том, что это статуя, потому что, не услышав, по-видимому, вырвавше-
гося из ее груди крика ужаса, фигура снова сложила ладонями вместе  свои
большие белые руки, словно отрешившись от внешнего мира.


   XXXIV

   Если бы изобретательная и плодовитая Анна Рэдклиф была на месте прос-
тодушного и неискусного повествователя этой  весьма  правдивой  истории,
она не упустила бы столь удобного случая поводить вас, милая читательни-
ца, по коридорам, винтовым лестницам, люкам  и  мрачным  подземельям  на
протяжении по меньшей мере полудюжины прекрасных и увлекательных  томов,
с тем чтобы только в седьмом разоблачить все тайны своего искусного соо-
ружения. Но читательница-вольнодумка, которую приходится нам развлекать,
в наше время, пожалуй, не отнеслась бы так добродушно к невинной литера-
турной уловке романиста. И так как обмануть ее было бы очень трудно,  уж
лучше как можно скорее раскрыть разгадку всех наших загадок. Откроем да-
же сразу целых две: Консуэло, через две секунды придя в себя,  узнала  в
ожившей статуе, стоявшей перед нею, старого графа  Христиана,  читавшего
про себя утренние молитвы в своей молельне, а в тяжком  вздохе,  который
невольно вырвался у него, как это  часто  случается  со  стариками,  она
признала тот самый "дьявольский" вздох, который послышался ей в тот  ве-
чер, когда она пела гимн богоматери-утешительнице.
   Немного устыдившись своего испуга,  Консуэло,  исполненная  почтения,
продолжала стоять, точно прикованная к месту, опасаясь потревожить  пла-
менную молитву. Это было трогательное и торжественное зрелище -  старик,
распростертый на каменных плитах, от всего сердца возносящий на рассвете
свои молитвы богу, погруженный в экстаз, отрешившийся от реального мира.
На благородном лице графа Христиана не  отражалось  никаких  мучительных
переживаний. Свежий ветерок, врывавшийся в дверь, которую Консуэло оста-
вила полуоткрытой, развевал серебристые волосы,  обрамлявшие  полукругом
его затылок; широкий лоб старика, сливавшийся с большой  лысиной,  блес-
тел, словно старый пожелтевший мрамор. В старомодном белом шерстяном ха-
лате, слегка напоминавшем монашескую рясу и спадавшем с  его  исхудавших
плеч недвижными тяжелыми складками, он действительно походил на надгроб-
ную статую. И когда он снова застыл в своей молитвенной  позе,  Консуэло
принуждена была дважды посмотреть на него, чтобы опять не поддаться пер-
воначальному заблуждению.
   Став в сторонку, откуда было лучше видно, она  принялась  внимательно
наблюдать за ним, и вот среди восхищения и умиления ей  как-то  невольно
пришла в голову мысль: сможет ли эта молитва старика способствовать  ис-
целению его несчастного сына, и вообще были ли в этой душе,  столь  пас-
сивно подчинявшейся догматам религии и суровым  приговорам  судьбы,  тот
пыл, тот разум, то рвение, которые Альберт должен был бы  найти  в  душе
своего отца? У сына тоже была мистически настроенная душа, он также  вел
набожную и созерцательную жизнь, но из всего  того,  что  ей  рассказала
Амелия, и из того, что ей довелось видеть самой за несколько  дней,  уже
проведенных в замке, у Консуэло сложилось  такое  впечатление,  будто  у
Альберта никогда не было ни советчика, ни руководителя, ни друга - нико-
го, кто бы мог направить его воображение, умерить пылкость его  чувство-
ваний и смягчить фанатическую суровость  его  добродетели.  Она  поняла,
насколько он должен чувствовать себя одиноким и даже чужим  среди  своей
семьи, которая упорно противоречила ему или молчаливо жалела, как ерети-
ка или как сумасшедшего. Она и сама  начинала  чувствовать  нечто  вроде
раздражения при виде этой бесконечной, невозмутимой молитвы, которая бы-
ла обращена к небу, дабы поручить ему то, что давно должны были  сделать
они сами: искать беглеца, найти его, убедить и вернуть домой. Ведь како-
во должно было быть отчаяние и невыразимое смятение этого доброго,  сер-
дечного молодого человека, если он мог бросить своих близких, не отдавая
себе отчета в том, что с ним делается, не думая о страшном  беспокойстве
и волнениях, которые он доставляет самым дорогим для него существам.
   Принятое всеми решение никогда ему не прекословить и в  минуты  ужаса
притворяться спокойным казалось прямому и здравому уму Консуэло какой-то
преступной небрежностью или грубой ошибкой. Она чувствовала в этом  гор-
дость и эгоизм людей, нетерпимых  к  чужим  верованиям,  считающих,  что
путь, ведущий на небо, единственно тот, который  сурово  начертан  рукою
священника.
   "Господи! - от всего сердца молилась Консуэло. - Неужели  возвышенная
душа Альберта, такая пламенная, такая милосердная, не загрязненная чело-
веческими страстями, неужели в твоих глазах она  менее  драгоценна,  чем
души терпеливых, но праздных людей, мирящихся с мирским злом и не возму-
щающихся тем, что справедливость и истина не признаны на земле? Возможно
ли, чтобы дьявол владел этим юношей, который в детстве отдавал все  свои
игрушки, все свои вещи детям бедняков, а достигнув зрелости, хотел  раз-
дать все свои богатства, дабы облегчить человеческое горе?  А  они,  эти
знатные господа, кроткие и благодушные, оплакивающие бесплодными слезами
людские несчастия и облегчающие их ничтожными подаяниями,  не  ошибаются
ли они, воображая, будто скорее заслужат рай своими молитвами и подчине-
нием императору и папе, чем великими делами и огромными  жертвами?  Нет,
Альберт не безумец! Какой-то внутренний голос говорит мне, что это прек-
раснейший образец праведника и святого из всех созданных природой. И ес-
ли тягостные сны и странные призраки затмили ясность его рассудка, есна-
конец, он душевнобольной, как они думают, то его довели до  этого  тупое
неприятие его взглядов, отсутствие понимания и сердечное одиночество.  Я
видела каморку, где был заперт Тассо, признанный сумасшедшим, и я  поду-
мала тогда, что, быть может, он был  доведен  до  отчаяния  несправедли-
востью. Я не раз слышала в гостиных Венеции, как называли безумцами  тех
христианских мучеников, над трогательной историей которых  я  в  детстве
проливала слезы, - их чудеса считали там шарлатанством, а их  откровения
- болезненным бредом. Но по какому праву эти люди, этот набожный старик,
эта робкая канонисса, верящие в чудеса святых и в гениальность поэтов, -
по какому праву они произносят над своим чадом такой позорный и отталки-
вающий приговор, применимый только к убогим и  преступным?  Сумасшедший!
Но ведь сумасшествие - это нечто ужасное, отталкивающее,  это  наказание
Божия за тяжкие преступления, - а тут человек вдруг сходит с ума в  силу
своей добродетели. Я думала, что человек, изнемогающий под тяжестью  не-
заслуженного несчастья, имеет право на уважение и  сочувствие  людей.  А
если бы я сошла с ума, если бы в тот ужасный день, когда я увидела  Анд-
золето в объятиях другой, я стала богохульствовать, неужели  я  потеряла
бы тогда всякое право на советы, на поддержку, на  духовную  заботу  обо
мне моих братьев-христиан? Значит, меня выгнали  бы  и  предоставили  бы
бродяжничать по большим дорогам, считая, что для нее, мол, нет лекарств,
подадим ей милостыню и не станем с ней разговаривать: она слишком  много
страдала и потому теперь не в состоянии ничего понимать. А ведь вот  так
же относятся к несчастному графу Альберту. Его кормят, одевают,  за  ним
ухаживают, - словом, ему бросают подачку в виде мелочных забот. Но с ним
не разговаривают: молчат, когда он спрашивает, опускают головы или отво-
рачиваются, когда он  начинает  в  чем-нибудь  убеждать.  Когда  же  он,
чувствуя весь ужас одиночества, стремится к еще большему уединению,  ему
предоставляют возможность бежать куда-то, сами же тем временем молятся о
его благополучном возвращении, словно между ним и любящими его  -  целый
океан. А между тем все предполагают, что он гдето рядом. Меня заставляют
петь, чтобы разбудить его на тот случай, если он лежит  в  летаргическом
сне за какой-нибудь толстой стеной или в дупле какого-нибудь старого де-
рева поблизости. Как могли они не проникнуть в тайны этого древнего зда-
ния, как могли, разыскивая, не дорыться до самых недр земли? О,  будь  я
на месте отца или тетки Альберта, я не оставила бы камня на камне,  пока
не разыскала бы его! Ни одно дерево в лесу не уцелело бы, пока не отдало
бы его мне".
   Погруженная в свои мысли, Консуэло тихонько вышла из  молельни  графа
Христиана и, сама не зная как, набрела на дверь, выходившую наружу.  Она
направилась в лес; отыскивая самые дикие, самые  непроходимые  тропинки,
бродила она, влекомая романтическим, полным героизма стремлением  и  на-
деждой разыскать Альберта. В этом смелом желании не было никаких низмен-
ных побуждений, ни тени безрассудной прихоти. Правда,  Альберт  заполнил
ее воображение, ее мечты, но она разыскивала в этих пустынных местах  не
молодого красавца, увлеченного ею, для того чтобы встретиться с ним нае-
дине, а несчастного благородного человека, которого хотя  и  не  мечтала
спасти совсем, но все же надеялась несколько успокоить своею нежной  за-
ботой. Точно так же она стала бы разыскивать старого больного  отшельни-
ка, чтобы ухаживать за ним, или заблудившегося  ребенка,  чтобы  вернуть
его матери. Она сама была еще ребенком, но в ней уже  пробудилось  мате-
ринское чувство, у нее была наивная вера, пламенное милосердие,  востор-
женная храбрость. Она мечтала об этом благочестивом подвиге и приступила
к нему так же, как Жанна д'Арк мечтала об освобождении  своей  родины  и
предприняла его. Ей не приходило даже в голову, что  могут  осмеять  или
осудить ее решение. Она не могла понять, как Амелия, близкая Альберту по
крови и вначале надеявшаяся снискать его любовь, не додумалась до такого
плана и не осуществила его.
   Она шла быстро, никакие препятствия не останавливали ее. Тишина,  ца-
рившая в этих дремучих лесах, теперь не навевала на нее грусти и не  пу-
гала. Видя на песке следы волков, она нисколько не боялась встречи с  их
голодной стаей. Ей казалось, что ее направляет божий перст, делающий  ее
неуязвимой. Она, знавшая наизусть Тассо (недаром распевала она его  чуть
не каждую ночь на лагунах), воображала, что идет под защитой  талисмана,
как  некогда  шел  средь  опасностей  заколдованного  леса  великодушный
Убальдо в поисках Ринальда. Легкая, стройная, она пробиралась среди скал
и колючих кустарников; на челе ее сияла тайная гордость, а на щеках выс-
тупил легкий румянец. Никогда в героических ролях не была она так  прек-
расна, а между тем в эту минуту она в такой же мере не думала  о  сцене,
как, играя на ней, не думала о самой себе.
   Поглощенная своими мечтами и мыслями, она изредка останавливалась.
   "А что, если я вдруг встречу его, - спрашивала она себя, - что  смогу
я сказать ему, чтобы убедить его и успокоить? Я ведь ничего  не  знаю  о
таинственных и глубоких мыслях, волнующих его. Я вижу их  только  сквозь
поэтическую завесу, едва приподнятую перед моими  глазами,  ослепленными
новыми видениями. Ведь мало рвения и любви к ближнему  -  надо  обладать
знанием и красноречием, чтобы найти слова, достойные  быть  выслушанными
человеком, стоящим настолько выше меня, безумцем, более мудрым, чем  все
рассудительные люди, среди которых я живу. Но  господь  вдохновит  меня,
когда настанет эта минута, а теперь, сколько бы я ни придумывала, я  все
больше терялась бы в дебрях своего невежества.  Ах!  Если  бы  я  прочла
столько религиозных и исторических книг, как граф Христиан  и  канонисса
Венцеслава! Знай я наизусть все церковные правила и молитвы, быть может,
я и смогла бы применить их удачно при случае, но ведь я едва  поняла,  а
потому едва заучила несколько мест из катехизиса.  Да  и  молиться-то  я
умею, только когда пою в церкви. Как ни действует на Альберта музыка, но
не смогу же я убедить такого ученого богослова какой-нибудь  музыкальной
фразой. Ничего! Мне кажется, что в моем сердце, преисполненном  решимос-
ти, больше силы, чем во всех ученых догматах его родных, очень добрых  и
кротких, но вместе с тем таких же нерешительных и холодных, как туманы и
снега их страны".


   XXXV

   После бесконечных поворотов и переходов по извилистым и путаным  тро-
пинкам леса, разбросанного по гористой и  неровной  местности,  Консуэло
очутилась на пригорке, среди скал и развалин, которые даже  трудно  было
отличить друг от друга, столь разрушительно действовала  здесь  когда-то
рука человека, соперничая с разрушительной рукой времени. Лишь гора  об-
ломков высилась теперь там, где в былое время целая деревня была сожжена
по приказу "Грозного слепца", знаменитого главы каликстинов - Яна Жижки,
потомком которого считал себя Альберт и от которого, быть может, он про-
исходил на самом деле. В одну темную, зловещую ночь этот грозный и  неу-
томимый полководец отдал приказ своему войску взять  приступом  крепость
Великанов, находившуюся тогда в руках саксонцев, приверженцев  императо-
ра; он услышал ропот солдат, а один из них, стоявший неподалеку,  прого-
ворил: "Этот проклятый слепой воображает, что все, как и он, могут обой-
тись без света!" Услышав это, Жижка обратился к одному из четырех  своих
ближайших приверженцев (они неразлучно были с ним, правя его лошадью или
повозкой и сообщая ему самые точные сведения о  топографии  местности  и
передвижении неприятеля) и сказал, обнаруживая при  этом  необыкновенную
память и прозорливость, заменявшую ему зрение:
   - Нет ли здесь поблизости деревни?
   - Да, отец, - ответил ему проводник таборитов, - направо от тебя - на
возвышенности, что против крепости.
   Жижка подозвал недовольного солдата, на  ропот  которого  он  обратил
внимание.
   - Дитя, - сказал он ему, - ты жалуешься на темноту?  Так  отправляйся
поскорее вон в ту деревню, что направо от меня на горе, и подожги ее,  -
при свете пламени мы сможем выступить и сражаться.
   Страшный приказ был выполнен. Пылающая деревня освещала  передвижение
и штурм таборитов. Крепость замка Великанов пала через два часа, и Жижка
завладел ею. Когда рассвело, Жижке доложили, что среди обгорелых  разва-
лин деревни, на самой вершине холма, с которого солдаты наблюдали  нака-
нуне за действиями осажденных, уцелел, сохранив свою листву, молодой, но
уже крепкий дуб, единственный во всей округе. Очевидно, он не  пострадал
от пламени благодаря воде колодца, питавшей его корни.
   - Я хорошо знаю этот колодец, - ответил Жижка, -  десять  человек  из
наших были брошены туда проклятыми жителями этой деревни, и  после  того
камень, закрывающий колодец, ни разу не был сдвинут с места. Пусть оста-
ется он там и послужит им надгробным памятником. Мы ведь не из тех,  кто
верит, будто блуждающие души умерших будут отогнаны от врат рая покрови-
телем Рима - Петром-ключарем, которого они превратили в святого, - отог-
наны только потому, что тела их гниют в земле, не освященной жрецами Ва-
ала. Пусть кости наших братьев почивают с миром в этом колодце,  -  души
их живы, они уже возродились в новых телах, и эти мученики, хотя мы и не
знаем их, сражаются среди нас. Что касается жителей деревни - они  полу-
чили возмездие по заслугам. А дуб хорошо сделал, посмеявшись  над  пожа-
ром: ему предстоит более славная  будущность,  чем  укрывать  под  своей
тенью неверующих. Нам нужна виселица, вот мы ее и  нашли.  Приведите  ко
мне двадцать монахов-августинцев, которых мы захватили вчера в их монас-
тыре и которые так неохотно следуют за нами. Давайте-ка развесим их  по-
выше на ветвях этого славного дуба! Такое украшение окончательно  вернет
ему здоровье.
   Сказано - сделано. С этого времени дуб зовется "Гуситом",  камень  на
колодце - скалой Ужаса", а разрушенная деревня и покинутый холм  -  Шре-
кенштейном".
   Консуэло слышала уже со всеми подробностями эту  мрачную  историю  от
баронессы Амелии. Но так как она видела это место лишь издали  и  ночью,
подъезжая к замку, то не узнала бы его, если бы не  заглянула  в  овраг,
пересекающий дорогу, и не увидела на дне его огромные обломки дуба, рас-
щепленного молнией. Никто из деревенских жителей или из  слуг  замка  не
решился до сих пор ни порубить, ни вывезти их оттуда. Прошли столетия, и
все-таки этот памятник ужаса, современник Яна Жижки, не переставал  вну-
шать людям сильнейший суеверный страх.
   Видения и предсказания Альберта делали это трагическое место еще  бо-
лее волнующим. И вот Консуэло, разбитая от усталости,  попав  неожиданно
одна на скалу Ужаса и даже присев на ней, вдруг почувствовала,  что  му-
жество покидает ее, а сердце как-то странно  замирает.  Ведь  не  только
Альберт, но и все местные обитатели гор уверяли, что  страшные  призраки
действительно появляются здесь, обращая в  бегство  отважных  охотников,
решавшихся пробираться сюда за дичью. Вот почему этот холм, хоть и  рас-
положенный совсем недалеко от замка, служил надежным убежищем для волков
и других хищников, спасавшихся сюда от барона и его своры.  Невозмутимый
Фридрих не очень-то верил в возможность встречи с дьяволом и даже ничего
не имел против того, чтобы помериться с ним силами, но, суеверный посво-
ему в области наиболее ему близкой, он был убежден, что это место  может
погубить его собак, навести на них неведомые,  неизлечимые  болезни.  Он
потерял нескольких из них только потому, что  позволил  им  напиться  из
чистых ручейков, образованных подземными ключами, вырывавшимися из холма
и, быть может, сообщавшимися с водой заделанного колодца - могилы  древ-
них гуситов. И стоило его лягавой Панкену или его гончей Сапфиру  начать
носиться вокруг скалы Ужаса, как барон, свистя изо всех сил, отзывал  их
оттуда.
   Консуэло, устыдившись приступа малодушия, сказала себе, что  она  его
поборет, и решила посидеть еще немного на роковом камне, а затем медлен-
но отойти от него, как подобает при подобном испытании человеку  уравно-
вешенному. Но отведя глаза от обуглившегося дуба, обломки которого валя-
лись на дне глубокого оврага в двух сотнях шагов от нее,  и  оглянувшись
вокруг, она вдруг увидела, что находится не одна на скале Ужаса, что ка-
кая-то загадочная фигура бесшумно уселась с ней рядом.
   Это было существо с большой круглой головой,  сидящей  на  уродливом,
худом и изогнутом, как у кузнечика, теле. На нем был  какой-то  странный
балахон, неряшливый и даже грязный, не характерный ни для одной страны и
ни для одной эпохи. Однако в этой фигуре - если не считать ее  своеобра-
зия и неожиданности появления - не было ничего страшного или  враждебно-
го. Кроткая, ласковая улыбка мелькала на толстых губах  этого  странного
существа, и какое-то детское выражение смягчало выражение безумия, о ко-
тором свидетельствовали мутный, бессмысленный взгляд и торопливые движе-
ния. Консуэло, очутившись наедине с сумасшедшим в таком месте, куда, ко-
нечно, никто не пришел бы к ней на помощь,  не  на  шутку  перепугалась,
несмотря на бесконечные поклоны и добродушный смех безумца. Она  решила,
чтобы не дразнить его, ответить на его поклоны и кивки, но тут  же  пос-
пешно встала и, бледная, дрожа от страха, пошла прочь.
   Сумасшедший не стал ее преследовать и ничего не сделал, чтобы вернуть
ее. Он только влез на скалу Ужаса и, следя глазами за удалявшейся Консу-
эло, продолжал помахивать ей шапкой, прыгая, делая всевозможные движения
руками и ногами и все время  бормоча  какое-то  непонятное  для  девушки
чешское слово. Отойдя от него на некоторое расстояние и несколько  расх-
рабрившись, Консуэло оглянулась, чтобы хорошенько разглядеть его и расс-
лышать. Она уже упрекала себя в том, что испугалась одного из  тех  нес-
частных, которых всегда так жалела и за презрение и равнодушие к которым
так негодовала на других людей еще минуту назад. "Это добродушный  безу-
мец, - решила она, - быть может, даже он сошел с ума от любви. Только на
этой проклятой скале, где никто не смеет приютиться и где демоны и  при-
видения более человечны, чем его ближние, ибо они не прогоняют его и  не
отравляют его веселого настроения, - только здесь о