем приводит меня в бешенство. А что ты на этот счет  дума-
ешь?
   - По-моему, они не любовники.
   - Но это невероятно: мальчишка развращен, смел, пылок, наконец  нравы
подобных людей...
   - Консуэло - чудо во всех отношениях. А ты, дорогой Дзустиньяни, нес-
мотря на все свои победы у прекрасного пола, все еще, я  вижу,  недоста-
точно опытен, если не понял из разговоров с этой девушкой, из ее  взгля-
дов, даже из ее движений, что она чиста, как горный хрусталь.
   - Ты приводишь меня в восторг!
   - Берегись! Это безумие, предрассудок! Если ты любишь Консуэло,  надо
завтра же выдать ее замуж. Через неделю ее повелитель даст ей почувство-
вать всю тяжесть надетых на нее цепей, все муки ревности, всю скуку пос-
тоянно иметь за своей спиной неприятного,  несправедливого  и  неверного
стража. А красавец Андзолето, несомненно, таким и будет. Я вчера  доста-
точно наблюдал его в обществе Консуэло  и  Клоринды,  чтобы  безошибочно
предсказать все его промахи и беды. Последуй моему совету,  друг,  и  ты
будешь мне благодарен. Знаешь, брачные узы легко расторжимы между людьми
этого класса, ведь любовь этих женщин - пламенный каприз, а  препятствия
только раздувают огонь.
   - Ты приводишь меня в отчаяние, а между тем я сознаю, что ты прав.
   На беду для планов графа Дзустиньяни, разговор этот  имел  слушателя,
на которого они вовсе не рассчитывали и который не пропустил из него  ни
единого слова. Покинув Консуэло, Андзолето, вновь охваченный  ревностью,
отправился бродить вокруг дворца  своего  покровителя.  Он  жаждал  убе-
диться, что граф не замышляет похищения, которые были в большой  моде  в
то время и почти всегда проходили безнаказанно для аристократов.  Андзо-
лето не слышал продолжения разговора двух  друзей:  луна  поднялась  над
дворцом, тень юноши начинала все яснее и яснее обрисовываться на  мосто-
вой, и молодые вельможи, заметив, что кто-то стоит под балконом, ушли  в
комнаты, закрыв за собой дверь.
   Андзолето скрылся и отправился обдумывать то, что ему  удалось  услы-
шать. Этого было вполне достаточно, чтобы он понял, как себя вести,  как
использовать добродетельные советы, которые дал Барбериго своему  другу.
Только под утро он заснул на каких-нибудь два часа, затем вскочил и  по-
бежал на Корте-Минелли. Дверь у Консуэло была  еще  заперта,  но  сквозь
щель ему удалось разглядеть свою подругу, спящую одетой  на  кровати,  -
она была неподвижна и бледна, как труп: предрассветный холод привел ее в
чувство, и она бросилась на постель, не имея сил раздеться.  Встревожен-
ный Андзолето молча стоял у двери, мучимый угрызениями совести. Наконец,
видя, что девушка продолжает пребывать в каком-то летаргическом  состоя-
нии, столь непохожем на ее обычный чуткий сон, он, страшно перепуганный,
вынул нож и, просунув его в щель двери, отодвинул  засов.  При  этом  не
обошлось без некоторого шума, но Консуэло была до того измучена, утомле-
на, что не проснулась. Андзолето вошел, запер за собой дверь,  опустился
на колени у ложа девушки и стал ждать ее  пробуждения.  Когда  Консуэло,
открыв глаза, увидела своего друга, она вскрикнула было от  радости,  но
вслед за тем отдернула руки, которыми только что обняла его за шею, и  с
ужасом отшатнулась от него.
   - Ты, я вижу, боишься меня теперь и, вместо того чтобы обнять, хочешь
бежать от меня, - с отчаянием в голосе проговорил Андзолето. - Как  жес-
токо я наказан! Прости меня, Консуэло! Я больше часа сторожил здесь твой
сон. Разве после этого ты можешь не доверять мне? Прости, сестра, в пер-
вый и последний раз был у тебя повод рассердиться  на  меня,  оттолкнуть
меня, своего брата. Никогда больше я  не  оскорблю  нашей  святой  любви
преступными порывами. И если я не сдержу своей клятвы, брось меня,  про-
гони! Вот здесь, у твоей девической  постели,  где  умерла  твоя  бедная
мать, я клянусь относиться к тебе с таким же уважением, с каким относил-
ся до сих пор, клянусь даже не целовать тебя, если ты этого не захочешь,
пока мы не будем обвенчаны. Скажи, довольна ли ты мной, моя дорогая, моя
святая Консуэло?
   Консуэло молча прижала