во я видел, угадал, узнал...
   - Вот как! Вы убеждены в этом? - недоверчиво  и  сдержанно  промолвил
профессор.
   - Мои глаза и сердце открыли мне ее, в доказательство чего  я  сейчас
набросаю ее портрет: она высокого роста - это, кажется, самая высокая из
всех ваших учениц, - бела, как снег на вершине Фриуля, румяна,  как  не-
босклон на заре прекрасного дня. У нее  золотистые  волосы  и  лазоревые
глаза и приятная полнота. На одном пальчике колечко с рубином, - прикос-
нувшись к моей руке, он обжег меня, точно искра волшебного огня.
   - Браво! - насмешливо воскликнул Порпора. - В таком случае мне нечего
от вас таить: имя этой красавицы - Клоринда. Идите к ней сейчас же с ва-
шими соблазнительными предложениями, дайте ей золота, бриллиантов,  тря-
пок! Она, конечно, охотно согласится поступить в вашу труппу и,  вероят-
но, сможет заменить Кориллу, так как нынче публика ваших театров предпо-
читает красивые плечи красивым звукам  и  дерзкие  взгляды  возвышенному
уму.
   - Неужели я так ошибся, мой дорогой учитель, и  Клоринда  всего  лишь
заурядная красотка? - с некоторым смущением проговорил граф.
   - А что, если моя сирена, мое божество, мой архангел, как вы ее назы-
ваете, совсем нехороша собой? - лукаво спросил маэстро.
   - Если она урод, умоляю вас, не показывайте ее мне: моя мечта была бы
слишком жестоко разбита. Если она только некрасива, я мог бы еще обожать
ее, но не стал бы приглашать в свой театр: на сцене талант  без  красоты
часто является для женщины несчастьем, борьбой, пыткой. Однако  что  это
вы там увидели, маэстро, и почему вы вдруг остановились?
   - Мы как раз у пристани, где обычно стоят гондолы, но сейчас я не ви-
жу ни одной. А вы, граф, куда смотрите?
   - Поглядите вон на того юнца, что  сидит  подле  довольно  невзрачной
девчушки, - не мой ли это питомец Андзолето,  самый  смышленый  и  самый
красивый из наших юных плебеев? Обратите на него внимание, маэстро.  Это
так же интересно для вас, как и для меня. У этого мальчика лучший  тенор
в Венеции, страстная любовь к музыке  и  исключительные  способности.  Я
давно уже хочу поговорить с вами и просить вас заняться с ним. Вот его я
действительно прочу для своего театра и надеюсь, что через несколько лет
буду вознагражден за свои заботы  о  нем.  Эй,  Дзото,  поди  сюда,  мой
мальчик, я представлю тебя знаменитому маэстро Порпоре.
   Андзолето вытащил свои босые ноги из воды, где они беззаботно  болта-
лись в то время, как он просверливал толстой иглой хорошенькие раковины,
которые в Венеции так поэтично называют fiori di mare [4]. Вся его одеж-
да состояла из очень поношенных штанов и довольно тонкой, но  совершенно
изодранной рубашки, сквозь  которую  проглядывали  его  белые,  точеные,
словно у юного Вакха, плечи. Он действительно отличался греческой красо-
той молодого фавна, а в лице его было столь часто встречающееся  в  язы-
ческой скульптуре сочетание мечтательной грусти  и  беззаботной  иронии.
Его курчавые и вместе с тем тонкие белокурые волосы, позолоченные  солн-
цем, бесчисленными короткими крутыми локонами вились вокруг его алебаст-
ровой шеи. Все черты его лица были  идеально  правильны,  но  в  пронзи-
тельных черных, как чернила, глазах проглядывало чтото слишком  дерзкое,
и это не понравилось  профессору.  Услышав  голос  Дзустиньяни,  мальчик
вскочил, бросил все ракушки на колени девочки, сидевшей с ним рядом, и в
то время как она, не вставая с места, продолжала нанизывать их вперемеж-
ку с золотистым бисером, подошел к графу и, по местному обычаю,  поцело-
вал ему руку.
   - В самом деле красивый мальчик! - проговорил профессор, ласково пот-
репав его по щеке. - Но мне кажется, что он занимается уж слишком  ребя-
ческим для своих лет делом, ведь ему, наверно, лет восемнадцать?
   - Скоро будет девятнадцать, sior profesor [5],  -  ответил  Андзолето
по-венециански. - А вожусь я с раковинами только потому, что хочу помочь
маленькой Консуэло, которая делает из них ожерелья.
   - Я и не подозревал, Консуэло, что ты любишь украшения, -  проговорил
Порпора, подходя с графом и Андзолето к своей ученице.
   - О, это не для меня, господин профессор, - ответила  Консуэло,  при-
поднимаясь только наполовину, чтобы не уронить в воду раковины из перед-
ника, - это ожерелья для продажи, чтобы купить потом рису и кукурузы.
   - Она бедна и таким путем добывает на пропитание своей матери, -  по-
яснил Порпора. - Послушай, Консуэло, - сказал он девочке, - когда у  вас
с матерью нужда, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню,
поняла?
   - О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, - с живостью возра-
зил Андзолето. - Она сама никогда бы не стала просить милостыню, да и  я
не допустил бы этого.
   - Но ведь у тебя самого ровно ничего нет! - сказал граф.
   - Ничего, кроме ваших милостей, ваше сиятельство, но я делюсь с  этой
девочкой.
   - Она твоя родственница?
   - Нет, она чужестранка, это Консуэло.
   - Консуэло? Какое странное имя, - заметил граф.
   - Прекрасное имя, синьор, - возразил Андзолето, - оно означает  "уте-
шение"...
   - В добрый час! Как видно, она твоя подруга?
   - Она моя невеста, синьор.
   - Уже? Каково! Эти дети уже мечтают о свадьбе.
   - Мы обвенчаемся в тот день, когда вы,  ваше  сиятельство,  подпишете
мой ангажемент в театр Сан-Самуэле.
   - В таком случае, дети мои, вам придется еще долго ждать.
   - О, мы подождем, - проговорила Консуэло с веселым  спокойствием  не-
винности.
   Граф и маэстро еще несколько минут забавлялись наивными ответами юной
четы, затем профессор велел Андзолето прийти к нему на  следующий  день,
обещав послушать его, и они ушли, предоставив юношу его серьезным  заня-
тиям.
   - Как вы находите эту девочку? - спросил профессор графа.
   - Я уже видел ее сегодня и нахожу, что она достаточно некрасива, что-
бы оправдать пословицу: "В глазах  восемнадцатилетнего  мальчика  каждая
женщина - красавица".
   - Прекрасно, - ответил профессор, - теперь я могу  вам  открыть,  что
ваша божественная певица, ваша сирена,  ваша  таинственная  красавица  -
Консуэло.
   - Как? Она? Эта замарашка? Этот черный худенький  кузнечик?  Быть  не
может, маэстро!
   - Она самая, сиятельный граф. Разве вы не находите, что она  была  бы
соблазнительной примадонной?
   Граф остановился, обернулся, еще раз издали поглядел на  Консуэло  и,
сложив руки, с комическим отчаянием воскликнул:
   - Праведное небо! Как можешь ты допускать  подобные  ошибки,  наделяя
огнем гениальности такие безобразные головы!
   - Значит, вы отказываетесь от ваших преступных намерений?  -  спросил
профессор.
   - Разумеется.
   - Вы обещаете мне это? - добавил Порпора.
   - О, клянусь вам! - ответил граф.


   III

   Рожденный под небом Италии, взращенный волею случая, как морская пти-
ца, бедный сирота, заброшенный, но все же счастливый в настоящем и веря-
щий в будущее, Андзолето, этот несомненный плод любви, этот  девятнадца-
тилетний красавец юноша, привольно проводивший целые дни около маленькой
Консуэло на каменных плитах Венеции, не был новичком в любви. Познав ра-
дости легких побед, не раз выпадавших ему на долю, он бы уже  истаскался
и, быть может, развратился, если бы жил в нашем печальном климате и если
бы природа не одарила его таким крепким организмом. Однако, рано развив-
шись физически, предназначенный для долгой и сильной  зрелости,  он  еще
сохранил чистое сердце, а чувственность его сдерживалась волей. Случайно
он повстречался с маленькой испанкой, набожно распевавшей молитвы  перед
изваянием мадонны; и, чтобы поупражнять свой голос, он  пел  с  нею  при
свете звезд целыми вечерами. Встречались они и на песчаном взморье Лидо,
собирая ракушки: он - для еды, она - чтобы делать из них четки и украше-
ния; встречались и в церквах, где она молилась богу всем сердцем,  а  он
во все глаза смотрел на красивых дам. И при всех этих встречах  Консуэло
казалась ему такой доброй, кроткой, услужливой и веселой, что он, сам не
зная как и почему, сделался ее другом и неразлучным спутником. Андзолето
знал в любви пока одно лишь наслаждение. К Консуэло он чувствовал  друж-
бу, но, будучи сыном народа и страны, где страсти довлеют над  привязан-
ностями, он не сумел дать этой дружбе другого названия, как любовь. Ког-
да он заговорил об этом с Консуэло, та лишь заметила: "Если  ты  в  меня
влюблен, значит, ты хочешь на мне жениться?" На что он ответил:  "Конеч-
но, раз ты согласна, мы поженимся".
   С тех пор это было делом решенным. Быть может, для  Андзолето  любовь
эта и была забавой, но Консуэло верила в нее  самым  серьезным  образом.
Несомненно одно: юное  сердце  Андзолето  уже  знало  те  противоречивые
чувства, те запутанные, сложные переживания, которые тревожат  и  портят
существование людей пресыщенных.
   Предоставленный своим бурным инстинктам, жадный до удовольствий, любя
лишь то, что давало ему счастье, и ненавидя и избегая всего, что  мешает
веселью, будучи артистом до мозга костей, жаждая жить и ощущая жизнь  со
страшной остротой, он пришел к выводу, что любовницы заставляют его  ис-
пытывать все муки и опасности страсти, не умея внушить ему  понастоящему
эту страсть. Однако, влекомый вожделением, он время от времени  сходился
с женщинами, но скоро бросал их от пресыщения или  с  досады.  А  потом,
растратив недостойным образом, низменно избыток сил, этот странный юноша
снова ощущал потребность в обществе своей  кроткой  подруги,  в  чистых,
светлых излияниях. Он мог уже сказать, как Жан-Жак Руссо: "Поистине, нас
привязывает к женщинам не столько  разврат,  сколько  удовольствие  жить
подле них". Итак, не отдавая себе отчета в том очаровании, которое влек-
ло его к Консуэло, еще не умея воспринимать прекрасное,  не  зная  даже,
хороша она собой или дурна, Андзолето забавлялся с ней детскими  играми,
как мальчик, но в то же время свято уважал ее четырнадцать лет как  муж-
чина и вел с ней среди толпы, на мраморных ступенях дворцов и на каналах
Венеции, жизнь, такую же счастливую, такую же чистую, такую же  уединен-
ную и почти такую же поэтичную, какой была  жизнь  Павла  и  Виргинии  в
апельсиновых рощах пустынного острова. Пользуясь неограниченной и  опас-
ной свободой, не имея семьи и бдительной нежной матери, которая  заботи-
лась бы об их нравственности, не имея преданного слуги, который бы отво-
дил их по вечерам домой, не имея даже собаки, могущей предупредить их об
опасности, предоставленные всецело самим себе, они, однако, избежали па-
дения. В любой час и в любую погоду носились они по  лагунам  вдвоем,  в
открытой лодке, без весел и руля; без проводника, без часов,  забывая  о
приливе, бродили они по лиману; до поздней  ночи  пели  на  перекрестках
улиц, у обвитых виноградом часовен, а постелью им служили до утра  белые
плиты мостовой, еще сохранившие тепло солнечных лучей. Остановившись пе-
ред театром Пульчинеллы, забыв, что еще не завтракали и  вряд  ли  будут
ужинать, они со страстным вниманием  следили  за  фантастической  драмой
прекрасной Коризанды, царицы марионеток. Неудержимо  веселились  они  во
время карнавала, не имея, конечно, возможности по-настоящему нарядиться:
он - вывернув наизнанку свою старую куртку, она - прицепив себе на голо-
ву бант из старых лент. Они роскошно пировали на перилах  моста  или  на
лестнице какого-нибудь дворца, уплетая "морские фрукты" [6], стебли  ук-
ропа и лимонные корки. Словом, не зная ни опасных ласк, ни влюбленности,
они вели такую же веселую и привольную жизнь, какую могли бы  вести  два
неиспорченных подростка одного возраста и одного пола. Шли дни и годы. У
Андзолето появлялись новые любовницы, Консуэло же и не подозревала,  что
можно любить иной любовью, а не так, как любили ее. Став взрослой девуш-
кой, она даже не подумала, что следует быть более сдержанной с  женихом.
Он же, видя, как она растет и меняется на его глазах, не испытывал ника-
кого нетерпения, не хотел никакой перемены в их дружбе, такой  безоблач-
ной и спокойной, без всяких тайн и угрызений совести.
   Прошло уже четыре года с того времени, как профессор Порпора  и  граф
Дзустиньяни представили друг другу своих маленьких  музыкантов.  Граф  и
думать забыл о юной исполнительнице духовной музыки. Профессор тоже  за-
был о существовании красавца Андзолето, так как, проэкзаменовав его тог-
да, не нашел в нем ни одного из качеств, требуемых им от ученика: прежде
всего серьезного и терпеливого склада ума, затем скромности,  доведенной
до полного самоуничтожения  ученика  перед  учителем,  и,  наконец,  от-
сутствия какого бы то ни было предварительного обучения. "Не хочу даже и
слышать, - говорил он, - об ученике, чей мозг не  будет  в  моем  полном
распоряжении, как чистая скрижаль, как девственный воск,  на  котором  я
могу сделать первый оттиск. У меня нет времени на то,  чтобы  в  течение
целого года отучать ученика, прежде чем начать его учить. Если вы желае-
те, чтобы я писал на аспидной доске, дайте мне ее чистой, да и  это  еще
не все: она должна быть хорошего качества. Если она слишком толста, я не
смогу писать на ней; если она слишком тонка, я ее тотчас разобью". Одним
словом, Порпора хотя и признал необычайные способности у юного  Андзоле-
то, но после первого же урока объявил графу с некоторой досадой и ирони-
ческим смирением, что метода его не годится для столь подвинутого учени-
ка и что достаточно взять первого попавшегося учителя, чтобы затормозить
и замедлить естественные успехи и неодолимый рост этой великолепной  ин-
дивидуальности.
   Граф направил своего питомца к профессору Меллифьоре, и тот, переходя
от рулад к каденциям, от трели к группетто, довел блестящие данные свое-
го ученика до полного развития. Когда Андзолето исполнилось двадцать три
года, он выступил в салоне графа, и все слушавшие его нашли, что он  мо-
жет с несомненным успехом дебютировать в театре  Сан-Самуэле  на  первых
ролях.
   Однажды вечером все аристократы-любители и самые  знаменитые  артисты
Венеции были приглашены присутствовать на последнем решающем  испытании.
Впервые в жизни Андзолето сбросил свое  плебейское  одеяние,  облекся  в
черный фрак, шелковый жилет, высоко зачесал и  напудрил  свои  роскошные
волосы, надел башмаки с пряжками и,  приосанившись,  на  цыпочках  прос-
кользнул к клавесину. Здесь, при свете сотни свечей, под взглядами двух-
сот или трехсот пар глаз, он, выждав вступление, набрал воздуху в легкие
и с присущими ему смелостью и честолюбием ринулся со своим грудным до на
то опасное поприще, где не жюри и не знатоки, а публика держит  в  одной
руке пальмовую ветвь, а в другой - свисток.
   Нечего говорить, что Андзолето волновался в  душе,  но  его  волнение
почти не было заметно; его зоркие глаза,  украдкой  вопрошавшие  женские
взоры, прочли в них безмолвное одобрение, в котором редко отказывают мо-
лодому красавцу; и едва лишь донесся до него одобрительный шепот любите-
лей, удивленных мощностью его тембра и легкостью  вокализации,  как  ра-
дость и надежда заполнили все его существо. Андзолето, до сих пор  учив-
шийся и выступавший в заурядной среде, в первый раз в  жизни  почувство-
вал, что он человек незаурядный, и, увлеченный жаждой и сознанием  успе-
ха, запел с поразительной силой, своеобразием и огнем. Конечно, его вкус
не всегда был тонок, а исполнение на протяжении всей арии не всегда  бе-
зупречно, но он сумел исправить это смелостью приемов, блеском ума и по-
рывом вдохновения. Он не давал эффектов, о которых мечтал композитор, но
находил новые, о которых никто не думал - ни автор,  их  намечавший,  ни
профессор, их толковавший, и никто из виртуозов, ранее  исполнявших  эту
вещь. Его смелый порыв захватил и увлек всех. За один новый оттенок  ему
прощали десять промахов, за одно проявление  индивидуального  чувства  -
десять погрешностей в методе. Так в искусстве  малейший  проблеск  гени-
альности, малейшее стремление к новым завоеваниям покоряет людей скорее,
чем все заученные, общеизвестные приемы.
   Быть может, никто даже не отдавал себе отчета в том, чем именно вызы-
вался такой энтузиазм, но все были охвачены им. Корилла выступила в  на-
чале вечера с большою арией, прекрасно спела, и ей аплодировали.  Однако
успех молодого дебютанта так затмил ее собственный,  что  она  пришла  в
ярость. Осыпанный похвалами и ласками, Андзолето вернулся  к  клавесину,
около которого она сидела, и, наклонившись к ней, проговорил почтительно
и вместе с тем смело:
   - Неужели у вас, царица пения, царица красоты, не найдется ни  одного
одобрительного взгляда для несчастного, который трепещет  перед  вами  и
обожает вас?
   Примадонна, удивленная такой дерзостью, посмотрела в упор на красивое
лицо, которое до сих пор едва удостаивала взглядом, -  какая  тщеславная
женщина на вершине славы и успеха обратит внимание на безродного, бедно-
го мальчугана? Теперь наконец, она его заметила и поразилась его  красо-
той. Его огненный взор проник ей в душу. Побежденная, очарованная в свою
очередь, она бросила на него долгий и многозначительный взгляд,  и  этот
взгляд явился как бы печатью на патенте его новой славы. В этот памятный
вечер Андзолето покорил всех своих слушателей и обезоружил самого  гроз-
ного своего врага, ибо прекрасная певица царила не только на сцене, но и
в администрации театра и даже в самом кабинете графа Дзустиньяни.


   IV

   Среди единодушных и даже несколько преувеличенных аплодисментов, выз-
ванных голосом и манерою дебютанта, только один из слушателей,  сидевший
на кончике стула, сжав колени и неподвижно вытянув на  них  руки,  точно
египетское божество, оставался молчаливым, как сфинкс, и загадочным, как
иероглиф; то был ученый профессор и знаменитый композитор Порпора. В  то
время как его учтивый коллега, профессор Меллифьоре, приписывая себе всю
честь успеха Андзолето, рассыпался перед дамами и низко кланялся  мужчи-
нам, благодаря даже за взгляд, профессор духовной музыки  сидел  опустив
глаза в землю, насупив брови, стиснув губы, словно погруженный в  глубо-
кое раздумье. Когда все общество, приглашенное в этот вечер на бал к до-
гарессе, понемногу разъехалось и у клавесина  остались  только  особенно
рьяные любители музыки, несколько дам и самых известных артистов,  Дзус-
тиньяни подошел к строгому маэстро.
   - Дорогой профессор, - сказал он, - вы слишком сурово смотрите на все
новое, и ваше молчание меня не пугает. Вы упорно хотите остаться  глухим
к чарующей нас светской музыке и к ее новым приемам, но ваше сердце  не-
вольно раскрылось и ваши уши восприняли соблазнительный яд.
   - Послушайте, sior profesor, - сказала по-венециански прелестная  Ко-
рилла, принимая со своим старым учителем ребячливый тон, как в былые го-
ды в scuola [7] - я хочу вас просить об одной милости...
   - Прочь, несчастная! -  с  улыбкой  воскликнул  маэстро,  полусердито
отстраняя льнувшую к нему неверную ученицу. - Что  общего  теперь  между
нами? Ты больше для меня не  существуешь.  Дари  другим  свои  обворожи-
тельные улыбки и коварное щебетанье.
   - Он уже смягчается, - проговорила Корилла, одной рукою взяв за  руку
дебютанта, а другой не переставая теребить пышный белый галстук  профес-
сора... - Поди сюда, Дзото, стань на колени перед самым великим учителем
пения всей Италии. Унизься, смирись перед ним,  мой  мальчик,  обезоружь
его суровость. Одно слово этого человека, если ты его  добьешься,  имеет
больше значения, чем все трубы, вещающие о славе.
   - Вы были очень строги ко мне, господин профессор, - проговорил  Анд-
золето, отвешивая ему поклон с несколько насмешливой скромностью. -  Од-
нако все эти четыре года я только и жил мыслью добиться того,  чтобы  вы
изменили свой суровый приговор; и если это не удалось мне сегодня, то  я
не знаю, где взять смелость появиться еще раз перед публикой под  бреме-
нем вашей анафемы.
   - Дитя мое, предоставь женщинам медоточивые, лукавые речи,  -  сказал
профессор, стремительно поднимаясь с  места