он настолько отвык от общества, что его робость  теперь
удвоилась. Под его, на первый взгляд, важной и суровой  внешностью  таи-
лись детская конфузливость и способность теряться. Из любезности он счел
нужным говорить с Консуэло по-итальянски (он знал язык недурно, но отвык
от него), и это еще увеличивало его смущение. Он едва  мог  пробормотать
несколько слов, которые девушка, хорошенько не расслышав, приняла за не-
понятный таинственный язык привидений.
   Амелия, собиравшаяся при встрече броситься к ней на шею, чтобы  сразу
ее приручить, не нашлась, что сказать. С ней случилось то, что бывает  с
самыми смелыми людьми, - ее заразила застенчивость и  сдержанность  дру-
гих.
   Консуэло ввели в большую комнату, где только что отужинали. Граф, же-
лая оказать гостье внимание, а вместе с тем опасаясь показать ей  своего
сына в летаргическом сне, остановился здесь в нерешительности.  Дрожащая
Консуэло, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, опустилась  на  первый
попавшийся стул.
   - Дядюшка, - сказала Амелия, поняв замешательство  старого  графа,  -
мне кажется, нам лучше принять синьору здесь. Тут теплее, чем в  большой
гостиной, а она, наверно, страшно прозябла от нашего  холодного  горного
ветра да еще в такую грозу. Я с грустью вижу, что наша гостья падает  от
усталости, и уверена, что она нуждается в хорошем ужине и в  отдыхе  го-
раздо больше, чем во  всех  наших  церемониях.  Не  правда  ли,  дорогая
синьора? - добавила она, решаясь наконец пожать своей пухленькой  ручкой
обессилевшую руку Консуэло.
   Звук этого свежего, молодого голоса, говорившего по-итальянски с рез-
ким немецким акцентом, сразу успокоил Консуэло. Она подняла  свои  испу-
ганные глаза на хорошенькое личико юной баронессы, и взгляд, которым об-
менялись обе девушки, мгновенно рассеял между ними холод. Консуэло поня-
ла, что это ее будущая ученица и что эта прелестная  головка  отнюдь  не
голова привидения. В свою очередь она пожала ей руку и  призналась,  что
ее совсем оглушил стук кареты и очень напугала гроза. Охотно подчинялась
она всем заботам Амелии: пересела поближе к пылающему камину,  позволила
снять с себя мантилью и согласилась отужинать, хотя ей совсем  не  хоте-
лось есть. Мало-помалу, ободренная все возрастающей любезностью юной хо-
зяйки, она окончательно пришла в себя. К ней вернулась  способность  ви-
деть, слышать и отвечать.
   Пока слуги подавали ужин, разговор  зашел,  естественно,  о  Порпоре.
Консуэло с радостью отметила, что граф говорит о нем, как о своем друге,
не только равном, но как будто даже выше его стоящем. Потом заговорили о
путешествии Консуэло, о дороге, по которой она ехала, и о  грозе,  кото-
рая, должно быть, напугала ее.
   - Мы в Венеции привыкли к еще более внезапным и более опасным грозам,
- отвечала Консуэло. - Плывя по городу в гондолах во время грозы, мы да-
же у порога дома ежеминутно рискуем жизнью. Вода, заменяющая нашим  ули-
цам мостовую, в это время быстро прибывает и бушует, словно море в непо-
году. Она с такой силой несет наши гондолы вдоль  стен,  что  они  могут
легко разбиться вдребезги, прежде чем нам удастся пристать. Но, несмотря
на то, что я не раз была свидетельницей подобных  несчастных  случаев  и
вовсе не труслива, сегодня, когда с горы было сброшено молнией  огромное
дерево, которое упало поперек дороги, я испугалась, как никогда в жизни.
Лошади взвились на дыбы, а кучер в  ужасе  закричал:  "Проклятое  дерево
свалилось! Гусит упал!" Не можете ли вы мне объяснить, синьора  баронес-
са, что это значит?
   Ни граф, ни Амелия не ответили на этот вопрос. Они только  вздрогнули
и переглянулись.
   - Итак, мой сын не ошибся! - произнес старый граф. - Странно!  Очень,
очень странно!
   Снова встревожившись за сына, он пошел к нему в гостиную,  а  Амелия,
сложив руки, прошептала:
   - Тут какое-то колдовство! Видно, сам дьявол с нами!
   Эти странные, загадочные слова снова навлекли на  Консуэло  суеверный
ужас, охвативший ее при входе в замок Рудольштадтов. Внезапная бледность
Амелии, торжественное молчание старых слуг в красных шароварах, с удиви-
тельно похожими друг на друга квадратными багровыми лицами, с  тусклыми,
безжизненными глазами рабов, любящих свое вечное рабство; эта  сумрачная
комната, отделанная черным дубом, которую не в состоянии  была  осветить
люстра со множеством горящих свечей; унылые крики пугача, возобновившего
после грозы свою охоту вокруг замка; большие фамильные портреты на  сте-
нах; громадные вырезанные из дерева головы оленей и диких кабанов, укра-
шавшие стены, - все до мелочей будило в девушке жуткую, только на  время
улегшуюся тревогу. То, что сообщила ей затем  юная  баронесса,  тоже  не
могло способствовать ее успокоению.
   - Милая синьора, - сказала та, собираясь угостить ее ужином, - будьте
готовы увидеть здесь необъяснимые, неслыханные вещи,  чаще  скучные,  но
иногда и страшные. Настоящие сцены из романов: если их  рассказать,  так
никто не поверит. Но вы дадите слово, что обо всем этом сохраните вечное
молчание!..
   Баронесса еще продолжала говорить, когда дверь медленно  распахнулась
и канонисса Венцеслава, горбатая, с длинным лицом,  в  строгом  одеянии,
при ленте своего ордена, с которой она никогда не расставалась, вошла  в
зал с таким величественно-приветливым видом, какого она не  принимала  с
того достопамятного дня, когда императрица Мария-Терезия, возвращаясь со
своей свитой из путешествия по Венгрии, оказала замку Исполинов  великую
честь: остановилась на час отдохнуть и выпить стакан  глинтвейна.  Кано-
нисса подошла к Консуэло, которая, от  изумления  и  испуга  забыв  даже
встать, смотрела на нее блуждающим взором, сделала ей два  реверанса  и,
произнеся по-немецки очевидно заранее приготовленную и  заученную  речь,
поцеловала ее в лоб. Бедная девушка, похолодев,  как  мрамор,  подумала,
что это поцелуй самой смерти, и, чуть не падая  в  обморок,  еле  внятно
пробормотала слова благодарности.
   Заметив, что она смутила гостью более,  чем  предполагала,  канонисса
удалилась в гостиную, а Амелия разразилась громким смехом.
   - Держу пари, - воскликнула она, - вы подумали, что перед  вами  тень
королевы Либуше! Успокойтесь! Это канонисса - моя  тетка,  скучнейшее  и
вместе с тем добрейшее существо в мире.
   Не успела Консуэло прийти в себя от испуга, как услышала где-то поза-
ди себя скрип огромных венгерских сапог. Пол буквально задрожал под  тя-
желыми, размеренными шагами, и грузный человек с такой квадратной и баг-
ровой физиономией, что рядом с нею лица слуг казались бледными и тщедуш-
ными, молча прошел через зал и вышел через большую  дверь,  которую  они
почтительно распахнули перед ним. Консуэло снова содрогнулась, а  Амелия
снова расхохоталась.
   - Это, - сказала она, - барон Рудольштадт, самый заядлый охотник, са-
мый большой соня и наилучший из отцов. Он только что пробудился от свое-
го послеобеденного сна в гостиной. Ровно в  девять  часов  он  встает  с
кресла и, совсем сонный, ничего не видя и не слыша, проходит через  этот
зал, поднимается в полусне по лестнице и, не сознавая ничего, ложится  в
постель. Завтра с рассветом он проснется бодрый, оживленный, деятельный,
как юноша, и начнет энергично готовить к охоте собак, лошадей и соколов.
   Едва закончила она свои пояснения, как в дверях  показался  капеллан.
Он тоже был толст, но мал ростом и бледен, как все  люди  лимфатического
склада. Созерцательная жизнь не подходит для тяжеловесных славянских на-
тур, и полнота священнослужителя была болезненна.  Он  ограничился  тем,
что почтительно поклонился баронессе и ее  гостье,  сказал  что-то  тихо
слуге и скрылся в ту же дверь, куда вышел барон. Тотчас же старик Ганс и
один из тех автоматов, которых Консуэло не  в  состоянии  была  отличить
друг от друга, до того они были во всем одинаковы,  могучи  и  степенны,
направились в гостиную. Не будучи в силах притворяться, будто  она  ест,
Консуэло обернулась, провожая их глазами. Но прежде чем слуги  дошли  до
двери, на пороге появилось новое существо, поразительнее  всех  прежних:
то был молодой человек высокого  роста,  с  необыкновенно  красивым,  но
страшно бледным лицом, одетый с головы до ног во все  черное.  Роскошная
бархатная накидка, отороченная куньим мехом, была скреплена на его  пле-
чах золотыми застежками. Длинные, черные как смоль волосы  в  беспорядке
свисали на его бледные щеки, обрамленные вьющейся от природы шелковистой
бородкой. Он сделал слугам, которые двинулись было ему навстречу,  пове-
лительный жест, и те, отступив, остановились неподвижно,  словно  прико-
ванные его взглядом. Затем, обернувшись к графу  Христиану,  шедшему  за
ним, он проговорил певучим голосом, в котором чувствовалось  необычайное
благородство:
   - Уверяю вас, отец мой, никогда еще я не был так спокоен. Нечто вели-
кое свершилось в моей судьбе, и небесная благодать снизошла на наш дом.
   - Да услышит тебя господь, дитя мое! - ответил старик, простирая руки
как бы для благословения.
   Молодой человек низко склонил голову под рукой отца, потом, выпрямив-
шись, с кротким, ясным лицом дошел до середины комнаты, слегка улыбнулся
Амелии, едва коснувшись пальцами протянутой ею руки, и несколько  секунд
пристально смотрел на Консуэло. Проникнувшись невольным уважением к  не-
му, Консуэло поклонилась, опустив глаза. Он же, не  отвечая  на  поклон,
продолжал смотреть на нее.
   - Эта молодая особа, - сказала ему по-немецки канонисса, - та  самая,
которая...
   Но он прервал ее, сделав жест, как бы говоривший: "Молчите, не мешай-
те ходу моих мыслей"; потом вдруг отвернулся и, не проявив ни удивления,
ни любопытства, медленно вышел через большую дверь.
   - Вы должны извинить, милая моя... - обратилась к Консуэло канонисса.
   - Простите, что я перебью вас, тетушка, - сказала Амелия, - вы  гово-
рите по-немецки, а ведь синьора не знает этого языка.
   - Милая синьора, - ответила по-итальянски Консуэло, - в детстве я го-
ворила на нескольких языках, так как много  путешествовала,  и  немецкий
язык я еще помню настолько, чтобы все прекрасно понимать. Правда,  я  не
решаюсь заговорить на нем, но если вы дадите  мне  несколько  уроков,  я
уверена, что скоро с ним справлюсь.
   - Значит, совсем как я, - снова заговорила по-немецки канонисса, -  я
все понимаю, что говорит синьора, а говорить сама на ее языке  не  могу.
Но раз она меня понимает, я хочу просить ее извинить невежливость  моего
племянника, не ответившего на ее поклон, ибо этот молодой человек сегод-
ня сильно занемог и после случившегося с ним обморока еще так слаб, что,
верно, не заметил ее... Не так ли, братец? - прибавила добрая  Венцесла-
ва, смущенная своей ложью и ища оправдания в глазах графа Христиана.
   - Милая сестра, - ответил старик, - вы очень великодушны,  желая  оп-
равдать моего сына. Но пусть синьора не удивляется ничему. Завтра мы  ей
все объясним с той откровенностью, с какой мы вполне  можем  говорить  с
приемной дочерью Порпоры и, надеюсь, в ближайшем будущем - другом  нашей
семьи.
   То был час, когда все расходились по своим комнатам; а в замке  царил
такой образцовый порядок, что, вздумай молодые девушки засидеться у сто-
ла, слуги, казавшиеся настоящими машинами, были бы способны, пожалуй, не
обращая внимания на их присутствие, вынести их стулья и погасить  свечи.
Консуэло к тому же жаждала уйти к себе, и Амелия проводила гостью в  на-
рядную, комфортабельную комнату, которую она велела приготовить рядом со
своей собственной.
   - Мне очень хотелось бы поболтать с вами часокдругой, - сказала  Аме-
лия, когда канонисса, исполнив долг любезной хозяйки, вышла из  комнаты.
- Мне не терпится познакомить вас со всем, что тут у нас происходит,  до
того, как вам придется столкнуться с нашими странностями. Но вы,  навер-
но, так устали, что больше всего хотите отдохнуть.
   - Это ничего не значит, синьора, - ответила Консуэло. - Правда, я вся
разбита, но состояние у меня такое возбужденное, что, боюсь, я всю  ночь
не сомкну глаз. Поэтому вы можете говорить со мной  сколько  угодно,  но
только по-немецки. Это будет мне полезно, а то я вижу, что граф  и  осо-
бенно канонисса не очень сильны в итальянском языке.
   - Давайте условимся так, - сказала Амелия, - вы сейчас ляжете в  пос-
тель, а я в это время пойду накину капот и  отпущу  горничную.  Потом  я
вернусь, сяду подле вас, и мы будем говорить по-немецки до тех пор, пока
вам не захочется спать. Согласны?
   - От всего сердца, - ответила новая гувернантка.


   XXV

   - Так знайте же, дорогая... - начала Амелия, закончив свои  приготов-
ления к задуманному разговору. - Однако я до сих пор не знаю вашего име-
ни, - улыбаясь, прибавила она. - Пора бы нам отбросить все титулы  цере-
монии: я хочу, чтобы вы меня звали просто Амелией, а я  вас  буду  назы-
вать...
   - У меня иностранное имя, трудно произносимое, - ответила Консуэло. -
Мой добрый учитель Порпора, отправляя меня сюда, приказал мне называться
его именем: покровители и учителя обычно поступают так  по  отношению  к
своим любимым ученикам; и вот отныне я разделяю честь носить его  имя  с
великим певцом Убером: его зовут Порпорино, а меня - Порпорина.  Но  это
слишком длинно, и вы, если хотите, зовите меня просто Нина.
   - Прекрасно! Пусть будет Нина, - согласилась Амелия. - А теперь  слу-
шайте: мне надо рассказать вам довольно длинную историю, ибо, если я  не
углублюсь в далекое прошлое, вы никогда не  сможете  понять  всего,  что
творится в нашем доме.
   - Я вся - и слух и внимание, - сказала Консуэло, ставшая Порпориной.
   - Вы, милая Нина, верно, имеете некоторое понятие об истории Чехии?
   - Увы, нет! - ответила Консуэло. - Мой учитель,  должно  быть,  писал
вам, что я не получила никакого образования. Единственное, что я немного
знаю, это историю музыки; что же касается истории Богемии, то она так же
мало известна мне, как и история всех других стран мира.
   - В таком случае, - сказала Амелия, - я вкратце сообщу  то,  что  вам
необходимо знать, чтобы понять мой рассказ. Триста с лишком лет тому на-
зад угнетенный и забитый народ, среди которого вы теперь очутились,  был
великим народом, смелым, непобедимым, героическим. Им, правда,  и  тогда
правили иностранцы, а насильно навязанная религия  была  ему  непонятна.
Бесчисленные монахи подавляли его; развратный, жестокий король издевался
над его достоинством, топтал его чувства. Но скрытая  злоба  и  глубокая
ненависть кипели, нарастая, в этом народе, пока наконец  не  разразилась
гроза: иностранные правители были изгнаны, религия реформирована, монас-
тыри разграблены и уничтожены, пьяница Венцеслав сброшен  с  престола  и
заключен в тюрьму. Сигналом к восстанию была казнь Яна Гуса  и  Иеронима
Пражского - двух мужественных богемских ученых, стремившихся исследовать
и осветить тайну католицизма. Они были вызваны на  церковный  собор,  им
обещана была полная безопасность и свобода слова, а потом их  осудили  и
сожгли на костре. Это предательство и гнусность так  возмутили  народное
чувство чести, что в Чехии и в большей части Германии сейчас же вспыхну-
ла война, длившаяся долгие годы. Эти кровавые войны известны под  назва-
нием гуситских. Бесчисленные и безобразные преступления были совершены с
обеих сторон. Нравы были жестоки и безжалостны в то время по всей земле,
а политические раздоры и религиозный фанатизм делали их еще более свире-
пыми. Чехия являлась для Европы олицетворением ужаса. Не буду  волновать
вас описанием тех страшных сцен, которые здесь происходили: вы и без то-
го подавлены видом этой дикой страны.  С  одной  стороны  -  бесконечные
убийства, пожары, эпидемии, костры, на  которых  живьем  сжигали  людей,
разрушенные и оскверненные храмы, повешенные и брошенные в кипящую смолу
священники и монахи. С другой стороны - обращенные в  развалины  города,
опустошенные края, измена, ложь, зверства, тысячи гуситов,  брошенных  в
рудники, целые пропасти, до краев наполненные их трупами, земля, усыпан-
ная их костями и костями их врагов. Свирепых гуситов долго еще не удава-
лось одолеть, с чувством ужаса мы и теперь произносим их имена. А  между
тем их патриотизм, их непоколебимая твердость, их сказочные подвиги  не-
вольно будят в глубине души чувство гордости  и  восхищения,  и  молодым
умам, подобным моему, порой бывает трудно скрыть эти чувства.
   - А зачем их скрывать? - наивно спросила Консуэло.
   - Да потому, что после долгой, упорной борьбы Чехия снова подпала под
иго рабства, потому, Нина дорогая, что Чехии больше не существует... На-
ши властители прекрасно понимали, что свобода религии в нашей  стране  -
это и ее политическая свобода. Вот почему они задушили и ту и другую.
   - До чего я невежественна! - воскликнула Консуэло. - Никогда ни о чем
подобном не слышала и даже не подозревала, что люди бывали так злы.
   - Сто лет спустя после Яна Гуса, - продолжала Амелия, - новый ученый,
новый фанатик - бедный монах по имени Мартин Лютер -  снова  пробудил  в
народе дух национальной гордости, внушил Чехии и всем  независимым  про-
винциям Германии ненависть к чужеземному игу  и  возбудил  народ  против
пап. Самые могущественные короли оставались  католиками  не  столько  из
любви к этой религии, сколько из жажды  неограниченной  власти.  Австрия
соединилась с нами, чтобы раздавить нас, и вот  новая  война,  названная
Тридцатилетней, сокрушила, уничтожила нашу нацию. С самого  начала  этой
войны Чехия стала добычей более сильного противника; Австрия  обращалась
с нами, как с побежденными: она отняла у нас нашу  веру,  нашу  свободу,
наш язык и даже самое наше имя. Отцы наши мужественно сопротивлялись, но
иго императора все более и более давило нас. Вот уже сто  двадцать  лет,
как наше дворянство, разоренное, обессиленное поборами, битвами и пытка-
ми, было принуждено либо бежать с родины, либо  переменить  свою  нацио-
нальность, отказавшись от своего происхождения, сменив свои  фамилии  на
немецкие (запомните, это), отрекшись от своей веры. Книги наши были сож-
жены, школы разрушены, - словом, нас обратили в  австрийцев.  Мы  теперь
всего лишь провинция империи. В славянской земле слышен немецкий  говор,
- этим все сказано.
   - Вы и теперь страдаете от этого рабства и стыдитесь его? Я это пони-
маю и уже ненавижу Австрию всем сердцем!
   - Тише! Тише! - воскликнула юная баронесса. - Говорить это громко не-
безопасно под мрачным небом Чехии. В этом замке только у одного человека
хватает храбрости и безумия произнести то, что вы  сейчас  сказали,  моя
дорогая Нина! И человек этот - мой кузен Альберт.
   - Так вот причина грусти, которая написана на  его  лице!  -  сказала
Консуэло. - При первом же взгляде я прониклась невольным уважением к не-
му.
   - О моя прекрасная львица святого Марка! - воскликнула Амелия,  пора-
женная благородным воодушевлением, которое вдруг  озарило  бледное  лицо
подруги. - Вы все принимаете слишком всерьез. Боюсь, что через несколько
дней мой кузен возбудит в вас скорее сострадание, чем уважение.
   - Одно может не мешать другому, - возразила Консуэло. - Но что вы хо-
тите сказать этим, дорогая баронесса? Объясните.
   - Так слушайте же меня хорошенько, - продолжала Амелия. - Наша  семья
строго католическая, верная церкви и империи. Мы носим саксонскую  фами-
лию, и наши предки по саксонской линии всегда  были  правоверными.  Если
когда-нибудь, на ваше несчастье, моя тетя канонисса вздумает познакомить
вас со всеми заслугами наших предков, немецких графов и  баронов,  перед
святой церковью, она убедит вас в том, что на нашем гербе нет ни  малей-
шего пятнышка ереси. Даже в тот  период,  когда  Саксония  была  протес-
тантской, Рудольштадты предпочли скорее  лишиться  своих  протестантских
избирателей, чем покинуть лоно римской церкви. Но тетушка никогда не ре-
шится превозносить эти заслуги предков  в  присутствии  графа  Альберта,
иначе вы услышали бы от него самые поразительные вещи, какие  когда