и
даже не хочу знать. Я ничего не видел ни в ваших мыслях, ни в колдовском
изображении. Мой рассудок не выдержал бы подобных зрелищ, а  мне,  чтобы
пользоваться своей властью, необходимо сохранять его в  полной  ясности.
Но законы магии непогрешимы, и, значит, сами того не сознавая, вы думали
не о Порпоре, а о другом человеке".
   - Вот они, прекрасные речи маньяков!  -  сказала  принцесса,  пожимая
плечами. - У каждого свои приемы, но все они с помощью какого-либо  хит-
роумного рассуждения, которое можно, пожалуй, назвать  логикой  безумия,
всегда умеют выпутаться из затруднительного положения и своими  выспрен-
ными речами сбить собеседника с толку.
   - Уж я-то, бесспорно, была сбита с толку, - продолжала Консуэло, -  и
совсем  потеряла  способность  рассуждать  здраво.  Появление  Альберта,
действительное или мнимое, заставило меня еще острее ощутить свою  утра-
ту, и я залилась слезами.
   "Консуэло! - торжественно произнес маг, предлагая мне руку, чтобы по-
мочь выйти из комнаты. (И можете себе представить, как поразило меня еще
и это - мое настоящее имя, никому здесь неизвестное и прозвучавшее вдруг
в его устах.) Вам надо искупить серьезные прегрешения, и, я надеюсь,  вы
сделаете все, чтобы вновь обрести спокойную совесть". У меня не  хватило
сил ответить ему. Оказавшись среди друзей, нетерпеливо ожидавших меня  в
соседней комнате, я тщетно пыталась скрыть от них слезы. Я тоже  испыты-
вала нетерпение - нетерпение как можно скорее уйти от них, и,  оставшись
одна, на свободе предалась своему горю. Всю  ночь  я  провела  без  сна,
вспоминая и обдумывая события этого рокового вечера. Чем больше я стара-
лась понять их, тем больше запутывалась в лабиринте догадок  и,  призна-
юсь, мои домыслы были более безумны и более  мучительны,  чем  могла  бы
быть слепая вера в пророчества магии. Утомленная этой бесплодной работой
мозга, я решила отложить свое суждение, пока на эту историю не прольется
хоть луч света, но с тех пор  я  сделалась  болезненно  впечатлительной,
подверженной нервическим припадкам, неуравновешенной и смертельно груст-
ной. Я не ощущаю потерю друга острее, чем прежде, но угрызения  совести,
- а они немного заглохли во мне после его великодушного прощения, -  те-
перь не перестают меня мучить. Продолжая выступать на  сцене,  я  быстро
пресытилась суетным опьянением успеха, а кроме того, в этой стране,  где
души людей представляются мне такими же угрюмыми, как ваш климат...
   - И как деспотизм, - добавила аббатиса.
   - В этой стране, где, кажется, я и сама сделалась печальной и  холод-
ной, мое пение не сможет развиваться так, как я мечтала...
   - Да разве твое пение еще нуждается в этом? Мы никогда не слышали та-
кого голоса, как твой, и я думаю, что во всем мире нет подобного  совер-
шенства. Я говорю то, что думаю, и моя похвала - это не комплимент в ду-
хе Фридриха.
   - Даже если бы суждение вашего высочества было справедливо  (а  я  не
берусь судить об этом, ибо, кроме певиц Романины и Тези, слышала до  сих
пор только самое себя), - с улыбкой возразила Консуэло, -  мне  кажется,
что человек всегда может к чему-то стремиться и  что-то  находить  сверх
того, что он уже сделал. Да, я могла бы приблизиться к  тому  идеалу,  о
котором всегда мечтала,  если  бы  моя  жизнь  была  деятельной,  полной
борьбы, дерзаний, разделенных привязанностей, словом -  вдохновения!  Но
холодная регулярность, которая царит здесь, военная дисциплина, установ-
ленная даже за кулисами театра, спокойная и  неизменная  благосклонность
публики, которая, слушая нас, думает о своих делах, высокое покровитель-
ство короля, заранее обеспечивающее нам успех, отсутствие  соперничества
и обновления как в составе артистов, так  и  в  репертуаре,  а  главное,
мысль о нескончаемом плене, - вся  эта  обыденная,  полная  равнодушного
труда, унылой славы и невольной бережливости жизнь в  Пруссии  отняла  у
меня надежду и даже охоту совершенствоваться. Бывают дни, когда я чувст-
вую себя настолько вялой, настолько лишенной того щекочущего  самолюбия,
которое помогает артисту в его игре, что готова была бы  заплатить  даже
за свисток, только бы он разбудил меня. Увы! Я могу дурно спеть  начало,
могу выдохнуться к концу спектакля - меня неизменно  ждут  аплодисменты.
Они не доставляют мне ни малейшего удовольствия, если я их не заслужила,
и причиняют боль, если я случайно заслужила их, - ведь и в  этом  случае
они так же официально рассчитаны, так же соразмерены с  правилами  прид-
ворного этикета, как обычно, а между тем я чувствую, что имела бы  право
на большее. Все это может показаться вам ребячеством,  благородная  Ама-
лия, но вы хотели заглянуть в тайники души актрисы, и я ничего от вас не
скрыла.
   - Ты рисуешь свои чувства так живо, что я словно сама  переживаю  все
это вместе с тобой. Что ж, я готова услужить тебе и освистать, когда  ты
будешь чересчур вялой, а потом бросить венок из роз, после того как  мне
удастся тебя расшевелить.
   - Увы, моя добрая принцесса! Король не одобрил бы ни того, ни  друго-
го. Королю не угодно, чтобы ктонибудь обижал его актеров,  ибо  ему  из-
вестно, что вслед за шиканьем могут быстро последовать овации. Нет, нес-
мотря на ваши великодушные намерения, скука моя неизлечима. И к этой то-
мительной тоске у меня с каждым днем добавляется сожаление  о  том,  что
жизни, полной любви и преданности, я предпочла это ложное и  пустое  су-
ществование. После приключения с Калиостро черная меланхолия заняла  еще
больше места в моем сердце. Не проходит ночи, чтобы я не увидела во  сне
Альберта, то разгневанного, то равнодушного и  озабоченного,  говорящего
на непонятном языке, погруженного в размышления, совершенно чуждые нашей
любви, - словом, такого, каким он был во время сеанса магии.  Просыпаясь
в холодном поту, я плачу и думаю, что в том новом существовании, в кото-
рое он вступил после смерти, его скорбящая и смятенная душа, быть может,
еще страдает от моего пренебрежения и неблагодарности. Так или иначе, но
я убила его, это несомненно, и ни один человек, даже  если  он  заключил
соглашение со всеми силами неба или преисподней,  не  властен  соединить
меня с ним. Я ничего уже не могу исправить в этой жизни,  бесполезной  и
одинокой, и теперь у меня одно желание - чтобы конец наступил как  можно
скорее.


   X

   - Но разве ты не приобрела здесь новых друзей? -  спросила  принцесса
Амалия. - Неужели среди стольких умных и одаренных  людей,  которых  мой
брат собрал у себя со всех концов света - и он очень  гордится  этим,  -
нет ни одного, достойного уважения?
   - Разумеется, есть, принцесса, и если бы меня не тянуло к  уединению,
я могла бы найти вблизи себя несколько лиц, которые питают ко мне  друж-
бу. Мадемуазель Кошуа...
   - Ты хочешь сказать - маркиза д'Аржанс?
   - Я не знала, что она носит это имя.
   - Это хорошо - ты не выдаешь чужих тайн. Скажи мне,  она  воспитанная
особа?
   - Чрезвычайно. И, в сущности, она очень добра, только немного надмен-
на: из-за ухаживания и уроков господина маркиза она смотрит на своих то-
варищей актеров несколько свысока.
   - Как посрамлена была бы она, если б узнала, кто ты. Имя  Рудольштад-
тов - одно из самых прославленных в Саксонии, тогда как д'Аржансы - все-
го лишь мелкопоместные дворяне из Прованса или Лангедока.  А  что  собой
представляет синьора Коччеи? Ты с ней знакома?
   - После замужества мадемуазель Барберини уже не  танцует  в  Опере  и
большую часть времени проводит за городом, поэтому мне  редко  удавалось
видеться с ней. Я симпатизировала ей больше, чем всем остальным актрисам
театра, и оба - и она и ее муж - часто приглашали меня погостить в  свои
владения. Однако король дал мне понять, что мои поездки туда были бы ему
неприятны, и мне пришлось отказаться, даже не зная, чего ради меня лиша-
ют этого удовольствия.
   - Сейчас узнаешь. Прежде король ухаживал за мадемуазель Барберини, но
она предпочла ему сына главного канцлера, и король боится, как бы дурной
пример не оказался для тебя заразительным. Ну, а мужчины?  Разве  ты  не
подружилась ни с кем из них?
   - Я очень расположена к Францу Бенде, первой скрипке оркестра его ве-
личества. В наших судьбах есть немало общего. Так же, как я  в  детстве,
он вел в юности цыганскую жизнь, так же, как я, он не слишком ценит бла-
га сего мира и свободу ставит выше богатства. Он часто рассказывал  мне,
как убежал от роскоши саксонского двора, чтобы разделить бродячее, весе-
лое и нищенское существование странствующих артистов. Светские  люди  не
знают, что на больших дорогах и городских улицах можно встретить настоя-
щих больших музыкантов. Учителем Бенды в его скитаниях был старый  еврей
по имени Лебедь, и Бенда говорит о нем с восхищением, хоть тот и умер на
соломе, а может быть, даже в канаве. До того как  Франц  Бенда  посвятил
себя скрипке, у него был великолепный голос, и пение было его  професси-
ей. В Дрездене от огорчений и тоски голос у него пропал,  но  на  чистом
воздухе скитаний у него появился новый талант, его гений снова  расцвел.
И вот из этой походной консерватории вышел замечательный виртуоз,  кото-
рого его величество удостаивает приглашать на  свои  камерные  концерты.
Георг Бенда, самый младший его брат, тоже своеобразный и одаренный чело-
век, порой эпикуреец, порой мизантроп. Его причудливый ум не всегда при-
ятен, но всегда интересен. Думаю, что этот не остепенится, как  все  ос-
тальные его братья, которые теперь покорно влачат золотую цепь королевс-
кой любви к музыке. Потому ли, что он моложе их, или потому, что его на-
тура неукротима, он не перестает говорить о бегстве.  Он  скучает  здесь
так непритворно, что мне доставляет удовольствие скучать вместе с ним.
   - А не надеешься ли ты, что эта разделенная скука  приведет  к  более
нежному чувству? Любовь не раз рождалась из скуки.
   - Нет, - ответила Консуэло, - эта мысль не внушает мне ни надежд,  ни
опасений, так как я чувствую, что этого никогда не  будет.  Ведь  я  уже
сказала вам, дорогая Амалия, - со мной происходит нечто странное. С  тех
пор, как Альберт умер, я люблю его, думаю лишь о нем одном, не могу  лю-
бить никого другого. Вероятно, впервые любовь родилась из смерти, и  тем
не менее со мной случилось именно так. Я безутешна при мысли, что не да-
ла счастья человеку, который был его достоин, и  это  стойкое  раскаяние
превратилось у меня в навязчивую идею, в нечто похожее на страсть,  быть
может - на безумие!
   - Да, возможно, - сказала принцесса. -  Во  всяком  случае,  это  бо-
лезнь... А между тем я очень хорошо понимаю такую боль, ибо испытываю ее
сама. Ведь я люблю человека, которого здесь  нет  и  которого  я,  может
быть, никогда не увижу. Пожалуй, это то же или почти то же,  что  любить
умершего. Но скажи мне, разве принц Генрих, мой брат, не привлекательный
молодой человек?
   - Без сомнения.
   - Ценитель всего прекрасного, артист душой, герой на войне...  Некра-
сив, но лицо его поражает и привлекает... Ум независимый и гордый.  Враг
деспотизма, непокоренный раб, несущий угрозу моему другому брату - тира-
ну... Словом, лучший из нашей семьи, это несомненно. Говорят, он в  тебя
влюблен, - не признавался ли он тебе в этом?
   - Я приняла его слова за шутку.
   - И не хочешь принять всерьез?
   - Нет, принцесса.
   - Ты чересчур разборчива, дорогая. Что же ты можешь поставить  ему  в
упрек?
   - Один большой недостаток или, во всяком случае,  непреодолимое  пре-
пятствие для моей любви к нему: он принц.
   - Благодарю за комплимент, злюка! Так, значит,  не  он  был  причиной
твоего обморока во время одного из последних спектаклей? Я слышала,  что
король, недовольный тем, что принц бросал на тебя нежные взгляды, отпра-
вил его под арест в самом начале спектакля, и ты заболела от огорчения.
   - Я даже не подозревала, что принц был арестован, и убеждена, что это
произошло не по моей вине. Нет, причиной моего  нездоровья  было  совсем
другое. Вообразите, принцесса, что посреди арии,  которую  я  пела  нес-
колько машинально, как это часто бывает со мной здесь, взгляд  мой  слу-
чайно упал на ложи первого яруса - те, что близ сцены, и вдруг из глуби-
ны ложи господина Головкина показалось бледное  лицо  человека,  который
наклонился вперед, рассматривая меня. То было лицо Альберта,  принцесса.
Клянусь самим богом, я видела его, я узнала его. Быть  может,  это  была
иллюзия, видение, но никакое видение не могло быть более отчетливым, бо-
лее страшным.
   - Бедняжка! Ты подвержена галлюцинациям, в этом нет сомнения.
   - О, это еще не все. На прошлой неделе, в тот день, когда я  передала
вам письмо барона фон Тренка, уходя от вас, я заблудилась во  дворце  и,
встретившись у входа в кабинет редкостей с господином Штоссом, останови-
лась побеседовать с ним. И вот я снова увидела лицо Альберта, но на этот
раз оно было угрожающим, а не равнодушным, как накануне, в театре, и те-
перь по ночам в моих сновидениях оно все время видится мне то разгневан-
ным, то исполненным презрения.
   - А господин Штосе тоже видел его?
   - Прекрасно видел и сказал мне, что это некий Трисмегист,  с  которым
ваше высочество охотно беседует о некромантии.
   - Праведное небо! - вскричала госпожа фон Клейст, побледнев. - Я  так
и знала, что он настоящий колдун! Никогда я не могла смотреть  на  этого
человека без страха. Несмотря на красивое лицо и благородный вид, в  нем
есть что-то сатанинское, и я убеждена, что, подобно Протею, он  способен
принимать любой облик, чтобы пугать людей. К тому же, как все эти  маги,
он вечно всех бранит, вечно всем недоволен. Помню,  как,  составляя  мой
гороскоп, он отчитал меня за то, что я развелась с господином фон Клейс-
том после того, как муж разорился, и сказал, что это настоящее  преступ-
ление. Я собиралась что-то ответить в свое оправдание и, так как он дер-
жался со мной несколько высокомерно, начинала уже сердиться,  как  вдруг
он с горячностью предсказал мне, что я вторично выйду замуж и второй мой
муж погибнет по моей вине еще более трагически, чем первый, но что я бу-
ду наказана за это угрызениями совести и всеобщим осуждением.  При  этих
словах лицо его стало таким грозным, что мне  показалось,  будто  передо
мной воскресший господин Клейст, и я с криком убежала в покои  ее  высо-
чества.
   - Да, это была забавная сцена, - произнесла принцесса сухим  и  едким
тоном, который по временам возвращался к ней как бы помимо ее воли. -  Я
хохотала как безумная.
   - По-моему, тут не над чем было  смеяться,  -  простодушно  возразила
Консуэло. - Но кто все-таки он такой, этот Трисмегист?  Ведь  если  ваше
высочество не верит в магов, то...
   - Я обещала, что когда-нибудь расскажу тебе, что такое магия,  но  не
торопи меня. А пока что знай: прорицатель Трисмегист -  это  человек,  к
которому я отношусь с большим уважением и который  сможет  быть  полезен
нам - всем трем... И не только нам одним!..
   - Мне очень хотелось бы увидеть его еще раз, -  сказала  Консуэло.  -
Да, хоть при одной мысли об этом меня бросает в  дрожь,  мне  хочется  в
спокойном состоянии проверить, действительно ли он так  похож  на  графа
Рудольштадта, как я вообразила.
   - Действительно ли он похож на  графа  Рудольштадта,  говоришь  ты...
Знаешь, ты напомнила мне об одном обстоятельстве, которое я совсем забы-
ла. И, быть может, оно весьма прозаически разъяснит всю эту великую тай-
ну... Подожди минутку, дай подумать... Да, да! Вспомнила!  Слушай,  бед-
няжка моя, и  учись  относиться  с  недоверием  ко  всему,  что  кажется
сверхъестественным. Тот, кого показал тебе  Калиостро,  был  Трисмегист,
ибо у Калиостро есть с ним какие-то сношения. Тот, кого ты видела в  те-
атре, в ложе графа Головкина, был Трисмегист, ибо Трисмегист живет у не-
го в доме и они вместе занимаются химией или алхимией. И, наконец,  тот,
кого ты видела во дворце на следующий день,  тоже  был  Трисмегист,  ибо
вскоре после того, как я простилась с тобой, он приходил ко мне и, между
прочим, рассказал мне множество подробностей о побеге Тренка.
   - Чтобы похвастаться, будто способствовал его побегу, - добавила гос-
пожа фон Клейст, - и получить с вашего высочества деньги,  которых,  он,
конечно, не издержал. Ваше высочество может  думать  о  Трисмегисте  что
угодно, но я осмелюсь сказать это и ему самому: он авантюрист.
   - Что не мешает ему быть великим магом, не так ли, Клейст?  Каким  же
образом в тебе уживается такое глубокое почтение к его искусству и такое
презрение к нему самому?
   - Ах, принцесса, это вполне понятно. Мы боимся чародеев, но и ненави-
дим их. Это чувство очень похоже на то, какое мы испытываем по отношению
к дьяволу.
   - И тем не менее все хотят увидеть дьявола и не  могут  обойтись  без
чародеев. Такова твоя логика, моя прекрасная Клейст!
   - Но, принцесса, каким же образом вы узнали, что этот  человек  похож
на графа Рудольштадта? - спросила Консуэло, слушавшая этот странный спор
с жадным вниманием.
   - Совершенно случайно - я и забыла тебе сказать. Сегодня утром, когда
Сюпервиль рассказывал мне твою историю и историю графа  Альберта,  этого
странного человека, мне захотелось узнать, был ли он красив и отражалось
ли на его наружности его необыкновенное воображение. Сюпервиль  задумал-
ся, а потом ответил: "Знаете, сударыня, мне нетрудно дать вам о нем пра-
вильное представление. Ведь среди ваших "игрушек" есть один чудак, кото-
рый необыкновенно походил бы на этого беднягу Рудольштадта, если  бы  он
был более худым, более бледным и причесывался по-другому. Это ваш  чаро-
дей Трисмегист". Вот где разгадка, моя прелестная вдова, и эта  разгадка
столь же мало загадочна, как вся их компания  -  Калиостро,  Трисмегист,
Сен-Жермен и так далее.
   - Вы сняли у меня с сердца огромную тяжесть, - сказала Порпорина, - и
сорвали с глаз черную пелену. Мне кажется, что я  возрождаюсь  к  жизни,
пробуждаюсь от мучительного сна! Да благословит вас бог за это  объясне-
ние. Значит, я не безумная, значит, у меня нет видений, значит, я больше
не буду бояться себя самой!.. И все-таки... Человеческое сердце непости-
жимо... - добавила она после минутного размышления. - Кажется, я уже жа-
лею о своем былом страхе и о  своих  прежних  мыслях.  В  своем  помеша-
тельстве я почти убедила себя, что Альберт не умер и что наступит  день,
когда, заставив меня страшными галлюцинациями искупить  зло,  которое  я
ему причинила, он вернется ко мне без чувства обиды или  неприязни.  Те-
перь же я твердо уверена в том, что Альберт спит в гробнице своих  пред-
ков, что он уже не проснется, что смерть не отдаст своей добычи,  и  эта
уверенность ужасна!
   - И ты могла в этом сомневаться? Да, в безумии есть доля счастья. А я
вот не надеялась, что Тренк выйдет из темниц Силезии, хотя это было воз-
можно, хотя это все-таки случилось.
   - Если бы я рассказала вам, прекрасная Амалия о  всех  тех  догадках,
какие приходили мне на ум, вы бы увидели,  что,  несмотря  на  кажущееся
неправдоподобие, они были не так уже невозможны. Взять  хотя  бы  летар-
гию... У Альберта бывали припадки летаргического сна. Впрочем, я не хочу
вспоминать о всех этих безумных догадках. Теперь  они  мне  неприятны  -
ведь человек, которого я приняла за Альберта, оказался каким-то  авантю-
ристом.
   - Трисмегист не тот, за кого его принимают... Достоверно одно  -  это
не граф Рудольштадт: я знаю его уже несколько лет, и все это  время  он,
по крайней мере для вида, занимается ремеслом прорицателя. Притом он  не
так уж похож на графа Рудольштадта, как ты себя в этом  убедила.  Сюпер-
виль - а он слишком искусный врач, чтобы хоронить людей, когда они в ле-
таргическом сне, и к тому же не верит в привидения,  -  итак,  Сюпервиль
увидел и кое-какие различия, которых ты в своем смятении не смогла заме-
тить.
   - Как бы мне хотелось еще раз увидеть этого Трисмегиста, -  задумчиво
произнесла Консуэло.
   - Ты увидишь его не скоро, - холодно ответила принцесса. - Как раз