д, то в передней я узнал содержание жизни великих мира сего. Не  стоит
тебе передавать и половины злословия, излитого на вдовствующую  маркгра-
финю. Ты содрогнулась бы от ужаса и отвращения. Ах! Если бы светские лю-
ди знали, как о них отзываются лакеи! Если бы в этих великолепных  сало-
нах, где они важно, с таким достоинством восседают,  они  услышали,  что
говорится за стеной об их нравах, об их душевных свойствах! Когда Порпо-
ра только что на валу развивал перед нами свою теорию борьбы и ненависти
против великих мира сего, он был не совсем на высоте.  Горести  помутили
его рассудок. Ах! Как ты права: он  действительно  унижает  свое  досто-
инство, ставя себя на одну доску с этими вельможами и воображая, что по-
давляет их своим презрением! Да, маэстро не слышал  злословия  лакеев  в
передней, а не то он понял бы, что личная гордость и презрение к другим,
прикрытые внешним почтением и покорностью, свойственны  душам  низким  и
развращенным. Но Порпора был очень хорош, очень своеобразен,  очень  му-
жествен, когда, стуча палкой по мостовой, кричал: "Мужество!  Ненависть!
Бичующая ирония! Вечное мщение!" Твоя же мудрость  была  прекраснее  его
бреда, и она тем более поразила меня, что я только что перед тем слышал,
как лакеи - угнетенные, развращенные, робкие рабы - тоже жужжали  мне  в
уши с глубокой ненавистью: "Мщение, хитрость, вероломство, вечная злоба,
вечная ненависть - вот чего достигают наши хозяева, которые мнят,  будто
они выше нас, разоблачающих их мерзости!" Я никогда не был лакеем,  Кон-
суэло, но раз став им (подобно тому, как ты стала мальчиком во время на-
шего путешествия), я, как видишь, поразмыслил над  обязанностями,  каких
требует мое теперешнее положение.
   - И хорошо поступил, Беппо, - ответила Порпорина. - Жизнь  -  большая
загадка, и не надо пропускать ни одного мельчайшего факта,  не  объяснив
себе его и не поняв. Так познается жизнь.  А  скажи  мне,  узнал  ли  ты
что-нибудь относительно принцессы, дочери маркграфини, единственной сре-
ди всех этих жеманных, накрашенных и легкомысленных особ, которая  пока-
залась мне естественной, доброй и серьезной?
   - Слыхал ли я о ней? Конечно! И  не  только  сегодня  вечером,  но  и
раньше, много раз от Келлера, который причесывает экономку  принцессы  и
знает много кое-чего об ее хозяйке. То, что я тебе расскажу, не  сплетни
передней, не лакейское злословие -  это  истинная,  всем  известная,  но
страшная история; хватит ли у тебя мужества ее выслушать?
   - Да, меня интересует эта женщина, она носит на челе печать злого ро-
ка. Я услышала из ее уст несколько слов, из которых заключила,  что  она
жертва людской несправедливости.
   - Лучше скажи: жертва подлости и ужасающей  извращенности!  Принцесса
Кульмбахская (это ее титул) была  воспитана  в  Дрездене  своей  теткой,
польской королевой; там Порпора с ней познакомился и, кажется, даже  да-
вал ей уроки, так же как и ее двоюродной сестре, великой дофине Франции.
Юная принцесса Кульмбахская была красива и умна. Воспитанная строгой ко-
ролевой вдали от распутной матери, она, казалось, должна была  всю  свою
жизнь прожить счастливой, уважаемой женщиной. Но вдовствующая маркграфи-
ня, ныне графиня Годиц, не пожелала этого. Она вызвала  дочь  к  себе  и
вздумала сватать ее то  за  одного  родственника,  тоже  маркграфа  Бай-
рейтского, то за другого - принца Кульмбахского,  ибо  это  княжество  -
Байрейт-Кульмбах - насчитывает больше принцев и  маркграфов,  чем  подв-
ластных деревень и замков. Но сватовство было только притворством.  Кра-
сота и целомудрие принцессы возбудили в ее матери  ужасную  зависть.  Ей
хотелось унизить дочь, отнять  у  нее  любовь  и  уважение  отца,  Геор-
га-Вильгельма (третьего маркграфа), - не моя уж вина, если их так  много
в  этой  истории.  Однако  среди  всех  этих  маркграфов  для  принцессы
Кульмбахской не нашлось ни одного. Тогда мать обещала одному придворному
своего мужа, Вобсеру, четыре тысячи дукатов в  награду  за  то,  что  он
обесчестит ее дочь, и сама ввела этого негодяя ночью в комнату  принцес-
сы. Слуги были предупреждены и подкуплены, дворец оказался глух к воплям
девушки, мать держала дверь... Консуэло, ты содрогаешься,  а  между  тем
это еще не все. Принцесса  Кульмбахская  родила  близнецов.  Маркграфиня
взяла их на руки, показала своему супругу и пронесла  по  всему  дворцу,
крича: "Смотрите все, эта развратница произвела на свет вот этих детей!"
Во время этой ужасной сцены близнецы погибли почти на руках маркграфини.
Вобсер имел неосторожность написать маркграфу, требуя от него четыре ты-
сячи дукатов, обещанных ему маркграфиней. Он ведь заработал их, обесчес-
тив принцессу! Несчастный отец, уже и так наполовину идиот, тут  оконча-
тельно превратился в слабоумного и вскоре после этой катастрофы умер  от
ужаса и горя. Вобсеру  пригрозили  другие  члены  семьи,  и  он  сбежал.
Польская королева приказала заключить принцессу Кульмбахскую в  Плассен-
бургскую крепость. Едва оправившись после родов, она была туда  водворе-
на, провела в суровом заключении несколько лет и поныне оставалась бы  в
заточении, если бы католические священники,  пробравшись  в  тюрьму,  не
обещали ей покровительства  императрицы  Амелии  при  условии  отречения
принцессы от лютеранства. Жажда вернуть себе свободу заставила принцессу
уступить их увещеваниям. Но полную свободу  она  получила  только  после
смерти польской королевы. Своей независимостью  она  прежде  всего  вос-
пользовалась для того,  чтоб  вернуться  к  вере  своих  отцов.  Молодая
маркграфиня Байрейтская, Вильгельмина Прусская, оказала ей радушный при-
ем при своем маленьком дворе. Здесь принцесса благодаря своим добродете-
лям, кротости и уму заслужила всеобщее уважение. Душа ее разбита, но все
еще прекрасна. Несмотря на то, что принцесса, как лютеранка, не  пользу-
ется благосклонностью венского двора, никто не смеет издеваться  над  ее
несчастьем. Никто, даже лакеи, не решается злословить о ней.  Здесь  она
проездом по какому-то делу, постоянная же ее резиденция - Байрейт.
   - Вот почему, - заметила Консуэло, - она столько говорила мне об этом
городе и так уговаривала поехать туда. О! Какая история, Иосиф! И что за
женщина графиня Годиц! Никогда, никогда больше Порпора не затащит меня к
ней, никогда больше не буду я для нее петь!
   - Тем не менее там можно встретить самых непорочных, самых  уважаемых
придворных дам. Так уж, говорят, повелось в мире. Имя  и  богатство  все
покрывают, лишь бы вы посещали церковь, и к вам отнесутся здесь с  вели-
чайшей терпимостью.
   - Очевидно, венский двор крайне лицемерен, - проговорила Консуэло.
   - Между нами будь сказано, боюсь, что наша великая Мария-Терезия тоже
немного лицемерна, - понижая голос, ответил Иосиф.


   LXXXVIII

   Несколько дней спустя, после того как Порпора много  хлопотал,  много
интриговал на свой лад, то есть угрожал, бранился или рассыпал налево  и
направо насмешки, маэстро Рейтер (бывший учитель и  враг  юного  Гайдна)
провел Консуэло в императорскую капеллу, где в присутствии Марии-Терезии
певица спела партию Юдифи в оратории "Освобожденная Бетулия" (стихи  Ме-
тастазио, а музыка того же Рейтера). Консуэло была восхитительна, и  Ма-
рия-Терезия соблаговолила остаться ею довольной. По окончании  духовного
концерта Консуэло была приглашена вместе с другими певцами (Кафариэлло в
том числе) в одну из зал дворца к столу с угощением, за которым  предсе-
дательствовал Рейтер. Едва уселась она между  маэстро  и  Порпорой,  как
внезапный и вместе с тем торжественный шум заставил вздрогнуть всех гос-
тей, исключая Консуэло и Кафариэлло, увлеченных спором  о  темпе  одного
исполненного хора.
   - Решить этот вопрос сможет только сам маэстро, -  сказала  Консуэло,
оборачиваясь к Рейтеру.
   Но она не нашла ни Рейтера справа от  себя,  ни  Порпоры  слева:  все
встали из-за стола и торжественно вытянулись в ряд.  Консуэло  очутилась
лицом к лицу с очаровательной женщиной лет тридцати,  одетой  в  черное,
как требовал этикет при посещении церкви, и окруженной семью детьми,  из
которых одного она держала за руку. "То был наследник престола, юный це-
саревич Иосиф II, а прелестная женщина с легкой походкой, любезным и ум-
ным выражением свежего, энергичного лица была Мария-Терезия.
   - Ессо la Giuditta? [34] - спросила императрица, обращаясь к Рейтеру.
- Я очень довольна вами, дитя мое, - прибавила она, осматривая  Консуэло
с головы до ног. - Вы доставили мне истинное удовольствие, я никогда так
живо не чувствовала всей величавости стихов нашего дивного поэта, как  в
ваших гармонических устах. У вас прекрасное произношение, а это  я  ценю
выше всего. Сколько вам лет? Вы ведь венецианка, не правда  ли?  Ученица
знаменитого Порпоры, которого я с удовольствием здесь  вижу?  Вы  хотите
поступить на императорскую сцену? Вы созданы, чтобы на ней  блистать,  и
господин фон Кауниц покровительствует вам.
   Закидав Консуэло всеми этими вопросами, не ожидая ее ответов и пооче-
редно глядя то на Метастазио, то на Кауница, сопровождавших императрицу,
Мария-Терезия сделала знак одному из своих камергеров, и  тот  преподнес
Консуэло довольно ценный браслет. Прежде чем она  сообразила  поблагода-
рить императрицу, та, с царственным величием мелькнув, как метеор, перед
взором юной певицы, была уже на другом конце зала. Она удалялась со сво-
им царственным выводком принцев и эрцгерцогинь,  даря  благосклонными  и
милостивыми словами каждого из музыкантов, попадавшихся ей  на  пути,  и
оставляя позади себя словно сверкающий след во всех этих взорах,  ослеп-
ленных ее славой и могуществом.
   Один лишь Кафариэлло сохранил или сделал вид, что сохраняет  хладнок-
ровие. Он возобновил спор на том же месте, где его прервал.  А  Консуэло
положила браслет в карман, даже не подумав поглядеть на него, и  продол-
жала как ни в чем не бывало отстаивать свое мнение, к великому удивлению
и возмущению других музыкантов, очарованных появлением императрицы и  не
представлявших себе, как можно в тот день думать о чем-либо ином. Излиш-
не говорить, что только Порпора всей душой - и инстинктивно и  принципи-
ально - составлял исключение в этом хоре неистового низкопоклонства.  Он
умел, не роняя достоинства, склоняться перед монархами, но в глубине ду-
ши насмехался над рабами, презирал их. Когда Кафариэлло спросил Рейтера,
каков должен быть темп хора, о котором у них с Консуэло шел спор, тот  с
лицемерным видом поджал губы и только после повторных  вопросов  холодно
ответил:
   - Признаюсь, сударь, я не слышал вашего разговора. Когда я  вижу  Ма-
рию-Терезию, я забываю весь мир и долго после того,  как  она  исчезнет,
пребываю в таком волнении, что не в силах думать о самом себе.
   - По-видимому, та исключительная честь, которую  синьора  только  что
снискала для нас, не вскружила ей голову, - вставил  находившийся  здесь
г-н Гольцбауэр, пресмыкавшийся перед императрицей несколько  сдержаннее,
чем Рейтер. - Для вас, синьора, совершенно естественно говорить с  коро-
нованными особами. Можно подумать, что вы ничего  иного  не  делали  всю
свою жизнь.
   - Я никогда не говорила ни с одной коронованной  особой,  -  спокойно
ответила Консуэло, не улавливая в словах Гольцбауэра злой насмешки, -  и
ее величество не оказала мне этого благодеяния: задавая мне вопросы, им-
ператрица, казалось, лишила меня чести отвечать ей, быть может для того,
чтобы избавить меня от волнения.
   - А тебе, по-видимому, хотелось поговорить с императрицей? -  насмеш-
ливо бросил Порпора.
   - Никогда к этому не стремилась, - наивно ответила Консуэло.
   - Очевидно, у синьоры больше беспечности, чем честолюбия,  -  заметил
Рейтер с ледяным презрением.
   - Маэстро Рейтер, - доверчиво и наивно обратилась к нему Консуэло,  -
вам, может быть, не понравилось, как я спела вашу вещь?
   Рейтер признался, что никогда никто  лучше  не  исполнял  ее  даже  в
царствование "августейшего и незабвенного Карла VI".
   - В таком случае, - сказала Консуэло, - не упрекайте меня  в  беспеч-
ности. Я стремлюсь к тому, чтобы угождать своим повелителям, стремлюсь к
тому, чтобы хорошо выполнять свое дело. Какие же  еще  стремления  могут
быть у меня? Всякое иное было бы и смешным и неуместным с моей стороны.
   - Вы слишком скромны, синьора, - возразил Гольцбауэр,  -  нет  границ
стремлениям человека, обладающего таким талантом, как ваш.
   - Принимаю ваши слова за изысканный комплимент, - ответила  Консуэло,
- но я поверю, что немного угодила вам, только  в  тот  день,  когда  вы
пригласите меня на императорскую сцену.
   Гольцбауэр, попав впросак, несмотря на свою осторожность, закашлялся,
чтобы иметь возможность не отвечать, и вышел  из  положения,  любезно  и
почтительно склонив голову. Потом, возвращаясь к первоначальному  разго-
вору, сказал:
   - Вы в самом деле обладаете беспримерными спокойствием и  бескорысти-
ем. До сих пор вы даже не взглянули на браслет, подаренный вам ее  вели-
чеством!
   - Ах, правда! - согласилась Консуэло, вынимая браслет  из  кармана  и
передавая его соседям, которым было любопытно поглядеть на него  и  оце-
нить.
   "Будет на что купить дрова для учителя, если эту зиму не получу анга-
жемента, - подумала Консуэло, - самая маленькая пенсия была бы  нам  го-
раздо нужнее всяких украшений и безделушек".
   - Ее величество божественно прекрасна! - проговорил Рейтер, с  умиле-
нием вздыхая и искоса сурово поглядывая на Консуэло.
   - Да, она мне показалась очень красивой, - ответила  девушка,  совер-
шенно не понимая, почему Порпора толкает ее локтем.
   - Показалась! - повторил Рейтер. - Как вы требовательны!
   - Я едва имела время ее рассмотреть. Она прошла так быстро.
   - Но ее ослепительный ум! Эта гениальность,  проявляющаяся  в  каждом
слове, которое слетает с ее уст!
   - Я не успела расслышать, что она говорит: это было так мимолетно!
   - Значит, вы из стали или из алмаза, синьора! Уж не знаю,  что  нужно
для того, чтоб вы взволновались.
   - Я была очень взволнована, исполняя партию вашей Юдифи,  -  ответила
Консуэло, умевшая порой быть лукавой и начинавшая понимать, как недобро-
желательно относятся к ней венские маэстро.
   - Эта девушка, при всей своей наивности, вовсе не  глупа,  -  шепотом
сказал Гольцбауэр маэстро Рейтеру.
   - Школа Порпоры, - ответил тот, - презрение и насмешка.
   - Если не принять мер, то старинный  речитатив  и  выдержанный  стиль
osservato [35] заполонят нас еще больше прежнего, - продолжал  Гольцбау-
эр, - но будьте покойны, у меня есть средства помешать  этому  "порпори-
анству" повысить голос.
   Когда все встали из-за стола, Кафариэлло сказал на ухо Консуэло:
   - Видишь ли, дитя мое, все эти люди - сущие мерзавцы. Тебе трудно бу-
дет здесь что-либо сделать. Они все против тебя, а если бы только посме-
ли, то были бы и против меня.
   - Что же мы им сделали? - спросила с удивлением Консуэло.
   - Мы - ученики самого великого учителя в мире. Они и  их  креатуры  -
наши естественные враги. Они восстановят против  тебя  Марию-Терезию,  и
все, что ты говорила, будет ей передано со злобными добавлениями. Ей бу-
дет доложено, что ты не считаешь ее красавицей, а подарок ее  нашла  ми-
зерным. Я хорошо знаю все их происки. Однако мужайся!  Я  буду  защищать
тебя от всех и против всех и полагаю,  что  мнение  Кафариэлло  в  музы-
кальном мире стоит, конечно, мнения Марии-Терезии.
   "Я попала в довольно скверное положение: с одной стороны -  злоба,  с
другой - безумие", - подумала, уходя, Консуэло. В глубине же души  воск-
ликнула, обращаясь к учителю и к жениху: "О Порпора! Я сделаю  все  воз-
можное, чтобы вернуться на сцену. О Альберт, я надеюсь, что мне  это  не
удастся!"
   Весь следующий день маэстро Порпора был занят в городе делами;  нахо-
дя, что его ученица немного бледна, он посоветовал ей поехать  за  город
на прогулку с женой Келлера, предлагавшей Консуэло присоединиться к ней,
когда только она пожелает.
   Не успел маэстро выйти за дверь, как девушка обратилась к Иосифу:
   - Беппо, ступай поскорее найми экипаж:  поедем  проведать  Анджелу  и
поблагодарить каноника. Мы обещали сделать это раньше, но  моя  простуда
послужит извинением.
   - А в каком костюме явитесь вы к канонику? - спросил Беппо.
   - Вот в этом самом, - ответила она, - нужно же, чтобы он знал, кто я,
и примирился с моим естественным состоянием.
   - Чудесный каноник! Я очень рад, что снова его увижу.
   - Я тоже.
   - Бедный, славный каноник! Мне грустно подумать...
   - О чем?
   - О том, что он совсем потеряет голову.
   - Почему? Разве я богиня? А я и не знал.
   - Вспомните, Консуэло, он ведь уже на три четверти  был  без  ума  от
вас, когда мы расстались с ним.
   - А я тебе говорю: как только он узнает, что я женщина, и увидит меня
такой, как я есть, он сразу возьмет себя в руки и станет тем, чем сотво-
рил его господь, - благоразумным человеком.
   - Правда, одежда кое-что значит. Когда вы снова превратились здесь  в
барышню, после того как я за две недели привык обращаться с тобой как  с
мальчиком... я почувствовал какой-то страх, какую-то неловкость, в кото-
рой не могу сам разобраться. И, конечно, во время путешествия... если бы
мне было позволено влюбиться в вас... Но сейчас ты скажешь, что  я  несу
вздор...
   - Конечно, Иосиф, ты несешь вздор, да к тому же еще теряешь время  на
болтовню. Ведь нам надо проехать десять миль, чтобы добраться до приории
и вернуться оттуда. Теперь восемь часов утра, а мы должны  быть  дома  в
семь вечера, к ужину учителя.
   Три часа спустя Беппо и его спутница сошли у ворот приории. День  был
чудесный. Каноник меланхолически созерцал свои цветы. Увидев Иосифа,  он
радостно вскрикнул и бросился ему навстречу, но вдруг остолбенел,  узнав
своего дорогого Бертони в женском платье.
   - Бертони, мое любимое дитя, - воскликнул он  с  целомудренной  наив-
ностью, - что значит это переодевание? И почему ты являешься  ко  мне  в
таком наряде? Ведь теперь же не масленица...
   - Уважаемый друг, ваше преподобие, простите меня, - ответила  Консуэ-
ло, целуя ему руку, - я вас обманула. Никогда не была я мальчиком.  Бер-
тони никогда не существовал, а когда я имела счастье познакомиться с ва-
ми, вот тогда действительно я была переодета.
   - Мы полагали, - заговорил Иосиф, боявшийся, чтобы изумление каноника
не сменилось неудовольствием, - что вы, господин каноник, не были введе-
ны в заблуждение нашим невинным обманом. Эта хитрость была придумана от-
нюдь не для того, чтобы провести вас, - то была необходимость, вызванная
обстоятельствами; и мы всегда думали, что вы, господин каноник,  велико-
душно и деликатно закрывали на это глаза.
   - Вы так думали? - смущенно и со страхом спросил  каноник.  -  А  вы,
Бертони... то есть я хочу сказать - сударыня, вы также это думали?
   - Нет, господин каноник, - ответила Консуэло, -  ни  одной  минуты  я
этого не думала. Я прекрасно видела, что ваше  преподобие  нисколько  не
подозревает истины.
   - Вы воздаете мне справедливость, - сказал каноник голосом  несколько
строгим и вместе с тем глубоко печальным. - Я не умею идти на сделки  со
своей совестью, и, угадай я, что вы женщина, никогда не стал бы так нас-
таивать, чтобы вы у меня остались. Действительно, в соседней  деревне  и
даже между моими слугами ходили смутные слухи, подозрения, но они  вызы-
вали у меня только улыбку, до того упорно я заблуждался на ваш счет. Го-
ворили, будто один из маленьких музыкантов, певших в храмовый  праздник,
- переодетая женщина. А потом уверяли, что это  просто  злобная  выдумка
сапожника Готлиба, желавшего испугать и огорчить священника.  Да,  нако-
нец, я сам с уверенностью опровергал этот слух. Как видите, я совершенно
поддался обману, трудно было бы более удачно провести человека.
   - В этом моя большая вина, но обмана никакого не было, господин кано-
ник, - твердо, с полным достоинством ответила Консуэло. - Не думаю, что-