землю потухший взор, она хранила упорное молчание. Однако она  позволила
проводить себя до экипажа, ждавшего ее у ворот, и, не проронив ни едино-
го слова, села в него, поддерживаемая своей соперницей.
   - Вы очень плохо себя чувствуете? - спросила Консуэло, испуганная  ее
ужасным видом. - Дайте я провожу вас часть пути, потом  вернусь  обратно
пешком.
   Вместо всякого ответа Корилла грубо оттолкнула девушку, потом секунду
как-то загадочно смотрела на нее и, вдруг зарыдав, закрыла лицо рукой, а
другой махнула кучеру, чтобы он ехал; сама же, не  желая  видеть  своего
великодушного врага, спустила штору.
   На следующий день, к началу последней репетиции "Антигона",  Консуэло
была на своем посту и ожидала Кориллу. Примадонна приказала передать че-
рез своего слугу, что опоздает на полчаса. Кафариэлло послал ее ко  всем
чертям и, объявив, что не намерен зависеть от такой дуры и не станет  ее
ждать, притворился, будто собирается уйти. Г-жа Тези, бледная и больная,
пожелала присутствовать на репетиции, чтобы позабавиться  над  Кориллой.
Она велела принести себе диван и улеглась на  него  за  первой  кулисой,
изображавшей подобранный занавес, что  на  театральном  жаргоне  зовется
"плащом арлекина". Тези стала успокаивать своего  друга  и  сама  решила
упорно ждать Кориллу, уверенная, что та медлит, желая избежать ее крити-
ки. Наконец появилась Корилла, более бледная  и  изможденная,  чем  даже
г-жа Тези, и та, увидев ее в таком состоянии,  порозовела  и  приободри-
лась. Вместо того чтобы, как обычно, сбросить с себя накидку и  шляпу  с
величественной развязностью, Корилла в изнеможении опустилась  на  дере-
вянный позолоченный трон, забытый в глубине сцены, и  угасающим  голосом
обратилась к Гольцбауэру:
   - Господин директор, заявляю вам, что я страшно  больна,  совсем  без
голоса и провела ужасную ночь...
   - С кем? - томно спросила Тези у Кафариэлло.
   - И поэтому, - продолжала Корилла, - я совершенно не в состоянии  ре-
петировать сегодня и петь завтра, разве только снова возьму роль Исмены,
а роль Береники вы дадите другой.
   - Да думаете ли вы  о  том,  что  говорите,  сударыня?  -  воскликнул
Гольцбауэр, словно громом пораженный. -  Можно  ли  накануне  спектакля,
назначенного самим двором на определенный  час,  представлять  какиелибо
отговорки? Это немыслимо, и я ни в коем случае не  могу  на  это  согла-
ситься.
   - А все-таки вам придется с этим согласиться, - возразила Корилла уже
своим обычным, далеко не кротким голосом. - Я приглашена на вторые роли,
и в моем контракте  нет  пункта,  обязывающего  меня  исполнять  первые.
Только любезность заставила меня заменить госпожу Тези, чтобы не  преры-
вать развлечений двора. Я слишком плохо себя чувствую и не могу сдержать
свое обещание, а насильно петь вы меня не заставите.
   - Милая моя, тебя заставят петь приказом, - вмешался Кафариэлло, -  и
ты споешь плохо, как мы и предвидели. Это небольшое несчастье прибавится
ко всем тем, которые тебе привелось по своему желанию переносить в  жиз-
ни. Но раскаиваться поздно. Надо было думать раньше. Слишком ты понадея-
лась на свои силы. Ты провалишься; но нам-то всем какое до этого дело! Я
спою так, что забудут о самом  существовании  роли  Береники.  Порпорина
также своей маленькой ролью Исмены вознаградит публику, и все будут  до-
вольны, за исключением тебя. Это послужит тебе уроком,  которым  ты,  не
знаю уж, воспользуешься или не воспользуешься в следующий раз.
   - Вы очень ошибаетесь насчет причины моего отказа, - уверенным  тоном
ответила Корилла. - Не будь я больна, вероятно, я спела бы  свою  партию
не хуже кого угодно. Но так как я не в состоянии петь, то споет ее  нек-
то, способный петь гораздо лучше, чем кто-либо из выступавших до сих пор
в Вене, и это произойдет не позже завтрашнего дня. Таким образом,  спек-
такль состоится в свое время, а я с удовольствием снова  буду  исполнять
партию Исмены: она меня не утомляет.
   - Вы, стало быть, рассчитываете, - сказал  удивленный  Гольцбауэр,  -
что госпожа Тези настолько поправится к завтрашнему  дню,  что  будет  в
состоянии спеть свою партию?
   - Я прекрасно знаю, что госпожа Тези еще долго не сможет петь, - про-
говорила Корилла так громко, что с трона, где она  восседала,  ее  могла
слышать Тези, возлежавшая на диване в десяти шагах от нее.  -  Смотрите,
как она изменилась: на нее просто страшно смотреть! Но я сказала, что  у
вас есть великолепная Береника, несравненная,  превосходящая  всех  нас.
Вот она! - прибавила Корилла, поднимаясь, и, взяв за руку Консуэло,  вы-
вела ее на самую середину встревоженной взволнованной группы, образовав-
шейся вокруг певицы.
   - Я? - воскликнула Консуэло, которой казалось, что она видит сон.
   - Ты! - закричала Корилла, судорожным движением толкая ее к трону.  -
Вот ты и царица, Порпорина! Вот ты и на первом месте! И я  возвожу  тебя
на него. Я! Это был мой долг по отношению к тебе. Помни это!
   Гольцбауэр, в полном отчаянии, рискуя не выполнить своей  обязанности
и, быть может, даже лишиться места директора, не мог отвергнуть эту нео-
жиданную помощь. Он прекрасно видел по тому, как Консуэло  провела  роль
Исмены, что она будет на высоте и в партии Береники. Несмотря на  отвра-
щение к Консуэло и к Порпоре, в данную минуту он мог бояться только  од-
ного: что юная певица не согласится взять на себя эту роль.
   И она действительно очень настойчиво от  нее  отказывалась.  Дружески
пожимая руку Кориллы, она шепотом умоляла актрису не приносить ей  жерт-
вы, так мало нужной ее самолюбию, но являвшейся, с точки зрения  ее  со-
перницы, самым ужасным из всех искуплений, самым страшным самоунижением,
к какому та могла себя принудить. Корилла осталась непреклонной в  своем
решении.
   Госпожа Тези, испуганная грозящим ей серьезным соперничеством,  очень
хотела попробовать голос и снова взяться за свою роль, хотя  бы  даже  с
риском для жизни, ибо она была не на шутку больна,  но  не  решилась  на
это: тогда на императорской сцене не разрешались капризы, с которыми те-
перь так терпеливо мирится добродушный владыка нашего времени - публика.
Двор ожидал увидеть нечто новое в роли Береники: ему об этом было  доло-
жено, и императрица на это рассчитывала.
   - Ну, соглашайся! - сказал Кафариэлло Порпорине. - Это  первый  умный
поступок Кориллы за всю ее жизнь; воспользуемся же им!
   - Но я роли не знаю, я не проходила ее, -  говорила  Консуэло,  -  не
смогу же я выучить ее к завтрашнему дню.
   - Ты слышала ее, следовательно, знаешь и завтра споешь, - проговорил,
наконец, громовым голосом Порпора. - Ну, нечего  гримасничать,  и  пусть
эти споры прекратятся! Больше часа мы потеряли на болтовню. Господин ди-
рижер, прикажите скрипкам начинать. А ты, Береника, марш  на  сцену!  Не
нужно нот, долой ноты! Кто был на трех репетициях, должен знать все роли
на память. Говорю тебе: роль ты знаешь.
   No, tutto, о Berenice,
   Tu non apri il tuo cor... пела Корилла, снова став Исменой.
   "А теперь, - подумала эта женщина, судившая о тщеславии  Консуэло  по
своему собственному, - она и думать забудет о моих делишках".
   Консуэло, чья феноменальная память и  необычайная  легкость  усвоения
были прекрасно известны Порпоре, действительно  спела  свою  партию  без
единой запинки в мелодии или в тексте. Г-жа Тези была  так  поражена  ее
игрой и пением, что почувствовала себя гораздо хуже и после  первого  же
действия приказала отвезти себя домой.
   На следующий день Консуэло нужно было к пяти часам  приготовить  себе
костюм, пройти наиболее серьезные места своей роли и вообще  внимательно
повторить всю партию. Успех она имела такой, что императрица, выходя  из
театра, сказала:
   - Что за чудесная девушка! Надо непременно выдать ее замуж; я позабо-
чусь об этом.
   Со следующего же дня начали репетировать "Зенобию" на текст  Метаста-
зио и музыку Предиери. Корилла опять настояла на том, чтобы Консуэло ис-
полняла главную роль. Вторую  роль  на  этот  раз  взяла  на  себя  г-жа
Гольцбауэр, и так как она была музыкальнее Кориллы,  то  оперу  разучили
лучше, чем первую. Метастазио был в восторге, видя, что его лира, забро-
шенная и забытая во время войны, снова входит в милость при дворе и про-
изводит фурор в Вене. Он почти перестал думать о своих хворях и,  побуж-
даемый благосклонностью Марии-Терезии и своим  долгом  писателя  творить
новые лирические драмы, готовился, изучая греческие трагедии и латинских
классиков, к созданию одного из тех шедевров, которые итальянцы в  Вене,
а немцы в Италии бесцеремонно ставили  выше  трагедий  Корнеля,  Расина,
Шекспира, Кальдерона, - словом, говоря откровенно и без ложного стыда, -
превыше всего.
   Но мы не станем больше злоупотреблять в нашем рассказе - и  без  того
достаточно длинном и перегруженном подробностями - давно уже истощившим-
ся, быть может, терпением читателя и делиться с ним своими мыслями отно-
сительно гениальности Метастазио. Читателю это мало интересно. Мы только
сообщим ему, что Консуэло втихомолку говорила по этому поводу Иосифу:
   - Милый мой Беппо, ты не можешь себе представить, до чего мне  трудно
играть эти роли, считающиеся такими возвышенными, такими  трогательными!
Правда, рифмы хороши и петь их легко, но что касается персонажей, произ-
носящих все это, то не знаешь, где взять, уж не говорю, подъема, а прос-
то сил удержаться от смеха, изображая их. До чего же нелепо  получается,
когда, следуя традиции, мы пытаемся  передать  античный  мир  средствами
современности: выводятся на сцену интриги, страсти, понятия о нравствен-
ности, которые, пожалуй, были бы очень уместны  в  мемуарах  маркграфини
Байрейтской, барона Тренка, принцессы Кульмбахской, но в устах  Радамис-
та, Береники или Арсинои являются просто  нелепой  бессмыслицей.  Когда,
поправляясь после болезни, я жила в замке Великанов, граф Альберт  часто
читал мне вслух, чтобы усыпить меня, но я не спала и слушала затаив  ды-
хание. Читал он греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида, читал  их
по-испански, медленно, но ясно, без запинки, несмотря на то, что тут  же
переводил их с греческого текста. Он так хорошо знает  древние  и  новые
языки, что казалось, будто он читает чудесно сделанный перевод.  По  его
словам, он стремился переводить как можно ближе к  подлиннику,  чтобы  в
его добросовестной передаче я могла постичь гениальные произведения гре-
ков во всей их простоте. Боже! Какое величие! Какие картины! Сколько по-
эзии! Какое чувство меры! Какого исполинского размаха люди! Какие харак-
теры, целомудренные и могучие! Какие сильные ситуации!  Какие  глубокие,
истинные горести! Какие душераздирающие и страшные картины проходили пе-
ред моими глазами! Еще слабая, возбужденная сильными переживаниями, выз-
вавшими мою болезнь, я была так взволнована его чтением, что  воображала
себя то Антигоной, то Клитемнестрой, то Медеей, то Электрой, воображала,
что переживаю эти кровавые мстительные драмы не на сцене, при свете рам-
пы, а в ужасающем одиночестве, у входа в зияющие пещеры или  при  слабом
свете жертвенников, среди колоннад античных храмов, где оплакивали мерт-
вых, составляя заговоры против живых. Я слышала жалобные хоры троянок  и
пленниц Дардании. Эвмениды плясали вокруг меня... что за странный  ритм!
Какие адские песнопения! Воспоминание об этих плясках еще и теперь вызы-
вает у меня дрожь и наслаждение. Никогда, осуществляя свои мечты,  я  не
буду переживать на сцене тех волнений, не почувствую в  себе  той  мощи,
какие бушевали тогда в моем сердце и в моем сознании. Тогда впервые  по-
чувствовала я себя трагической актрисой и в голове моей сложились  обра-
зы, которых не дал мне ни один художник. Тогда я поняла, что такое  дра-
ма, трагические эффекты, поэзия театра. В то время как Альберт читал,  я
мысленно импровизировала мелодии и воображала, что  произношу  все  мною
слышанное под аккомпанемент. Я несколько раз ловила  себя  на  том,  что
принимала позы и выражение лица героинь, чьи слова произносил Альберт, и
часто, бывало, он останавливался в испуге, думая, что видит перед  собой
Андромаху или Ариадну. О, поверь, я большему научилась и больше постигла
за месяц этого чтения, чем постигну за всю свою жизнь, вызубривая  драмы
господина Метастазио. И если бы музыка, написанная композиторами, не бы-
ла преисполнена чувства правды, которое отсутствует в действии, мне  ка-
жется, я изнемогла бы от отвращения, изображая великую  герцогиню  Зено-
бию, беседующую с ландграфиней Аглаей, и слушая, как  фельдмаршал  Рада-
мист ссорится с венгерским корнетом Зопиром. О, как  все  это  фальшиво,
чудовищно фальшиво, милый мой Беппо! Фальшиво, как наши костюмы, фальши-
во, как белокурый  парик  Кафариэлло  в  роли  Тиридата,  фальшиво,  как
пеньюар а ля Помпадур на госпоже Гольцбауэр в роли  армянской  пастушки,
как облаченные в розовое трико икры царевича  Деметрия,  как  декорации,
которые мы видим вблизи и которые похожи на пейзажи Азии не больше,  чем
аббат Метастазио на старца Гомера.
   - Теперь я понимаю, - отвечал Гайдн, - почему сочинение ораторий  на-
вевает на меня больше вдохновения и надежды на успех, чем создание  опе-
ры, хотя я и чувствую потребность писать для театра, если вообще  решусь
когда-нибудь на это. Мне кажется, что композитор может  развернуться  во
всем блеске своего таланта и увлечь воображение слушателей в высшие сфе-
ры музыки только в симфонии, где ему не мешают дешевые и обманчивые  эф-
фекты сцены, где душа говорит с душой и музыкальные образы воспринимают-
ся не зрительно, а слухом.
   Беседуя так в ожидании, пока все соберутся на репетицию, Иосиф и Кон-
суэло ходили рядышком вдоль большой декорации заднего плана,  изображав-
шей в тот вечер реку Араке; на самом деле то был огромный кусок  полотна
синего цвета, натянутый между двумя другими большими полотнами, размале-
ванными желтыми пятнами и представлявшими собой якобы  Кавказские  горы.
Известно, что эти декорации заднего плана, приготовленные для спектакля,
помещаются друг за другом таким образом, чтобы  по  мере  надобности  их
можно было поднять с помощью блока. В проходах, отделяющих  их  одну  от
другой, во время представления снуют актеры,  дремлют  или  обмениваются
понюшками табаку статисты, сидя или лежа в пыли, под медленно стекающими
из плохо заправленных кенкеток каплями деревянного масла. Днем  по  этим
темным, узким проходам прогуливаются актеры, повторяя роли или  разгова-
ривая друг с другом о своих делах. Подчас они подслушивают чужие  секре-
ты, перехватывают сложные интриги, пользуясь тем, что говорящие не видят
их  из-за  какого-нибудь  морского  залива  или  городской  площади.  По
счастью, Метастазио не стоял на другом берегу Аракса в то  время,  когда
неопытная Консуэло изливала Гайдну свое негодование артистки.
   Репетиция началась. Это была вторая репетиция "Зенобии",  и  она  шла
так хорошо, что оркестранты даже аплодировали, ударяя, как обычно, смыч-
ками по своим скрипкам. Музыка Предиери была  очаровательна,  и  Порпора
дирижировал с гораздо большим подъемом, чем оперой Гассе. Роль  Тиридата
была одной из коронных ролей Кафариэлло, и он не находил ничего предосу-
дительного в том, что, нарядив его в одежду сурового парфянского  воина,
его заставили ворковать, как Селадон, и говорить, как Клитандр. Консуэло
хотя и чувствовала, что ее роль фальшива и напыщенна для античной герои-
ни, но по крайней мере самый характер изображаемого ею персонажа был  ей
по душе. Она даже находила в переживаниях своей героини сходство  с  ду-
шевным состоянием, которое испытала сама, когда очутилась между  Альбер-
том и Андзолето. И, позабыв о необходимости передавать то, что мы  назы-
ваем теперь "местным колоритом", Консуэло жила только  общечеловеческими
чувствами и превзошла самое себя в арии, столь созвучной ее личным пере-
живаниям:
   Voi leggete in ogni core;
   Voi sapete, о giusti Dei,
   Se son puri i vod miei,
   Se innocente е la pieta [46]
   В это мгновение ее охватил настоящий душевный трепет, и она  сознава-
ла, что триумф ею заслужен. Она уже не нуждалась в поощрении Кафариэлло,
а певец, над которым на этот раз не тяготело присутствие Тези,  искренне
восхищался Консуэло; теперь она была уверена в себе, уверена, что произ-
вела неотразимое впечатление на публику своим исполнением и что способна
произвести такое впечатление при любых обстоятельствах и при любых  слу-
шателях. Она совершенно примирилась со своей ролью, с оперой, с  товари-
щами, с самой собой - одним словом, примирилась с театром.  И,  несмотря
на то, что за час до этого проклинала свое положение, она  почувствовала
такое глубокое, такое внезапное и могучее вдохновение, что только артист
в состоянии понять, сколько веков труда, разочарований и страданий может
оно искупить в один миг.


   XCV

   В качестве ученика, да к тому же полуслуги Порпоры, Гайдн,  жаждавший
слушать музыку и изучать самую технику композиции опер, получил позволе-
ние бывать за кулисами, когда пела Консуэло. Уже два дня он замечал, что
Порпора, сначала недоброжелательно относившийся к его присутствию в  те-
атре, теперь разрешал ему с добродушным видом находиться там, даже преж-
де, чем он успевал раскрыть рот и попросить об этом. Дело в том,  что  в
голове профессора возникла новая идея. Мария-Терезия, разговаривая о му-
зыке с венецианским посланником, снова вернулась к своей матримониальной
мании, как выражалась Консуэло. Ее величество сказала, что  ей  было  бы
очень приятно, если бы талантливая артистка обосновалась в  Вене,  выйдя
замуж за молодого музыканта, ученика Порпоры. Сведения о Гайдне она  по-
черпнула от того же посланника; и так как Корнер очень хвалил юношу, го-
воря, что у него громадные музыкальные способности, а главное -  что  он
усердный католик, ее величество  поручила  своему  собеседнику  устроить
этот брак, обещая прилично обеспечить юную  пару.  Мысль  эта  улыбалась
г-ну Корнеру: он нежно любил Иосифа и уже давал ему ежемесячно семьдесят
два франка, чтобы юный музыкант мог спокойно продолжать занятия.  Корнер
горячо ратовал за него перед Порпорой, и старик, боясь, как бы  Консуэло
не настояла на своем - не оставила бы сцену, выйдя замуж за дворянина, -
наконец после долгих колебаний и упорного сопротивления дал себя убедить
(ибо, конечно, маэстро предпочел бы, чтобы его ученица жила, не зная  ни
брака, ни любви). Желая во что бы то ни стало добиться своей цели,  пос-
ланник решил показать Порпоре произведения Гайдна и открыл ему, что  се-
ренада для трио, понравившаяся маэстро, сочинена Беппо. Порпора признал,
что это произведение говорит о большом таланте, что он мог бы дать юному
композитору хорошее направление, а также помочь ему писать для голоса  и
что, наконец, будущность певицы, вышедшей замуж  за  композитора,  имеет
все основания сложиться весьма удачно. Чрезвычайная молодость этой  пары
и скудные средства вынудят их работать, не питая при этом никаких  тщес-
лавных надежд, и таким образом Консуэло будет прикована к театру. И  ма-
эстро сдался. Он, как и Консуэло, не получал ответа из замка  Великанов.
Он боялся, что это молчание как-нибудь помешает его планам, а также опа-
сался какой-либо выходки молодого графа. "Если бы мне  удалось  даже  не
выдать замуж, а только обручить ее с другим, - думалось старику, - тогда
уже нечего было бы бояться".
   Труднее всего было уговорить Консуэло. Убеждать ее - значило бы  вну-
шить ей мысль о сопротивлении. Неаполитанская хитрость подсказала маэст-
ро, что сила обстоятельств должна незаметно изменить образ мыслей девуш-
ки. Она питала дружбу к Беппо, тогда как Беппо, хотя и победил любовь  в
своем сердце, относился к Консуэло так пылко, проявлял столько  восхище-
ния и преданности, что Порпора легко мог  допустить  страстную  влюблен-
ность юноши. Маэстро решил не вмешиваться в отношения Иосифа с Консуэло,
дать юноше возможность добиться взаимности и, сообщив ему в удачный  мо-
мент пл