инкогнито. Я знаю, что это его мания и он считает оскорблени-
ем, если его не принимают за того, за кого он себя выдает. Вы  заметили,
что я обращался с ним, как с простым офицером, а между тем...
   Графу смертельно хотелось все выболтать, но светские приличия не поз-
волили ему произнести имя, повидимому столь священное.
   Он избрал нечто среднее и, подавая Консуэло  свою  зрительную  трубу,
сказал:
   - Взгляните, как удачно сделана эта импровизированная  арка.  До  нее
отсюда не меньше полумили, а я уверен, что в мою превосходную зрительную
трубу вы сможете прочесть, что на ней написано. В каждой букве по  двад-
цать футов, хотя они и кажутся вам совсем крохотными. Но все-таки  вгля-
дитесь хорошенько...
   Консуэло посмотрела и без труда разобрала надпись, раскрывшую ей тай-
ну всей этой комедии:
   "Да здравствует Фридрих Великий!"
   - Ах! Господин граф! - воскликнула она с тревогой. - Опасно подобному
лицу путешествовать таким образом, да, пожалуй,  еще  опаснее  принимать
его у себя!
   - Я вас не понимаю, - сказал граф, - мы живем в мирное время.  Никому
теперь не пришло бы в голову причинить ему малейшее зло, и уж  никто  не
счел бы непатриотичным оказать такому гостю почтительный прием.
   Консуэло погрузилась в свои думы. Годиц вывел ее из этого  состояния,
сказав, что у него к ней нижайшая просьба. Он  боится  злоупотребить  ее
добротой, но это такое важное дело, что он все-таки  принужден  решиться
затруднить ее. После многих разглагольствований он наконец проговорил  с
таинственным и серьезным видом:
   - Дело вот в чем: не согласились бы вы взять на себя роль призрака?
   - Какого призрака? - спросила Консуэло, все мысли которой были заняты
исключительно Фридрихом и событиями того вечера.
   - Призрака, который приходит во время десерта за  маркграфиней  и  ее
гостями, чтобы проводить их по галерее преисподней  в  театральный  зал,
где их должны встретить олимпийские боги. Венера на сцене появляется  не
сразу, и вы имели бы время сбросить за кулисами саван призрака, под  ко-
торым на вас будет надет великолепный наряд матери Амура -  из  розового
атласа, весь в обтяжку, с очень маленькими фижмами, с бантами в серебря-
ных и золотых блестках; волосы не напудрены, украшены жемчугом,  перьями
и розами, - туалет очень скромный и неподражаемый по изяществу.  Увидите
сами! Ну что, согласны вы изображать призрак? Ведь тут надо выступать  с
большим достоинством, и к тому же ни одна из моих  маленьких  актрис  не
дерзнула бы сказать ее высочеству: "Следуйте за мной". Слова  эти  очень
нелегко произнести; и я решил, что только гениальная личность может ока-
заться тут на высоте. Что вы думаете об этом?
   - Слова чудесные, и я с огромным  удовольствием  беру  на  себя  роль
призрака, - смеясь, ответила Консуэло.
   - Да вы просто ангел! Настоящий ангел! - воскликнул  граф,  целуя  ей
руку.
   Но увы! Столь долгожданный день, празднество, блестящее  празднество,
мечта, лелеемая графом в течение целой зимы и заставившая  его  предпри-
нять для ее осуществления несколько путешествий в  Моравию,  -  все  это
пошло прахом, как и страстная, мрачная месть Карла... На следующий  день
к полудню все было готово. Росвальдцы были во всеоружии;  нимфы,  гении,
дикари, карлики, великаны, мандарины, призраки, дрожа от холода,  ждали,
каждый на своем месте, момента, чтобы начать действовать. Горная  дорога
была очищена от снега и усыпана мхом и фиалками.  Многочисленные  гости,
съехавшиеся из соседних замков и даже из  довольно  отдаленных  городов,
составляли достойную свиту хозяину замка,  как  вдруг,  увы,  нежданная,
словно громовой удар, весть разом все перевернула!  Гонец,  прискакавший
во весь опор, сообщил: "Карета маркграфини опрокинулась в ров, ее  высо-
чество при этом повредила себе два  ребра  и  вынуждена  остановиться  в
Ольмюце, куда ее высочество и просит графа  пожаловать".  Толпа  рассея-
лась. Граф в сопровождении Карла, который уже успел прийти в себя, вско-
чил на лучшего своего коня и помчался, сказав  предварительно  несколько
слов дворецкому. "Забавы", "ручьи", "часы",  "реки"  снова  облеклись  в
свои меховые сапоги и суконные кафтаны и отправились на  работы  по  хо-
зяйству, вперемежку с "китайцами", "пиратами", "друидами" и "людоедами".
Гости уселись в экипажи, и карета, в которой приехал  Порпора  со  своей
ученицей, снова была предоставлена в их распоряжение. Дворецкий, соглас-
но полученному приказу, вручил им условленную сумму и настоял, чтобы они
ее приняли, хотя она и была заработана ими только наполовину. В  тот  же
день они покатили по пражской дороге. Профессор был в восторге от  того,
что избавился от разноплеменной музыки  и  многоязычных  кантат  хозяина
замка, а Консуэло, поглядывая в сторону Силезии, горевала, что, уезжая в
противоположную сторону от глацского узника, не имеет ни малейшей надеж-
ды облегчить его тяжелую участь.
   В тот же день барон фон Кройц, переночевав в  деревне  неподалеку  от
моравской границы, отправился оттуда утром в большой дорожной  карете  в
сопровождении своих пажей, ехавших верхом, и свитского экипажа, в  кото-
ром находился его чиновник и дорожная казна; приближаясь к городу Нейсу,
он вступил в разговор со своим офицером, или, вернее  сказать,  адъютан-
том, бароном фон Будденброком. Надо заметить, что, недовольный  бестакт-
ностью, проявленной офицером накануне, барон впервые со времени  отъезда
из Росвальда заговорил с ним.
   - А что это была за иллюминация? - начал он. - Я  издали  заметил  ее
над холмом, у подножия которого мы должны были  проезжать,  огибая  парк
этого графа Годица.
   - Государь, - ответил, дрожа, Будденброк, - я не заметил иллюминации.
   - Напрасно! Человек, сопровождающий меня, должен все видеть.
   - Ваше величество должны простить меня, принимая во  внимание  смяте-
ние, в какое повергло меня намерение этого злодея...
   - Вы ничего не понимаете! Этот человек - фанатик, несчастный  католи-
ческий ханжа, ожесточенный  проповедями,  которые  богемские  священники
произносили против меня во время войны; окончательно же  вывело  его  из
себя какое-то, по-видимому, личное горе. Вероятно, это крестьянин,  уве-
зенный в мою армию, один из тех дезертиров, которых мы иногда вылавлива-
ли, несмотря на принятые ими предосторожности...
   - Ваше величество, можете быть уверены, что завтра же этот злодей бу-
дет снова схвачен.
   - Вы уже отдали приказание, чтоб его выкрали у графа Годица?
   - Пока еще нет, государь, но как только приеду в Нейс, сейчас же пош-
лю за ним четырех людей, очень ловких и очень решительных...
   - Запрещаю вам; напротив, соберите сведения об этом человеке, и  если
действительно его семья стала жертвой войны, как это можно  было  понять
из его бессвязных речей, то вы позаботитесь о выдаче ему тысячи  талеров
и сообщите силезским вербовщикам, чтобы те навсегда оставили его  в  по-
кое. Слышите? Его зовут Карлом, он очень высокого роста, чех, в  услуже-
нии у графа Годица. Всех этих данных совершенно достаточно, чтобы  легко
разыскать его, узнать его фамилию и его положение.
   - Слушаю, ваше величество.
   - Надеюсь! А какого вы мнения об этом профессоре музыки?
   - Маэстро Порпоре? На меня он произвел впечатление  дурака,  человека
самонадеянного, с очень неприятным характером.
   - А я вам говорю, что это человек  выдающийся  в  области  искусства,
чрезвычайно умный и одаренный занятной иронией. Когда он достигнет вмес-
те со своей ученицей прусской границы, вы вышлете ему хороший экипаж.
   - Слушаю, ваше величество.
   - И пусть он сядет в него один. Вы слышите? Один! И это  должно  быть
предложено ему очень почтительно.
   - Слушаю, ваше величество.
   - А дальше...
   - А дальше вашему величеству угодно, чтоб его доставили в Берлин?
   - Вы сегодня просто рехнулись! Я хочу, чтобы его доставили в Дрезден,
а оттуда в Прагу, пожелай он этого, и даже в Вену, если таковы его наме-
рения; и все это за мой счет. Раз я отвлек такого уважаемого человека от
занятий, я обязан доставить его туда, откуда взял, не вводя ни  в  какие
издержки. Но я желаю, чтобы ноги его не было в моих владениях: он  слиш-
ком умен для нас.
   - Какие же будут приказания вашего величества относительно певицы?
   - Ее отвезут под конвоем, захочет она этого или нет, в Сан-Суси и от-
ведут ей помещение в замке.
   - В замке, государь?
   - Что вы? Оглохли, что ли? В квартире Барберини.
   - Ас Барберини, государь, как же мы поступим?
   - Барберини уже отбыла из Берлина. Она уехала. Вы этого разве не зна-
ли?
   - Не знал, государь.
   - Что же вы, наконец, знаете? И как только эта девица приедет, сейчас
же доложите мне об этом, в какой бы час дня или ночи это ни было. Вы ме-
ня поняли? Вот первые приказы, которые вы велите вписать в реестр за но-
мером один заведующему моей дорожной казной: пособие Карлу, отправка об-
ратно Порпоры, передача Порпорине всех почестей и доходов Барберини. Ну,
вот мы и у городских ворот! Развеселись  же,  Будденброк,  и  постарайся
быть чуточку менее глупым, когда мне снова вздумается  путешествовать  с
тобой инкогнито!


   CIII

   Порпора и Консуэло прибыли в Прагу с наступлением темноты. Стояла до-
вольно холодная погода. Луна заливала своим светом старинный город, сох-
ранивший религиозный и воинственный дух своего прошлого. Наши  путешест-
венники въехали через так называемые Росторские ворота и, проехав  часть
города, расположенную на правом берегу Влтавы, благополучно добрались до
середины моста. Тут карету сильно тряхнуло, и она сразу остановилась.
   - Господи Иисусе Христе! - воскликнул возница. - Вот тебе и на! Нужно
же было лошади упасть перед статуей! Плохая примета! Да поможет нам свя-
той Иоанн Непомук!
   Консуэло, видя, что лошадь запуталась в постромках и кучеру  придется
немало времени провозиться над тем, чтобы поднять ее и привести в  поря-
док сбрую - лопнуло несколько ремней, - предложила своему учителю  выйти
из экипажа, размять ноги и согреться. Порпора согласился, и Консуэло по-
дошла к перилам моста, желая ознакомиться  с  окружающей  местностью.  С
этого места два разных города, расположенные амфитеатром и  составляющие
Прагу, - один - так называемый "новый", построенный в 1348  году  Карлом
IV, и другой - "старый", основанный в глубочайшей древности, -  казались
двумя черными каменными грядами; над ними там и сям, на более  возвышен-
ных местах, поднимались стройные шпили старинных зданий и мрачные  зубцы
укреплений. Влтава, темная и быстрая, устремлялась под мост очень  стро-
гого стиля - место действия стольких трагических событий в  истории  Че-
хии, а луна, отражаясь в водах Влтавы, бледными бликами освещала  голову
высокочтимой статуи святого Непомука. Консуэло стала всматриваться в ли-
цо святого ученого, казалось, с грустью взиравшего на волны.  Легенда  о
святом Непомуке прекрасна, а имя его почитает каждый, кто ценит  незави-
симость и верность. Исповедник императрицы Иоанны отказался выдать тайну
ее исповеди, и пьяница Венцеслав, пожелавший узнать помыслы своей  жены,
не имея возможности что-либо выведать у  знаменитого  ученого,  приказал
утопить его под Пражским мостом. Предание гласит, что в тот момент, ког-
да Непомук исчез под водой, пять звезд загорелись над  едва  закрывшейся
пучиной, словно венец мученика еще с минуту носился по волнам. В  память
этого чуда пять металлических звезд были вделаны в каменные перила моста
на том самом месте, откуда был сброшен Непомук.
   Мать Консуэло, Розамунда, женщина очень  набожная,  всегда  с  теплым
чувством вспоминала легенду об Иоанне Непомуке, и в  числе  святых,  чьи
имена она каждый вечер заставляла произносить чистые уста своего  ребен-
ка, неизменно значилось имя этого главного покровителя путешественников,
покровителя тех, кто подвергается опасности, и сверх того  -  "защитника
доброго имени". Подобно тому как бедняки мечтают  о  богатстве,  идеалом
цыганки на старости лет стало доброе имя - сокровище, о котором она  от-
нюдь не помышляла в юные годы. Благодаря такой  перемене  Консуэло  была
воспитана в принципах чрезвычайной чистоты. И в эту минуту она вспомнила
молитву, с какой когда-то обращалась к - этому апостолу чести;  взволно-
ванная видом мест, свидетелей его трагического конца,  она  инстинктивно
опустилась на колени среди богомольцев, которые  в  те  времена  днем  и
ночью склонялись у изображения святого.  Тут  были  женщины,  паломники,
старики, нищие, было и  несколько  цыган  -  гитаристов  и  завсегдатаев
больших дорог. Однако набожность паломников не поглощала  их  настолько,
чтобы помешать им протянуть руку Консуэло. Она щедро раздала им милосты-
ню, с радостью вспоминая те времена, когда сама была не лучше обута и не
более горда, чем все эти люди. Щедрость ее растрогала паломников, и они,
потихоньку посовещавшись между собой, поручили одному из  своих  сказать
Консуэло, что споют ей древний церковный гимн блаженному Непомуку,  дабы
святитель отклонил плохое предзнаменование, из-за которого девушке приш-
лось сделать остановку на мосту. Они уверяли, будто музыка  и  латинские
слова гимна сочинены во времена Венцеслава Пьяного.
   Suscipe quas dedimus, Johannes beate!
   Tibi preces supplices, noster advocate:
   Fieri, dum vivimus, ne sinas infames
   Et nostros post obitum coelis infer manes [52].
   Порпора с интересом прослушал их и решил, что  гимну  не  больше  ста
лет; но другой гимн, исполненный паломниками, показался ему  проклятием,
призываемым на голову Венцеслава его современниками, и начинался он так:
   Saevus, piger imperator,
   Malorum clarus patrator... etc [53]
   Хотя преступления Венцеслава и были совершены в  отдаленные  времена,
казалось, бедные чехи находили неиссякаемое  удовольствие,  проклиная  в
лице этого тирана ненавистный титул "императора",  сделавшийся  для  них
символом чужеземного владычества. Австрийские часовые  охраняли  ворота,
расположенные по обоим концам моста. Им было приказано  непрестанно  хо-
дить от ворот к середине моста. Тут они сходились у статуи святого,  по-
ворачивались друг к другу спиной и продолжали свою невозмутимую  прогул-
ку. Они слышали гимны, но так как были не столь сведущи в церковной  ла-
тыни, как пражские богомольцы, то полагали, конечно, что слушают славос-
ловия Францу Лотарингскому, супругу Марии-Терезии.
   Наивные песнопения при лунном свете, среди красивейшего в мире  ланд-
шафта, навеяли грусть на Консуэло. Ее путешествие до сих пор было  удач-
ным, веселым, и эта внезапная грусть являлась как бы естественной  реак-
цией. Кучер, приводивший  в  порядок  экипаж  с  чисто  немецкой  медли-
тельностью, - всякий раз, как что-то ему не нравилось, повторял: "Вот уж
плохая примета!" - и это в конце концов не могло не подействовать на во-
ображение Консуэло. А всякое тяжелое настроение, всякая  продолжительная
задумчивость наталкивали ее на мысль об  Альберте.  Тут  ей  припомнился
один вечер, когда он, услыхав, как канонисса в своей молитве громко взы-
вает к святому Непомуку, охранителю доброго имени, заметил: "Хорошо вам,
тетя, молиться ему, когда вы с  присущей  вам  осторожностью  обеспечили
примерной жизнью свое доброе имя, но мне не раз приходилось слышать, как
запятнанные пороками души призывали чудодейственную помощь этого святого
лишь для того, чтобы скрыть от людей свои беззакония. Вот так ваши рели-
гиозные обряды столь же часто служат прикрытием грубого лицемерия, сколь
и защитой невинности". В этот миг Консуэло почудилось,  что  в  вечернем
ветерке и в мрачном ропоте волн Молдавы она слышит голос Альберта.  Кон-
суэло подумала: что сказал бы о ней Альберт, если бы  увидел  ее  сейчас
распростертой перед этой католической статуей; пожалуй, он  счел  бы  ее
безнравственной. И она, словно испугавшись, поднялась с колен. Как раз в
этот момент Порпора сказал ей:
   - Ну, садимся в карету, все в порядке.
   Она пошла за ним и собиралась уже сесть в экипаж, когда  тяжеловесный
всадник, сидевший на еще более тяжеловесной лошади, вдруг остановил  ко-
ня, слез с него и, подойдя к Консуэло, стал разглядывать ее с невозмути-
мым любопытством, показавшимся ей весьма дерзким.
   - Что вам нужно, сударь? - сказал Порпора, отстраняя его.  -  На  дам
так не смотрят. Быть может, это и принято в Праге, но я не намерен  под-
чиняться вашему обычаю.
   Толстяк, укутанный в меха, высвободив подбородок и продолжая  держать
лошадь под уздцы, ответил Порпоре по-чешски, не замечая, что тот  совер-
шенно его не понимает. Но Консуэло, пораженная голосом всадника,  накло-
нилась, чтобы при свете луны рассмотреть черты его лица, и  вдруг,  бро-
сившись между ним и Порпорой, воскликнула:
   - Вы ли это, господин барон фон Рудольштадт?!
   - Да, это я, синьора, - ответил барон Фридрих, - я, брат Христиана  и
дядя Альберта. Я самый. А это действительно вы! - проговорил  он,  тяжко
вздыхая.
   Консуэло была поражена его печальным видом и холодностью, проявленной
при встрече с ней. Он, всегда так рыцарски-любезно обращавшийся  с  ней,
не поцеловал ей руки и даже не подумал прикоснуться к своей меховой шап-
ке, чтобы приветствовать ее, а удовольствовался только тем,  что,  глядя
на нее с растерянным видом, все повторял:
   - Да, это вы, действительно вы.
   - Расскажите же, что происходит в Ризенбурге? - с волнением  спросила
Консуэло.
   - Расскажу, синьора, жду не дождусь обо всем рассказать вам.
   - Так говорите же, господин барон! Расскажите мне о графе  Христиане,
о госпоже канониссе, о...
   - Да, да, сейчас расскажу, - ответил Фридрих, теряясь  все  больше  и
больше и как будто совсем ошалев.
   - А граф Альберт? - снова спросила Консуэло, испуганная его поведени-
ем и растерянным видом.
   - Да! Да! Альберт... увы! Да! - бормотал барон. - Сейчас расскажу вам
о нем...
   Но он так ничего и не сказал и, несмотря на  все  расспросы  девушки,
оставался почти столь же нем, как статуя Непомука.
   Порпора начинал терять терпение: маэстро  прозяб  и  жаждал  поскорее
добраться до хорошего убежища, к тому же он был немало раздосадован этой
встречей, которая могла произвести сильное впечатление на Консуэло.
   - Господин барон, - обратился он к нему, - завтра мы засвидетельству-
ем вам свое почтение, а теперь разрешите  нам  отправиться  поужинать  и
обогреться... Мы нуждаемся в этом больше, чем в приветствиях, - прибавил
старик сквозь зубы, влезая в карету, куда он уже втолкнул Консуэло  про-
тив ее воли.
   - Но, друг мой, - проговорила она, волнуясь, - дайте мне узнать...
   - Оставьте меня в покое! - грубо оборвал он ее. - Этот человек идиот,
если только он не мертвецки пьян, и, проведи  мы  на  мосту  хоть  целую
ночь, он не был бы способен изречь ни одного разумного слова.
   Консуэло была в страшной тревоге.
   - Вы безжалостны, - сказала она маэстро в то время, как карета  съез-
жала с моста в старый город. - Еще миг, и я узнала бы то, что интересует
меня больше всего на свете...
   - Вот как! Значит, все по-прежнему? - сердито проговорил  Порпора.  -
Этот Альберт так и будет вечно торчать у тебя в голове? Хорошенькую, не-
чего сказать, заполучила бы ты семейку - такую веселенькую, такую благо-
воспитанную, судя по этому дуралею, у которого шапка, по-видимому, прик-
леена к голове, ибо он, увидав тебя, даже не удостоил  чести  приподнять
ее.
   - Это семья, о которой вы еще недавно были  такого  высокого  мнения,
что отправили меня туда, как в спасительную гавань, наказывая как  можно
больше уважать и любить всех ее членов.
   - Что касается последней части моего наказа, ты,  как  я  вижу,  даже
слишком хорошо его выполнила...
   Консуэло собиралась было возразить, но  успокоилась,  заметив  барона
Фридриха, едущего верхом рядом с каретой: он, видимо, решил сопровождать
их. Когда она выходила из кареты, старый барон стоял у подножки;  протя-
гивая ей руку, барон любезно просил ее принять его  гостеприимство,  ибо
он приказал кучеру везти