одом, опиравшимся на маленькие изогнутые
арки и напоминавшим свод глубокого каземата  или  подземной  часовни.  В
глубине этой залы, вид и освещение которой были поистине зловещи, Консу-
эло различила семь человеческих фигур в красных  плащах;  лица  их  были
закрыты синевато-белыми масками, делавшими их похожими на мертвецов. Они
сидели за длинным столом черного мрамора. Перед этим столом, на  скамье,
стоявшей чуть ниже, сидел восьмой призрак, одетый в черное и тоже в  бе-
лой маске. Вдоль боковых стен, с каждой стороны, в полном молчании стоя-
ло человек по двадцать в черных плащах  и  черных  масках.  Обернувшись,
Консуэло увидела другие черные привидения. Они стояли попарно  у  каждой
двери, широкие мечи сверкали у них в руках.
   При иных обстоятельствах Консуэло, быть может, подумала бы, что  этот
мрачный церемониал - просто игра, одно из тех испытаний, которые устраи-
вали франкмасонские ложи и о которых ей рассказывали в Берлине. Но поми-
мо того, что франкмасоны не выдавали себя за судей и не присваивали пра-
ва вызывать на свои тайные сборища лиц непосвященных, все предшествовав-
шее этой сцене заставило Консуэло отнестись к ней  серьезно  и  даже  со
страхом. Она заметила, что вся дрожит, и, если бы не пять минут всеобще-
го глубокого молчания, у нее не хватило бы сил прийти в себя и  пригото-
виться отвечать на вопросы.
   Наконец восьмой судья встал, знаком приказал двум  лицам,  которые  с
мечом в руке стояли справа и слева от Консуэло, подвести ее  к  подножию
судилища, и она остановилась, пытаясь сохранить внешнее мужество и  спо-
койствие.
   - Кто вы и о чем просите? - произнес черный  человек,  не  вставая  с
места.
   На секунду Консуэло смутилась, но потом собралась с духом и ответила:
   - Я Консуэло, певица по профессии, прозванная Цыганочкой  и  Порпори-
ной.
   - Разве у тебя нет другого имени? - спросил судья.
   Консуэло запнулась, потом сказала:
   - У меня есть право и на другое имя, но я поклялась никогда не  назы-
вать его.
   - Ужели ты надеешься скрыть что-либо от этого судилища?  Ужели  дума-
ешь, что предстала перед обычными судьями,  призванными  судить  обычные
дела именем грубого и слепого закона? Зачем ты явилась сюда, если счита-
ешь, что можно пустыми отговорками ввести нас в заблуждение? Назови  се-
бя, скажи, кто ты, или уходи.
   - Если вам известно, кто я, то, безусловно, известно и  то,  что  мой
долг - молчать об этом, и вы поддержите меня в стремлении выполнять  его
и впредь.
   Одна из фигур в красном нагнулась, сделала знак фигуре  в  черном,  и
мгновенно все черные мантии вышли, за исключением того человека, который
вел допрос. Этот остался и сказал следующее:
   - Графиня Рудольштадт, теперь, когда допрос ваш стал тайным  и  перед
вами нет никого, кроме ваших судей, будете ли вы отрицать, что  состоите
в законном браке с графом Альбертом  Подебрадом,  которого  назвали  Ру-
дольштадтом по настоянию его семьи?
   - Прежде чем ответить на ваш вопрос, - твердо сказала Консуэло,  -  я
желаю знать, какая власть распоряжается здесь мною и какой закон  вынуж-
дает меня признать эту власть.
   - О каком законе ты говоришь? Божеском или человеческом?  По  законам
общественным ты все еще находишься в полной зависимости от Фридриха Вто-
рого, короля прусского, курфюрста Бранденбургского, из чьих владений  мы
похитили тебя, дабы спасти от бесконечной неволи и от других опасностей,
еще более ужасных, - ты это знаешь!
   - Я знаю, что вечная признательность связывает меня с вами, - ответи-
ла Консуэло, преклоняя колено. - Поэтому я обращаюсь  лишь  к  божескому
закону и прошу вас указать мне границы закона признательности. Если этот
закон велит мне благословлять вас и беспрекословно вам повиноваться -  я
согласна. Но если он приказывает, чтобы в угоду вам я преступила веления
совести, то не должна ли я отвергнуть его? Решайте сами.
   - Если бы тебе дано было думать и поступать в мире так, как ты  гово-
ришь сейчас! Но обстоятельства, которые привели тебя сюда и поставили  в
зависимость от нас, слишком исключительны. Мы стоим выше всех человечес-
ких законов - ты имела возможность убедиться в нашем могуществе. Мы  на-
ходимся также вне всяких человеческих расчетов: предрассудки,  связанные
с богатством, общественным положением и рождением, раскаяние и  сомнения
в тех или иных щекотливых случаях, страх перед общественным мнением, да-
же соблюдение обязательств, принятых нами в мире, - все это теряет смысл
и значение, когда, собравшись здесь, вдали от людских взоров,  и  воору-
жившись мечом божественного правосудия, мы взвешиваем на  ладони  погре-
мушки вашего легкомысленного и трусливого существования. Поэтому расска-
жи нам все без утайки, ибо мы - опора, семья и живой закон всякого  сво-
бодного существа. Мы не станем слушать тебя, пока не узнаем, в каком ка-
честве ты предстала перед нами. Кто ты - цыганка  Консуэло  или  графиня
Рудольштадт?
   - Графиня Рудольштадт отказалась от всех своих прав в обществе, и  ей
не о чем просить у вас. Цыганка Консуэло...
   - Остановись и взвесь слова, которые ты произнесла. Будь твой  супруг
жив, имела ли бы ты право лишить его своего  доверия,  отречься  от  его
имени, отказаться от его состояния, словом - превратиться вновь в цыган-
ку Консуэло ради того, чтобы пощадить суетное и бессмысленное  тщеславие
его семьи и его сословия?
   - Разумеется, нет.
   - Значит, ты думаешь, что смерть навсегда разорвала ваши узы? Значит,
ты не обязана оставаться верной памяти Альберта, уважать и любить ее?
   Кровь прилила к щекам Консуэло, она смутилась. Потом побледнела  сно-
ва. Мысль, что сейчас эти люди, подобно Калиостро и графу де  Сен-Жерме-
ну, скажут ей о возможном воскрешении Альберта и даже вызовут его  приз-
рак, наполнила ее душу таким страхом, что она  не  смогла  вымолвить  ни
слова.
   - Супруга Альберта Подебрада, - продолжал допрашивавший, - твое  мол-
чание обличает тебя. Для тебя Альберт умер весь, ты смотришь на  брак  с
ним как на одну из случайностей твоей полной приключений жизни,  как  на
случайность, которая не оставила никаких последствий, не наложила на те-
бя никаких обязательств. Цыганка, ты можешь удалиться. Мы приняли  учас-
тие в твоей судьбе лишь ради тех уз, какие связывали тебя  с  превосход-
нейшим из людей. Ты недостойна нашей привязанности, ибо оказалась недос-
тойной его любви. Мы не сожалеем о том, что вернули тебе свободу:  любое
исправление зла, вызванного деспотизмом, - наш долг и наша  радость.  Но
на этом наше покровительство будет закончено. Завтра ты покинешь  убежи-
ще, которое мы тебе предоставили в надежде, что ты выйдешь из него  очи-
щенной и освященной. Ты вернешься в мир - к призраку славы, к  опьянению
безумных страстей. Да сжалится над тобою господь! Мы  же  покидаем  тебя
навсегда.
   Услыхав этот приговор, Консуэло застыла. Несколькими днями раньше она
не приняла бы его без протеста, но  слова  "безумные  страсти",  которые
только что были произнесены, напомнили ей о ее безмерной любви к  незна-
комцу, любви, которую она взлелеяла в своем сердце почти без раздумья  и
без борьбы.
   Она была унижена в собственных глазах, и решение Невидимых показалось
ей до известной степени заслуженным. Суровость их речей внушила ей  поч-
тение, смешанное со страхом, и она уже не собиралась  восставать  против
того, что они сочли себя вправе судить и осудить ее, как существо, нахо-
дящееся в полной их власти. Какова бы ни была  наша  природная  гордость
или безупречность нашей жизни, нередко  бывает,  что  суровые  обвинения
застают нас врасплох, и  мысленно  мы  восстанавливаем  свой  пройденный
путь, желая прежде всего убедиться сами, что укор не заслужен.  Консуэло
не чувствовала себя безупречной, и обстановка, в которой она сейчас  на-
ходилась, делала ее положение особенно мучительным. Однако она  вспомни-
ла, что, прося позволения предстать перед этим судом, она заранее подго-
товилась к тому, что он будет строг, и примирилась с этим.  Она  явилась
сюда, готовая перенести все - укоры, любое наказание, лишь бы рыцарь был
оправдан и прощен. Итак, отбросив в сторону самолюбие,  она  без  горечи
выслушала упреки и некоторое время обдумывала свой ответ.
   - Возможно, что я и заслужила этот жестокий приговор, - наконец  про-
изнесла она. - Я отнюдь не довольна собой. Но когда я шла сюда,  у  меня
было мое собственное представление о Невидимых, и я хочу рассказать  вам
о нем. То немногое, что я узнала о вас благодаря  молве,  распространив-
шейся в народе, и той свободе, которою я сама обязана вам, заставило ме-
ня считать вас людьми столь же совершенными в своей добродетели, сколь и
могущественными в обществе. Если вы таковы, какими кажетесь мне, то  по-
чему же вы так резко отталкиваете меня, даже не указав пути,  который  я
должна избрать, чтобы избавиться от заблуждений  и  сделаться  достойной
вашего покровительства? Я знаю, что благодаря Альберту Рудольштадтскому,
превосходнейшему из людей, как вы правильно его назвали, вдова его  зас-
луживала какого-то участия с вашей стороны. Но если бы я не  была  женой
Альберта, даже если бы я никогда не была достойна стать ею, разве цыган-
ка Консуэло, девушка без имени, без семьи, без отчизны, не имеет сама по
себе права на вашу отеческую заботливость? Допустим, я великая грешница,
но разве вы не подобны царству божию, где обращение одного  отверженного
приносит больше радости, чем стойкость сотни избранных? И наконец,  если
закон, который объединяет и вдохновляет вас, это закон божеский,  то  вы
отступаете от него, отталкивая меня. Вы  намеревались  -  сказали  вы  -
очистить и освятить мою душу. Так попытайтесь же поднять  ее  до  высоты
ваших душ. Я несведуща, но не строптива.  Докажите  мне  вашу  святость,
проявив терпение и милосердие, и я признаю вас за  учителей,  с  которых
буду во всем брать пример.
   Наступило молчание. Допрашивающий обернулся к судьям, и, по-видимому,
они стали совещаться. Наконец один из них сказал:
   - Консуэло, ты пришла сюда гордой, почему же ты не  хочешь  удалиться
такой же? Мы имели право упрекнуть тебя - ведь ты сама обратилась к нам.
Но мы не имеем права поработить твою волю и завладеть твоей жизнью, если
ты не отдаешь их нам добровольно и с охотой. Как можем мы  требовать  от
тебя такой жертвы? Ты нас не знаешь. Судилище, к чьей святости ты взыва-
ешь, является, быть может, самым нечестивым или по  меньшей  мере  самым
дерзким, какое когдалибо действовало втайне против законов,  управляющих
миром. Что ты знаешь об этом? А если бы нам пришлось открыть тебе глубо-
кое познание свойств, совершенно тебе неведомых, хватило ли  бы  у  тебя
мужества всецело отдаться длительному изучению столь трудно  постижимого
предмета, еще не зная его цели? А мы -  разве  можем  мы  положиться  на
твердость веры новообращенной, столь дурно подготовленной, как ты?  Воз-
можно, нам пришлось бы посвятить тебя в важные тайны, а порукой  явилось
бы только твое природное благородство - мы  достаточно  знакомы  с  ним,
чтобы быть уверенными в твоей скромности, - но нам нужны не скромные на-
персники, в них у нас нет недостатка. Для утверждения  божеского  закона
нам нужны ревностные ученики, свободные от всех предрассудков, от всяко-
го эгоизма, от всех легкомысленных страстей и светских привычек. Загляни
в глубь своей души. Можешь ли ты принести нам все эти жертвы? Можешь  ли
сообразовать свои поступки и свою жизнь с теми врожденными  инстинктами,
какие ты чувствуешь в себе, и с теми жизненными  правилами,  которым  мы
тебя научим с тем, чтобы впоследствии ты развила их в себе? Женщина, ар-
тистка, дитя, осмелишься ли ты ответить, что готова примкнуть к  суровым
мужчинам и трудиться вместе с ними над делом целых столетий?
   - Все, что вы мне сказали, действительно очень серьезно,  -  ответила
Консуэло, - и я с трудом понимаю вас. Дайте мне время подумать, не изго-
няйте меня, прежде чем не узнаете мое сердце.
   Быть может, оно недостойно света, который вы можете в  него  пролить,
но разве есть хоть одна искренняя душа, недостойная истины? Чем  могу  я
быть полезной вам? Меня пугает собственное бессилие. Женщина и артистка,
- иначе говоря, ребенок! Но если вы до сих пор покровительствовали  мне,
значит, предвидели во мне нечто... А я?.. Что-то подсказывает мне, что я
не должна расстаться  с  вами,  не  попытавшись  доказать  свою  призна-
тельность. Не изгоняйте же меня, попробуйте меня просветить.
   - Мы даем тебе еще неделю на размышление, - сказал  судья  в  красном
плаще - тот, что уже говорил прежде, - но ты должна поклясться,  что  не
сделаешь ни малейшей попытки узнать, где ты сейчас и кто те лица,  кото-
рых ты здесь видишь. Ты должна также дать слово, что не выйдешь за  пре-
делы сада, предназначенного для твоих прогулок, хотя бы ворота были отк-
рыты и призраки самых дорогих твоих друзей манили тебя  к  себе.  Ты  не
должна задавать никаких вопросов тем, кто тебе прислуживает, а также лю-
бому, кто может проникнуть к тебе тайно.
   - Этого никогда не случится, - поспешила ответить Консуэло, - и, если
хотите, я дам слово никогда не принимать у себя ни одного  человека  без
вашего разрешения, но взамен я смиренно прошу об одной милости...
   - Ты не можешь ни о чем просить нас, не можешь ставить никаких  усло-
вий. Все потребности твоей души и тела  предусмотрены  на  время  твоего
пребывания здесь. Если ты сожалеешь о каком-нибудь родственнике,  друге,
слуге, ты вольна уехать. Одиночество или же общество, выбранное нами,  -
таков будет твой удел, пока ты находишься у нас.
   - Я ни о чем не прошу для себя самой, но мне сказали, что один из ва-
ших друзей, последователей или слуг (ибо мне  неизвестно  его  положение
среди вас) подвергается из-за меня суровому наказанию. Я готова  принять
на себя все вины, какие приписывают ему, - вот для чего  я  и  попросила
позволения предстать перед вами.
   - Так ты желаешь исповедаться перед нами - подробно и откровенно?
   - Да, если это необходимо, чтобы он был оправдан... Хотя такая  испо-
ведь в присутствии восьмерых  мужчин  явилась  бы  для  женщины  тяжелой
нравственной пыткой.
   - Избавь себя от такого унижения. У нас не было бы никакой увереннос-
ти в твоем чистосердечии, да к тому же до сих пор мы не  имели  на  тебя
никаких прав. То, что ты говорила и думала час назад, уже ушло для нас в
область твоего прошлого. Но знай, что с этой минуты мы  вправе  исследо-
вать самые тайные изгибы твоей души. Теперь от  тебя  зависит  сохранить
эту душу достаточно чистой, чтобы в любую минуту быть  готовой  раскрыть
ее перед нами без муки и без стыда.
   - Ваше великодушие исполнено деликатности  и  отеческой  доброты.  Но
речь идет не обо мне одной. Другой человек искупает мою вину.  Разве  не
должна я оправдать его?
   - Не заботься об этом. Если среди нас есть виновный,  он  оправдается
сам, но не пустыми отговорками и не безрассудными уверениями, а  поступ-
ками, говорящими о мужестве, преданности и добродетели. Если дух его по-
шатнулся, мы поддержим его и поможем победить свою слабость. Ты говорила
о суровом наказании - мы налагаем лишь нравственную кару. Кто бы ни  был
этот человек, он наш брат, равный нам во всем. У нас нет ни  господ,  ни
слуг, ни подданных, ни монархов: очевидно, ложные слухи ввели тебя в за-
блуждение. Иди с миром и не греши.
   Сказав это, допрашивавший позвонил в колокольчик, два черных человека
в масках и с оружием в руках вновь вошли в комнату и, снова надев  капю-
шон на голову Консуэло, провели ее в маленький домик теми же  подземными
переходами" какими увели ее оттуда.


   XXVII


   Отечески благожелательные слова Невидимых несколько успокоили  Порпо-
рину относительно судьбы рыцаря, и, решив, что Маттеус чего-то не  понял
во всем этом, она почувствовала, покидая таинственное  собрание,  что  с
души ее словно свалился камень. Все, что она только что услышала,  реяло
в ее воображении, словно луч солнца, просвечивавший сквозь тучу,  и  те-
перь, когда ни волнение, ни усилие воли  уже  не  поддерживали  ее,  она
вдруг ощутила непреодолимую усталость, а ноги  перестали  слушаться  ее.
Чувство голода обострилось, капюшон затруднял дыхание. Дорогой она  нес-
колько раз останавливалась, опиралась на руки проводников  и,  дойдя  до
своей комнаты, упала в полном изнеможении. Несколько  минут  спустя  она
очнулась: ей дали понюхать флакон с солями, а кроме того,  помог  свежий
воздух спальни. Тут она заметила, что люди, приведшие ее сюда,  поспешно
уходят, что Маттеус суетится, подавая аппетитнейший  ужин,  а  маленький
доктор в маске - тот самый, который усыпил ее, когда вез сюда, заботливо
щупает ей пульс. Она сразу узнала его по парику и по голосу, который как
будто уже слышала когда-то, хотя и не могла припомнить, при каких обсто-
ятельствах.
   - Милый доктор, - сказала она с улыбкой,  -  думаю,  что  лучшим  ле-
карством будет для меня ужин, и притом как можно скорее. У  меня  сейчас
только одна болезнь - голод. Но умоляю вас - на сей раз избавьте меня от
кофе. Правда, вы готовите его весьма искусно, но боюсь, на него  у  меня
уже не хватит сил.
   - Кофе моего приготовления - это полезное успокоительное средство,  -
ответил доктор. - Но не тревожьтесь, графиня,  в  сегодняшнем  меню  его
нет. Доверьтесь же мне и позвольте поужинать вместе с вами. Его светлос-
ти угодно, чтобы я не покидал вас, пока вы не оправитесь совершенно, и я
полагаю, что через полчаса, под влиянием обильной трапезы, ваша слабость
полностью исчезнет.
   - Если таково желание его светлости и ваше, доктор, я тоже охотно по-
ужинаю в вашем обществе, - сказала Консуэло, и Маттеус подкатил ее крес-
ло к столу.
   - Мое общество будет для вас не бесполезно, - продолжал доктор, начи-
ная уничтожать великолепный пирог с фазанами и разрезая  этих  птичек  с
быстротой опытного хирурга. - Без меня вы могли бы предаться чрезмерному
чревоугодию - естественному следствию длительного поста - и этим  повре-
дили бы себе. Мне такая опасность не угрожает, и потому я беру  на  себя
заботу считать ваши куски, а на свою тарелку класть вдвое больше.
   Голос этого эскулапа-гурмана не давал Консуэло покоя. Каково же  было
ее удивление, когда, внезапно сбросив маску, он положил ее  на  стол  со
словами:
   - К черту эту дурацкую штуку! Она мешает мне дышать  и  ощущать  вкус
того, что я ем!
   Консуэло вздрогнула, узнав в этом жуире того самого доктора,  который
был у смертного одра ее мужа, -  доктора  Сюпервиля,  постоянного  врача
маркграфини Байрейтской. Впоследствии она мельком встречала его в Берли-
не, но не решалась ни внимательно на него посмотреть,  ни  заговорить  с
ним. Контраст между той жадностью, с какой он ел, и тем  волнением,  тем
упадком сил, какие она испытывала в эту минуту, живо  напомнил  ей,  как
сух и черств он был, высказывая свои взгляды в ту пору, когда  семейство
Рудольштадт предавалось отчаянию и  скорби.  Ей  стоило  большого  труда
скрыть неприятное чувство, которое он в ней вызывал, но Сюпервиль,  все-
цело поглощенный приятным запахом, исходившим от фазана, по-видимому, не
обратил на ее растерянность ни малейшего внимания.
   Маттеус лишь усугубил нелепость этой сцены. Прислуживая Сюпервилю уже
минут пять, сей осмотрительный слуга не замечал его открытого  лица,  но
вдруг, приняв маску за крышку от блюда с пирогом  и  аккуратно  накрывая
его, с ужасом вскричал:
   - Господи помилуй! Господин доктор, вы уронили на стол ваше "лицо"!
   - К черту это тряпичное лицо! - возразил тот. - Мне никогда  не  при-
выкнуть есть в маске. Убери ее подальше и подай, когда я буду уходить.
   - Как вам угодно, господин доктор, - сокрушенно произнес Маттеус. - Я
умываю руки. Но вашей милости известно, что я обязан каждый вечер  отда-
вать отчет о том, что здесь делается и что говорится, - точка  в  точку.
Сколько бы я ни уверял, что ваше "лицо" упало случайно, я не смогу  ска-
зать, будто госпожа не видела т