рав в другом конце комнаты графа Христиана,
барона, канониссу и капеллана, горячо уговаривал их. Один только  капел-
лан сделал робкое с виду возражение, говорившее, однако, об упорной нас-
тойчивости священника.
   - Если ваши сиятельства потребуют, - сказал он, - я благословлю  этот
брак, но так как граф Альберт не причастен благодати, следовало бы, что-
бы он предварительно через покаяние и соборование примирился с церковью.
   - Соборование! Господи, да неужели дело дошло уже до этого? -  произ-
несла, сдерживая стон, канонисса.
   - Да, дошло, - ответил Сюпервиль, который как светский человек и  фи-
лософ-вольтерьянец с презрением относился и к самому капеллану и  к  его
возражениям, - и нельзя терять ни минуты, если господин капеллан настаи-
вает на подобном условии и желает мучить  больного  мрачной  обстановкой
предсмертного обряда.
   - А не думаете ли вы, доктор, что обряд более  радостный  и  желанный
может вернуть его к жизни? - спросил граф Христиан, в котором происходи-
ла борьба между благочестием и отцовской любовью.
   - Я ни за что не ручаюсь, - ответил Сюпервиль, - но смею сказать, что
возлагаю на это большие надежды... Было время,  когда  ваше  сиятельство
давали свое согласие на этот брак...
   - Я всегда был согласен на него, никогда не был против, - прервал его
граф, намеренно повышая голос. - Маэстро Порпора, опекун молодой  девуш-
ки, написал мне, что он никогда не даст своего согласия на ее брак с мо-
им сыном и что его воспитанница сама отказывается от него.  Увы!  Это  и
нанесло смертельный удар молодому графу, - прибавил он, понизив голос.
   - Вы слышите, что говорит отец? - прошептал Альберт на ухо  Консуэло.
- Но пусть угрызения совести не мучают вас. Я поверил тому, что вы поки-
даете меня, и поддался отчаянию, но с неделю назад ко мне  вернулся  ра-
зум, - они зовут это безумием, - и я читал в сердцах, находящихся  вдали
от меня, подобно тому как другие читают распечатанные  письма.  Одновре-
менно я увидел прошедшее, настоящее и будущее. Я наконец узнал,  Консуэ-
ло, что ты была верна своей клятве, делала все возможное, чтобы полюбить
меня, и действительно любила в течение нескольких часов.  Но  нас  обоих
обманули. Прости своему учителю так же, как я прощаю ему.
   Консуэло поискала глазами Порпору. Он не мог слышать  слов  Альберта,
но, смущенный тем, что сказал граф Христиан, в волнении ходил подле  ка-
мина. Она посмотрела на него с глубоким упреком, и маэстро так ясно  по-
чувствовал свою вину, что в немой запальчивости ударил себя по лбу кула-
ком. Альберт знаком показал Консуэло, чтобы она подвела к нему маэстро и
помогла протянуть ему руку. Порпора поднес эту ледяную руку к своим  гу-
бам и зарыдал. Совесть мучила его, нашептывала, что он убил человека, но
раскаяние искупило его безрассудство.
   Альберт опять показал знаком, что хочет слышать, какой ответ его род-
ные дают Сюпервилю, и он расслышал их слова, хотя те говорили так  тихо,
что Консуэло и Порпора, стоявшие подле него на коленях, не могли уловить
ни единого звука.
   Капеллан отбивался от едкой иронии доктора. Канонисса старалась, сме-
шивая суеверие с терпимостью, христианское милосердие с материнской  лю-
бовью, примирить идеи, непримиримые с католическими догматами. Спор вер-
телся только вокруг формальности, а именно: капеллан не считал возможным
совершать таинство брака над еретиком, пока тот,  по  крайней  мере,  не
обещает немедленно принять католичество.  Сюпервиль,  не  останавливаясь
перед ложью, уверял, что граф Альберт якобы  обещал  ему,  обвенчавшись,
исповедовать любую религию. Капеллан не поддавался обману. Наконец  граф
Христиан, преисполненный спокойной твердости и простой логики  человеко-
любия, поборов, как всегда, после долгой нерешительности свою  бесхарак-
терность, прекратил домашние распри и положил конец спору.
   - Господин капеллан, - сказал он, - нет такого закона, который  опре-
деленно запрещал бы вам венчать католичку с еретиком. Церковь  допускает
подобные браки. Считайте же Консуэло правоверной, а сына моего  еретиком
и немедленно обвенчайте их. Вы ведь знаете, что обручение и  исповедь  -
не более как обряды, освященные обычаем, и могут быть обойдены в некото-
рых крайних случаях. Этот брак может  вызвать  благоприятный  поворот  в
состоянии здоровья Альберта, а когда он выздоровеет, мы с вами  подумаем
об его обращении.
   Капеллан никогда не противился воле старого Христиана, - в делах  со-
вести он был для него большим авторитетом, чем сам папа римский. Остава-
лось только убедить Консуэло. Один Альберт подумал об этом, и,  притянув
к себе любимую, он смог без посторонней помощи обнять ее шею своими  вы-
сохшими, ставшими легкими, как тростник, руками.
   - Консуэло, - прошептал он, - в эту минуту я читаю в твоей  душе:  ты
готова отдать свою жизнь, чтобы воскресить мою. Это уже  невозможно,  но
ты в состоянии простым усилием воли спасти меня для вечной жизни. Я  не-
надолго уйду от тебя, а там снова вернусь на землю путем  нового  рожде-
ния. И если теперь, в последний час, ты покинешь меня, я вернусь сюда  в
отчаянии, с тяготеющим надо мной проклятием. Как тебе известно, преступ-
ления Яна Жижки еще не вполне искуплены, и одна ты,  сестра  моя  Ванда,
можешь очистить меня в этой фазе моей жизни. Мы - брат и сестра,  а  лю-
бовниками мы можем стать только после того, как смерть еще  раз  пройдет
между нами. Но мы должны поклясться друг другу быть мужем и женой.  Сог-
ласись произнести эту клятву, и я смогу возродиться спокойным, сильным и
свободным, как другие люди, и избавиться от воспоминаний о моих  прежних
существованиях, составляющих мою пытку,  мое  наказание  в  течение  уже
стольких веков. Такая клятва не свяжет тебя со мной в этой жизни,  кото-
рую я покидаю через час, но она соединит нас в вечности. Это  будет  как
бы печатью, которая поможет нам узнать друг друга, когда тень смерти ос-
лабит ясность наших воспоминаний. Соглашайся! Будет совершен  католичес-
кий обряд, и я иду на это, так как он один может узаконить в представле-
нии людей наше обладание друг другом. Мне необходимо унести в могилу эту
санкцию. Брак без одобрения родителей, на мой взгляд, - брак несовершен-
ный. А сам обряд имеет мало значения для меня. Наш союз будет так же не-
разрывен в наших сердцах, как он священен в наших мыслях. Соглашайся же!
   - Я согласна! - воскликнула  Консуэло,  прижимая  губы  к  холодному,
бескровному челу своего жениха.
   Эти слова были услышаны всеми.
   - Ну, поспешим, - сказал Сюпервиль и решительно стал торопить  капел-
лана, который тут же позвал слуг и немедленно принялся готовить все  для
совершения обряда. Граф, несколько оживившись, подошел и сел подле  сына
и Консуэло. Добрая канонисса поблагодарила невесту за ее согласие,  при-
чем даже стала перед нею на колени и поцеловала ей руки.  Барон  Фридрих
тихо плакал, казалось, не понимая даже, что происходит  вокруг  него.  В
мгновение ока был сооружен алтарь перед камином гостиной. Слуг  отпусти-
ли. Те решили, что дело идет только о соборовании и  состояние  здоровья
больного требует, чтобы было как можно тише и как можно  больше  чистого
воздуха. Порпора с Сюпервилем были свидетелями. Альберт вдруг почувство-
вал такой прилив сил, что смог произнести ясным и звучным голосом  реши-
тельное "да" и брачную формулу. Семья стала горячо надеяться  на  выздо-
ровление.
   Едва успел капеллан произнести над головами новобрачных последнюю мо-
литву, как Альберт поднялся, бросился в объятия  отца;  так  же  стреми-
тельно и с необычайной силой обнял он тетку, дядю и Порпору. Затем снова
опустился в кресло, прижал к своей груди Консуэло и воскликнул:
   - Я спасен!
   - Это последнее проявление жизненных сил, последние предсмертные кон-
вульсии, - сказал, обращаясь к Порпоре, Сюпервиль, который несколько раз
во время венчания щупал пульс умирающего и вглядывался в его лицо.
   И в самом деле, руки Альберта раскрылись, вытянулись и упали на коле-
ни. Старый Цинабр, в продолжение всей болезни спавший у ног своего хозя-
ина, поднял голову и три раза отчаянно взвыл. Взгляд Альберта  был  уст-
ремлен на Консуэло, рот его оставался полуоткрытым - как  бы  для  того,
чтобы говорить с ней; легкий румянец появился на его  щеках,  затем  тот
особый оттенок, та невыразимая, неописуемая тень, что медленно  сползает
от лба к губам, покрыла его белой пеленой. В  течение  минуты  лицо  его
принимало различные выражения все более и более суровой сосредоточеннос-
ти и покорности, пока не застыло в величавом спокойствии и  строгой  не-
подвижности.
   Безмолвие ужаса, царившее над трепещущей семьей, было нарушено  голо-
сом доктора, произнесшим с унылой торжественностью слова, на которые нет
ответа:
   - Это смерть!


   CV

   Граф Христиан упал в кресло, словно сраженный громом; канонисса исте-
рически зарыдала и бросилась к Альберту, точно надеялась своими  ласками
оживить его. Барон Фридрих пробормотал несколько бессвязных  и  бессмыс-
ленных слов, словно человек, впавший в тихое  помешательство.  Сюпервиль
подошел к Консуэло, чья напряженная  неподвижность  пугала  больше,  чем
бурное отчаяние других.
   - Не заботьтесь обо мне, сударь, - сказала она ему. - И вы, друг мой,
- убеждала она Порпору, обратившего в первую минуту все свое внимание на
нее. - Лучше уведите несчастных родственников.  Займитесь  ими,  думайте
только о них, а я останусь здесь. Мертвым нужны лишь почтение и молитва.
   Графа и барона увели без всякого сопротивления с их стороны. Канонис-
су, холодную и неподвижную как труп, унесли в ее комнату,  куда  за  ней
для оказания помощи пошел Сюпервиль. Порпора, не зная  сам,  что  с  ним
творится, спустился в сад и зашагал там как сумасшедший.  Он  задыхался.
Его чувствительность была как бы заключена в броню сухости, скорее внеш-
нюю, но с которой он уже свыкся как с привычкой. Сцены  смерти  и  ужаса
поразили его впечатлительное воображение, и он долго бродил  при  лунном
свете, преследуемый зловещими  голосами,  певшими  над  самым  его  ухом
страшное погребальное песнопение "Dies irae" [54].
   Консуэло осталась одна подле Альберта, ибо не успел капеллан  присту-
пить к молитве за усопших, как свалился без чувств, и его также пришлось
унести. Бедняга во время болезни Альберта упорно просиживал с канониссой
подле него все ночи напролет и окончательно выбился из сил.
   Графиня Рудольштадт, стоя на коленях у трупа своего мужа,  держа  его
ледяные руки в своих, положив голову на переставшее биться сердце,  пог-
рузилась в глубокое, сосредоточенное размышление. Она не  чувствовала  в
эту прощальную минуту того, что принято называть горем. По крайней  мере
она не испытывала той безысходной печали, которая неизбежна  при  потере
существа, нужного нам каждую минуту для  нашего  счастья.  Любовь  ее  к
Альберту не носила характера такой близости, и смерть его  не  создавала
осязательной пустоты в ее жизни. К нашему отчаянию при потере тех,  кого
мы любим, нередко тайно примешивается любовь к самому себе  и  малодушие
перед новыми обязанностями, налагаемыми на нас их утратой. Отчасти такое
чувство законно, но только отчасти, и с ним должно бороться, хотя оно  и
естественно. Ничто подобное не могло примешаться к торжественной  печали
Консуэло. Жизнь Альберта была чужда ее жизни во всех  отношениях,  кроме
одного - он удовлетворял в ней потребность в восхищении, уважении и сим-
патии. Она примирилась с мыслью жить без  него,  отрешилась  от  всякого
проявления любви, которую еще два дня назад считала  уже  потерянной.  В
ней остались только потребность и желание быть верной священной памяти о
нем. Альберт уже раньше умер для нее, и теперь он был не более, а в  не-
которых отношениях, пожалуй, даже менее мертв, так как  Консуэло,  долго
общаясь с такой необыкновенной душой, путем размышлений и мечтаний  сама
пришла к поэтическому верованию Альберта в переселение душ. Это  верова-
ние ее главным образом зиждилось на отвращении,  которое  она  питала  к
идее богамстителя, посылающего человека после смерти в ад, и на  христи-
анской вере в вечную жизнь души. Альберт, живой, но предубежденный  про-
тив нее обманчивыми внешними признаками, изменивший любви к ней или сне-
даемый подозрениями, представлялся ей  точно  в  тумане,  живущим  новой
жизнью, такой неполной в сравнении с той,  которую  он  хотел  посвятить
возвышенной любви и непоколебимому доверию. А Альберт,  в  которого  она
снова может верить, которым может восторгаться, Альберт, умерший  на  ее
груди, не умер для нее. Да разве не жил он  полной  жизнью,  пройдя  под
триумфальной аркой прекрасной смерти, которая ведет либо к таинственному
временному отдыху, либо к немедленному пробуждению в более чистом и  бо-
лее благоприятном окружении? Умереть, борясь со своей  собственной  сла-
бостью, чтобы возродиться сильным, умереть, прощая  злым,  чтобы  возро-
диться под влиянием и покровительством великодушных сердец, умереть  ис-
терзанным искренними угрызениями совести, чтобы возродиться прощенным  и
очищенным, с врожденными добродетелями, - да разве все это  не  является
чудесной наградой?
   Консуэло, посвященная Альбертом в учение,  источником  которого  были
гуситы старой Чехии и таинственные секты былых веков (а те имели связь с
серьезными толкователями мыслей самого Христа и  его  предшественников),
Консуэло, уверенная, что душа ее супруга не сразу оторвалась от ее души,
чтобы воспарить в недосягаемых фантастических  эмпиреях,  примешивала  к
новому восприятию мира кое-какие суеверные воспоминания своего отрочест-
ва. Она верила в привидения, как верят в них дети народа. Не раз  ей  во
сне являлся призрак матери, покровительствовавший  ей  и  охранявший  от
опасности. То было своего рода верование в вечный союз умерших душ с ми-
ром живых, ибо суеверие простодушных народов, по-видимому,  существовало
всегда как протест против мнения законодателей  от  религии  об  оконча-
тельном исчезновении человеческой сущности, либо поднимающейся на  небо,
либо спускающейся в ад.
   И Консуэло, прижавшись к  груди  трупа,  не  представляла  себе,  что
Альберт мертв, и не сознавала всего ужаса этого  слова,  этого  зрелища,
этой идеи. Она не верила, что духовная жизнь могла так скоро исчезнуть и
этот мозг, это сердце, переставшее биться, угасли навсегда.
   "Нет, - думала она, - божественная  искра,  быть  может,  еще  тлеет,
прежде чем раствориться в лоне бога, который приемлет ее для того, чтобы
отослать в жизнь вселенной под новым обликом. Быть может, существует еще
какая-нибудь таинственная, неведомая жизнь в этой едва  остывшей  груди.
Да и где бы ни находилась душа Альберта, она видит,  она  понимает,  она
знает, что происходит вокруг его бренных останков. Быть  может,  в  моей
любви он ищет пищи для своей новой деятельности, в моей вере - силы, по-
буждающей искать в боге стремление к воскресению".
   И, погруженная в эти неясные думы, она  продолжала  любить  Альберта,
открывала ему свою душу, обещала свою преданность,  повторяла  клятву  в
верности, только что данную ему перед богом и его  семьей;  словом,  она
продолжала относиться к нему и мысленно и в сердце своем не как к покой-
нику, которого оплакивают, ибо расстаются с ним, а как к живому, чей сон
охраняют до тех пор, пока не встретят с улыбкой его пробуждение.
   Придя в себя, Порпора с ужасом вспомнил о том, в каком  состоянии  он
оставил свою воспитанницу, и поспешил к ней. Он был удивлен,  застав  ее
совсем спокойной, как будто она сидела у изголовья больного  друга.  Ма-
эстро хотел было уговорить, убедить ее пойти отдохнуть.
   - Не говорите ненужных слов пред этим уснувшим  ангелом,  -  ответила
она. - Идите отдохните сами, дорогой мой учитель, а я здесь отдыхаю.
   - Ты, стало быть, хочешь уморить себя? - с какимто отчаянием прогово-
рил Порпора.
   - Нет, друг мой, я буду жить, - отвечала Консуэло, - и  выполню  свой
долг и перед ним и перед вами, но в эту ночь я не покину его ни на мину-
ту.
   Так как в доме ничего не делалось без приказания канониссы,  а  слуги
относились к молодому графу с суеверным страхом, то никто из них в тече-
ние ночи не посмел приблизиться к гостиной, где Консуэло оставалась одна
с Альбертом; Порпора же и доктор все время переходили из графских покоев
то в комнату канониссы, то в комнату капеллана.  Время  от  времени  они
"заходили осведомить Консуэло о состоянии несчастных родных  Альберта  и
справиться относительно нее самой. Им было совершенно непонятно  ее  му-
жество.
   Наконец под утро  все  успокоилось.  Тяжелый  сон  одолел  сильнейшую
скорбь. Доктор, выбившись из сил, пошел прилечь. Порпора уснул в кресле,
прислонившись головой к краю кровати графа Христиана. Одна  Консуэло  не
чувствовала потребности забыться. Погруженная в свои  думы,  то  усердно
молясь, то восторженно мечтая, она имела только одного бессменного това-
рища - опечаленного Цинабра; верный пес время от времени смотрел на сво-
его хозяина, лизал его руку и, отвыкнув уже от ласки этой иссохшей руки,
снова покорно укладывался, положив голову на неподвижные лапы.
   Когда солнце, поднимаясь из-за деревьев сада, озарило своим пурпурным
светом чело Альберта, в гостиную вошла канонисса; ее приход вывел Консу-
эло из задумчивости. Граф не смог подняться с постели, но барон  Фридрих
машинально пришел помолиться перед алтарем вместе с сестрой  и  капелла-
ном; затем стали говорить о погребении, и канонисса, находя  снова  силы
для житейских забот, велела позвать горничных и старого Ганса.
   Тут доктор и Порпора потребовали, чтобы Консуэло пошла  отдохнуть,  и
она покорилась, побывав предварительно у постели графа Христиана,  кото-
рый взглянул на нее, словно не замечая. Нельзя было сказать, спит он или
бодрствует. Глаза его были открыты, дышал он ровно, но в лице отсутство-
вало всякое выражение.
   Консуэло, проспав несколько часов, проснулась и спустилась  в  гости-
ную; сердце ее  страшно  сжалось,  -  она  увидела  комнату  опустевшей.
Альберта уложили на пышные носилки и перенесли  в  часовню.  Его  пустое
кресло стояло на том же месте, где Консуэло видела его накануне. Это бы-
ло все, что осталось от  Альберта  в  этой  комнате,  бывшей  в  течение
стольких горьких дней жизненным центром всей семьи. Даже  и  собаки  его
здесь не было. Весеннее солнце оживляло печальные  покои,  и  с  дерзкой
смелостью свистели в саду дрозды.
   Тихонько прошла Консуэло в соседнюю комнату, дверь в нее  была  полу-
открыта. Граф Христиан продолжал лежать, оставаясь как бы безучастным  к
страшной утрате. Его сестра, перенесшая на него  всю  заботу,  какую  до
этого уделяла Альберту, неусыпно ухаживала за  ним.  Барон  бессмысленно
смотрел на пылавшие в камине поленья; только слезы, невольно  катившиеся
по его щекам, которых он и не думал утирать, говорили о том, что, к нес-
частью, он не лишился памяти.
   Консуэло подошла к канониссе и хотела поцеловать ей руку, но  та  от-
дернула руку с непреодолимым отвращением. Бедная Венцеслава видела в мо-
лодой девушке бич, причину гибели племянника. Первое время она с негодо-
ванием относилась к проекту их брака и всеми  силами  восставала  против
него, а потом, увидев, что нет возможности заставить  Альберта  от  него
отказаться и что от этого зависит его здоровье, рассудок и самая  жизнь,
даже желала этого брака и торопила его с таким же пылом,  какой  вначале
вносила в свой ужас и отвращение.  Отказ  Порпоры,  непобедимая  страсть
Консуэло к театру, - а маэстро не побоялся приписать ей это  чувство,  -
словом, вся льстивая и пагубная ложь, которой были полны  несколько  его
писем к графу Христиану, - в них он ни разу не заикнулся о письмах,  на-
писанных самою Консуэло и уничтоженных им, - все это сильно огорчало от-
ца Альберта и приводило в страшное негодование канониссу. Она возненави-
дела и стала презирать Консуэло. По ее словам, она могла бы простить де-
вушке, что та свела с у