, что  происхо-
дящее на поверхности земли не доходит до этой гробницы... но не подозре-
вал, что это может исчисляться днями и даже неделями!
   - Не преднамеренная ли это забывчивость, друг мой? В этих вечных  по-
темках ничто не говорит вам об окончании и возрождении дня:  тьма  родит
вечную ночь. Здесь, кажется, нет у вас даже и песочных часов. Это устра-
нение всяких способов исчисления времени не является ли жестокой предос-
торожностью, чтобы заглушить угрызения совести, не слышать голоса  серд-
ца?
   - Признаюсь, что, приходя сюда, я ощущаю  потребность  отрешиться  от
всего, что есть во мне чисто человеческого. Но, боже мой, я не знал, что
горе и думы способны до того поглотить мою душу, что часы  могут  протя-
нуться для меня днями, а дни пролететь как часы. Что же я за человек?  И
как это никто никогда не сказал  мне  об  этом  новом  злополучном  моем
свойстве?
   - Напротив, это признак огромной духовной силы. Она  только  отклони-
лась от своего пути и направлена исключительно на  мрачные  размышления.
Ваши близкие решили скрывать от вас горести, которые вы  причиняете  им,
они считают нужным, чтобы уберечь вас от страданий, умалчивать  о  своих
собственных. Но, по-моему, поступать так - значит, недостаточно  уважать
вас, сомневаться в вашем сердце. А я, Альберт, не сомневаюсь в нем и по-
тому ничего не скрываю от вас.
   - Идем же, Консуэло, идем! - проговорил Альберт, торопливо набрасывая
на себя плащ. - Несчастный! Я заставил страдать отца,  которого  обожаю,
тетушку, которую нежно люблю! Не знаю, достоин ли я увидеть их. Я  готов
никогда не возвращаться сюда, лишь бы не повторять такой жестокости.  Но
нет, я счастлив, я встретил дружеское сердце, - оно будет предостерегать
меня, оно поможет мне вернуть уважение к самому себе. Наконец-то нашелся
человек, который сказал мне правду обо мне и всегда будет  говорить  ее,
не правда ли, дорогая сестра?
   - Всегда, Альберт, клянусь вам!
   - Боже милостивый! И существо, явившееся мне  на  помощь,  именно  то
единственное из всех существ, которое я могу слушать,  которому  я  могу
верить! Господь знает, что творит! Не подозревая о своем безумии, я  об-
винял в нем других. Увы! Скажи мой благородный отец то,  что  вы  сейчас
мне сказали, я даже не поверил бы ему, Консуэло! Вы - олицетворение  са-
мой истины, олицетворение жизни, вы одна можете убедить  меня,  вы  одна
можете дать моему помраченному уму небесное спокойствие, которое от  вас
исходит.
   - Пойдемте же, - настаивала Консуэло, помогая  ему  застегнуть  плащ,
чего он никак не мог сделать своей неверной и дрожащей рукой.
   - Да, пойдем, - повторил он за нею, растроганным взором следя за тем,
как она дружески помогает ему. - Но раньше поклянись мне, Консуэло, что,
если я вернусь сюда, ты не покинешь меня. Поклянись, что ты еще  придешь
сюда за мной, хотя бы для того, чтобы осыпать  меня  упреками,  обозвать
неблагодарным, отцеубийцей, сказать мне, что я не стою твоих  забот!  О,
не предоставляй меня самому себе! Ты видишь, что я весь в твоей власти и
что одно твое слово убеждает и исцеляет меня лучше, чем целые века  раз-
мышлений и молитв.
   - А вы поклянитесь мне, - ответила Консуэло, кладя ему на плечи  руки
(толстый плащ придал ей смелости) и доверчиво улыбаясь,  -  поклянитесь,
что никогда не вернетесь сюда без меня!
   - Так, значит, ты придешь сюда со мной! - воскликнул он, глядя на нее
в упоении, но не смея обнять ее. - Поклянись же мне в этом, а я даю тебе
обет никогда не покидать отцовского крова без твоего приказания или раз-
решения.
   - Ну, так пусть господь услышит и примет наше  взаимное  обещание,  -
сказала Консуэло вне себя от радости. - Мы с вами, Альберт,  еще  придем
сюда помолиться в вашей церкви, и вы научите меня молиться;  ведь  никто
не учил меня этому, а я горю желанием познать бога. Вы, друг мой,  раск-
роете мне небо, а я, когда надо, буду напоминать вам о  земных  делах  и
человеческих обязанностях.
   - Божественная сестра! - сказал Альберт, и глаза его наполнились  ра-
достными слезами. - Поверь, мне нечему учить тебя. Это ты должна испове-
дать меня, узнать и переродить. Это ты научишь меня всему, даже молитве.
О! Теперь мне не нужно одиночество, дабы возноситься душою к  богу.  Те-
перь мне не нужно простираться над костьми моих предков, дабы  понять  и
постичь бессмертие. Мне нужно только посмотреть на тебя, чтобы моя ожив-
шая душа вознеслась к небу как благостный гимн, как очистительный  фими-
ам.
   Консуэло увела его, сама открыв и закрыв двери.
   - Цинабр, сюда! - позвал Альберт своего верного товарища, подавая ему
фонарь, лучше устроенный и более приспособленный для такого  рода  путе-
шествий, чем тот, который захватила с собой Консуэло. Умное  животное  с
гордым и довольным видом взяло в зубы дужку фонаря и двинулось  в  путь,
останавливаясь, когда останавливался его хозяин, то замедляя, то ускоряя
шаг, сообразно с его шагами, придерживаясь середины дороги,  чтобы  убе-
речь свою драгоценную ношу от ударов о скалы и кусты.
   Консуэло шла с величайшим трудом: она чувствовала себя совсем  разби-
той, и не будь руки Альберта, который поминутно поддерживал и  подхваты-
вал ее, она бы уже раз десять упала. Они спустились вместе вдоль  ручья,
по его прелестному свежему берегу.
   - Это Зденко с такой любовью заботится о наряде здешних  таинственных
гротов, - пояснил Альберт. - Он расчищает русло реки, которое  заносится
гравием и ракушками, ухаживает за бледными цветами, вырастающими на  бе-
регах, и оберегает их от ее подчас слишком суровых ласк.
   Консуэло взглянула сквозь расщелину скалы  на  небо  -  там  блестела
звезда.
   - Это Альдебаран, звезда цыган, - проговорил  Альберт.  -  Рассветать
начнет только через час.
   - Так, значит, это моя звезда, - отозвалась Консуэло. - Ведь я, доро-
гой граф, если не по происхождению, то по положению - нечто вроде цыган-
ки. Мать мою в Венеции иначе и не звали, хотя она со  своими  испанскими
предрассудками горячо возмущалась этой кличкой. А меня там знали  и  те-
перь знают под именем Zingarella.
   - Почему ты на самом деле не дитя этого гонимого племени! -  восклик-
нул Альберт. - Я еще больше любил бы тебя, если б это было возможно!
   Консуэло, которая нарочно заговорила о цыганах, считая,  что  полезно
напомнить графу фон Рудольштадту о различии в их происхождении и положе-
нии, вдруг вспомнила рассказы Амелии о симпатиях Альберта к нищим и бро-
дягам, а вспомнив, сама испугалась,  что  невольно  поддалась  бессозна-
тельному кокетству, и умолкла.
   Но Альберт вскоре прервал молчание.
   - То, что вы мне сейчас сказали, - начал он, - пробудило во  мне,  не
знаю уж по какой ассоциации, одно воспоминание моей юности. Оно довольно
незначительно, но все же надо вам рассказать об этом, хотя бы уже  пото-
му, что с минуты нашей встречи с вами оно не  раз  с  какой-то  странной
настойчивостью приходило мне в голову. Опирайтесь на меня покрепче,  до-
рогая сестра, пока я буду вам рассказывать.
   Мне было около пятнадцати лет; однажды вечером я возвращался один  по
тропинке, которая, обогнув Шрекенштейн, вьется затем по холмам к  замку.
Вдруг я заметил впереди себя худую высокую женщину, нищенски одетую, ко-
торая тащила на спине тяжелую ношу, часто останавливаясь у  скал,  чтобы
присесть и перевести дух. Я подошел к ней. Загорелая, иссушенная горем и
нуждой, она была все-таки  красива.  Несмотря  на  ее  лохмотья,  в  ней
чувствовалась какая-то скорбная гордость: протягивая мне руку, она,  ка-
залось, не молила, а приказывала. Кошелек мой был пуст, и я предложил ей
пойти со мной в замок, где я мог оказать ей помощь деньгами,  предложить
ужин и ночлег.
   "Хорошо, так мне это будет даже приятнее, - сказала она с иностранным
акцентом, который я принял за цыганский. - Я смогу отблагодарить вас  за
гостеприимство, пропев вам песни разных стран, где я побывала.  Я  редко
прошу милостыню и делаю это только в крайней нужде".
   "Бедная женщина! - сказал я. - У вас тяжелая ноша, а ваши бедные  но-
ги, почти босые, все изранены. Дайте мне узел, я донесу его до дома, вам
будет легче идти".
   "Ноша эта с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее, - промолви-
ла женщина с печальной улыбкой, которая сразу превратила ее в красавицу.
- Я ношу ее уже несколько лет, проделала с ней сотни миль и  никогда  не
жалуюсь на это. Я никогда никому ее не доверяю, но вы кажетесь мне таким
добрым юношей, что вам я могу позволить донести ее до дома".
   Говоря это, она расстегнула плащ, закрывавший  ее  всю  (из-под  него
выглядывала только шейка гитары), и я  увидел  ребенка  пяти-шести  лет,
бледного, загорелого, как и мать, с кротким, спокойным личиком,  растро-
гавшим мне сердце. Это была девочка, вся в лохмотьях, худая, но крепкая,
спавшая ангельским сном на горячей, усталой  спине  бродячей  певицы.  Я
взял ребенка на руки, но мне с трудом удалось  удержать  его,  так  как,
проснувшись и увидев, что лежит на руках у чужого, девочка  стала  выры-
ваться и плакать. Мать заговорила с ней на своем языке, стараясь успоко-
ить ее. Мои ласки и заботы утешили ребенка, и, подходя к замку, мы  были
с нею уже совсем друзьями. Поужинав и уложив девочку в постель,  которую
я для них велел приготовить, бедная женщина переоделась в  странный  на-
ряд, еще более жалкий, чем ее лохмотья; взяв гитару, она явилась в  сто-
ловую, где мы сидели за ужином, и стала нам петь испанские,  французские
и немецкие  песни.  Мы  были  очарованы  ее  прекрасным  голосом  и  тем
чувством, с каким она их пела. Моя добрая тетушка была очень внимательна
к ней и добра. Казалось, певица была тронута этим,  но  продолжала  дер-
жаться так же гордо, уклончиво отвечая на все наши вопросы.  Ее  ребенок
заинтересовал меня больше даже, чем она сама. Мне хотелось  еще  посмот-
реть на девочку, позабавить ее и даже совсем оставить у  себя.  Какое-то
нежное, заботливое чувство проснулось во мне к этому бедному  маленькому
существу, в нищете странствующему по свету Всю ночь девочка снилась мне,
а утром я побежал взглянуть на нее. Но цыганка уже исчезла;  я  помчался
на гору, но и там не нашел ее. Она поднялась до света и ушла по  дороге,
ведущей на юг, со своим ребенком и моей гита рой, которую  я  ей  отдал,
так как ее собственная, к великому ее огорчению, разбилась.
   Альберт! Альберт! - в страшном волнении вскричала Консуэло. - Эта ги-
тара в Венеции и хранится у моего учителя Порпоры; я возьму ее у него  и
никогда уже с нею не расстанусь. Она из черного дерева с серебряным вен-
зелем, который я прекрасно помню: "А Р." У матери моей была  плохая  па-
мять, - слишком уж много видела она на своем веку, и она не  помнила  ни
вашего имени, ни названия замка, ни даже самой страны, где все это  слу-
чилось. Но она мне часто рассказывала  о  гостеприимстве,  оказанном  ей
владельцем этой гитары, и о трогательной доброте юного красавца  вельмо-
жи, который нес меня целых полмили на руках и разговаривал с нею, как  с
равной О дорогой Альберт я тоже все это помню! По мере того как вы расс-
казывали, давно забытые образы один за другим вставали предо  мной.  Вот
почему ваши горы показались мне не совсем уж незнакомыми, вот  почему  в
этой местности мне все время что-то смутно вспоминалось! И главное - вот
почему при первом же взгляде на вас я почувствовала  странный  трепет  и
невольно с почтением склонилась перед вами, как перед  старым  другом  и
покровителем, давно утраченным, но о котором я всегда вспоминала с сожа-
лением.
   А ты думаешь, Консуэло, воскликнул Альберт прижимая ее к груди, - что
я не узнал тебя сразу с первой же минуты? Что из того, что с  годами  ты
выросла, изменилась, похорошела? У меня такая память (дар чудесный, хотя
часто и пагубный), которой не нужно ни глаз, ни слов, чтобы  действовать
на протяжении дней и веков. Правда, я не знал, что ты и есть моя дорогая
маленькая Zmgarella, но был уверен что уже видел тебя, любил, прижимал к
своему сердцу которое с той минуты, неведомо для меня  самого,  привяза-
лось к твоему и слилось с ним на всю мою жизнь


   XLVI

   Разговаривая таким образом, они дошли до разветвления двух дорог, где
Консуэло встретила Зденко, и уже издали увидели свет фонаря, который  он
поставил подле себя на землю. Консуэло, знавшая теперь опасные причуды и
атлетическую силу юродивого, невольно прижалась к Альберту.
   - Почему вы боитесь этого кроткого и любящего человека? - спросил мо-
лодой граф, удивленный и вместе с тем обрадованный выражением этого  ис-
пуга. - Зденко нежно привязан к вам, хотя после приснившегося ему  вчера
дурного сна он и не хотел исполнить мое желание и несколько неприязненно
отнесся к вашему великодушному плану прийти сюда за мной. Но  стоит  мне
проявить настойчивость, и он делается послушным, как  ребенок.  Скажи  я
хоть слово, и он будет у ваших ног.
   - Не унижайте его в моем присутствии, - сказала Консуэло. - Не усили-
вайте его ненависти ко мне. Когда мы его обгоним, я скажу вам,  какие  у
меня причины опасаться и избегать его.
   - Зденко - существо почти неземное, - возразил Альберт, - и я никогда
не поверю, чтобы он мог быть опасен для кого-либо. Состояние экстаза,  в
котором он постоянно находится, делает его чистым и милосердным, как ан-
гел.
   - Это состояние экстаза, которым я и сама восхищаюсь, Альберт,  прев-
ращается в болезнь, когда оно длительно. Не заблуждайтесь на этот  счет:
богу не угодно, чтобы человек отрешался до такой степени от  ощущения  и
сознания действительности и так часто уносился в область туманных предс-
тавлений идеального мира. Безумием и яростью кончается такого рода опья-
нение. Оно является как бы возмездием за гордыню и праздность.
   Цинабр остановился перед Зденко, посмотрел на него с дружелюбным  ви-
дом, очевидно ожидая какой-нибудь ласки, которой, однако, тот не удосто-
ил его. Юродивый сидел, обхватив голову обеими руками, в той же  позе  и
на той же самой скале, где его оставила Консуэло.  Альберт  обратился  к
нему по-чешски, но он едва ответил. Он уныло качал головой, по щекам его
струились слезы, а на Консуэло он не хотел и взглянуть. Альберт, повысив
голос, стал выговаривать ему, но в тоне его было больше нежности и  уве-
щания, чем приказания и упрека. Наконец Зденко поднялся и протянул  руку
Консуэло. Та, дрожа, пожала ее.
   - Теперь, - заговорил Зденко по-немецки, глядя на нее кротко, хотя  и
с грустью, - тебе нечего бояться меня, но ты делаешь мне очень больно, и
я чувствую, что рука твоя полна наших бед.
   Он пошел впереди, обмениваясь время от времени несколькими словами  с
Альбертом. Они шли по просторной, прочно сделанной галерее,  по  которой
Консуэло еще не проходила и которая привела их в пещеру с  круглым  сво-
дом, где они снова очутились у источника, низвергавшегося в широкий  ис-
кусственный бассейн, выложенный обтесанными камнями. Отсюда вода  расте-
калась двумя потоками: один терялся в галереях, другой устремлялся к во-
доему замка. Его-то и перекрыл Зденко, навалив своими геркулесовыми  ру-
ками три огромных камня. Снимал же он их  тогда,  когда  хотел  опустить
уровень воды в колодце ниже свода и лестницы, ведущей к террасе молодого
графа.
   - Посидим здесь, - сказал Альберт своей спутнице, - пока вода из  во-
доема уйдет через отводную трубу...
   - Которая мне слишком хорошо известна, - проговорила Консуэло,  дрожа
всем телом.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросил Альберт, с  удивлением  глядя
на нее.
   - Я расскажу вам это когда-нибудь после, -  ответила  Консуэло.  -  А
сейчас я не хочу ни расстраивать, ни волновать вас рассказом об опаснос-
тях, которые мне удалось преодолеть...
   - Но что же  такое  она  хочет  рассказать?  -  с  ужасом  воскликнул
Альберт, глядя на Зденко.
   Зденко что-то ответил по-чешски, продолжая с равнодушным видом месить
своими большущими загорелыми руками глину,  которой  он  замазывал  щели
между камнями, ускоряя этим опорожнение цистерны.
   - Объяснитесь, Консуэло! -  обратился  к  ней  страшно  взволнованный
Альберт. - Я ничего не понимаю из того, что он мне говорит.  Зденко  ут-
верждает, что не он провел вас сюда, но что вы якобы сами прошли  недос-
тупными подземельями, куда слабая женщина никогда бы не отважилась проб-
раться, да просто и не смогла бы этого сделать. Он говорит (чего  только
не болтает этот несчастный), что вас вела судьба и что  архангел  Михаил
(которого он называет гордецом и властолюбцем) провел вас через  воды  и
бездну.
   - Возможно, - улыбаясь, ответила Консуэло, - что в это дело и вмешал-
ся архангел Михаил, ибо я действительно шла по руслу источника, опереди-
ла несшийся за мною поток, раза два-три уже считала себя погибшей,  про-
ходила по каким-то пещерам и каменоломням, где на каждом шагу могла  за-
дохнуться или провалиться... и все-таки эти опасности были не так  ужас-
ны, как ярость Зденко в ту минуту, когда случай  или  провидение  вывели
меня на верную дорогу.
   Тут Консуэло, все время говорившая с Альбертом по-испански, рассказа-
ла ему в немногих словах о своей встрече с его "миролюбивым"  Зденко,  о
том, как он пытался похоронить ее заживо, что и было бы приведено  им  в
исполнение, если бы она не догадалась укротить его странным  еретическим
приветствием. Холодный пот выступил на лбу Альберта, когда он узнал  эти
невероятные подробности; слушая Консуэло, он не  раз  бросал  на  Зденко
грозные взгляды, точно собираясь уничтожить  его.  Заметив  это,  Зденко
принял странно вызывающий, презрительный вид. Консуэло  дрожала,  боясь,
как бы эти два безумца не набросились друг на друга. Для нее теперь было
ясно, что, несмотря на возвышенный ум и  утонченность  чувств,  рассудок
Альберта испытал тяжелые потрясения, от которых, пожалуй, никогда не оп-
равится вполне. Она попыталась примирить двух безумцев, ласково говоря с
обоими, но Альберт встал и, подав Зденко ключи от своего тайного  убежи-
ща, очень холодно сказал ему несколько слов. Тот немедленно  подчинился,
взял фонарь и, распевая непонятные песни, удалился.
   - Консуэло, - сказал Альберт, когда Зденко скрылся из виду, - если бы
это верное животное, лежащее у ваших ног, взбесилось - да, да,  если  бы
мой бедный Цинабр невольно своей яростью подверг опасности  вашу  жизнь,
мне пришлось бы его убить. Поверьте, рука моя не дрогнула бы,  хотя  мне
никогда не приходилось проливать кровь даже тех существ,  которые  стоят
ниже человека. Будьте же спокойны, вам теперь больше не грозит ни малей-
шей опасности.
   - О чем вы говорите, Альберт? - спросила Консуэло, встревоженная этим
неожиданным намеком. - Теперь мне нечего бояться! Зденко все-таки  чело-
век, хотя и потерявший рассудок по своей, а может быть, отчасти и по ва-
шей вине. Не говорите ни о крови, ни о наказании! Вы обязаны вернуть его
на путь истинный, излечить его, а не поддерживать  его  бред.  А  теперь
идемте! Я дрожу при мысли, что рассветет  раньше,  чем  мы  успеем  вер-
нуться.
   - Ты права, - проговорил Альберт, снова пускаясь в путь. - Сама  муд-
рость говорит твоими устами, Консуэло.  Мое  безумие  оказалось  зарази-
тельным для этого несчастного, и ты явилась вовремя, чтобы  отвести  нас
обоих от бездны, куда мы с ним катились. Исцеленный тобою, я  постараюсь
исцелить и Зденко... Но если это мне не удастся, если его безумие  будет
грозить твоей жизни, то, хотя Зденко и божий человек и ангельски добр ко
мне, хотя он единственный настоящий друг, которого я имел до сих пор  на
земле... будь уверена, Консуэло, я сумею вырвать его из своего сердца, и
больше ты его никогда не увидишь.
   - Довольно, довольно, Альберт, - прошептала Консуэло, уже не в  силах
после всех пережитых ужасов испытывать еще новые.  -  Не  останавливайте
своих мыслей на подобных предположениях! Я готова лучше сто раз умереть,
чем внести в вашу жизнь необходимость такого поступка и такое отчаяние.
   Но Альберт не слушал ее; казалось, он совсем лишился рассудка. Он уже