нная принцесса, которую волнует мечта о древнем величии и о  фи-
лософской революции. Все мелкие князьки Германии с  детства  знают  наи-
зусть Фенелонова  "Телемака",  а  ныне  питаются  Монтескье,  Вольтером,
Гельвецием, и все же высший их идеал - это разумно уравновешенное прави-
тельство аристократов, в котором они по праву займут первые места. Об их
логике и добросовестности ты можешь судить по странному контрасту  между
принципами и поступками, между словами и делами,  который  ты  видела  у
Фридриха. Все они - лишь слепки с этого философа-тирана, более или менее
бледные или более или менее утрированные. Но так как они не обладают не-
ограниченной властью, то их поведение коробит не так сильно и дает повод
для некоторых иллюзий относительно того, каким образом они употребили бы
эту власть. Мыто не обманываемся на сей счет, мы позволяем этим  скучаю-
щим властелинам и опасным друзьям восседать на тронах наших  символичес-
ких храмов. Они считают себя первосвященниками, они воображают, что в их
руках ключ от святых тайн, как некогда глава Священной Римской  империи,
фиктивно избранный  гроссмейстером  фемгерихта,  считал,  что  командует
грозной армией фрейграфов, тогда как в действительности  хозяевами  были
они и распоряжались и поступками его и жизнью. Так что, считая себя  на-
шими генералами, они служат нам лишь лейтенантами и никогда до  рокового
дня, назначенного в книге судеб для их падения, не узнают, что  помогали
нам против самих себя.
   Такова темная и горестная сторона нашего дела.
   Отдавая душу нашему святому рвению, приходится идти на сделку с неко-
торыми законами безмятежной совести. Хватит ли у тебя мужества  на  это,
юная жрица с чистым сердцем и правдивой речью?
   - После всего, что вы сообщили, мне уже не дозволено отступать, - от-
ветила Консуэло после минутного молчания. - Первое же колебание способно
увлечь меня на путь ограничений и страхов, а это может привести к низос-
ти. Я выслушала ваши суровые признания и чувствую, что более не  принад-
лежу себе. Увы, признаюсь, я буду жестоко страдать от той роли, какую вы
предназначили мне, как уже жестоко страдала от необходимости лгать коро-
лю Фридриху, когда это было необходимо для спасения находившихся в опас-
ности друзей. Так позвольте же мне покраснеть в последний раз, как душе,
еще не запятнанной притворством, и оплакать чистоту моей молодости, про-
шедшей в мирном неведении. Я не могу удержаться от  этих  сожалений,  но
сумею запретить себе  запоздалое  и  малодушное  раскаяние.  Мне  нельзя
больше быть безобидным и бесполезным ребенком, каким я была прежде, и  я
уже не ребенок, если стою перед необходимостью либо присоединиться к за-
говору против угнетателей человечества, либо предать его  освободителей.
Я прикоснулась к древу познания - плоды его горьки, но я не отброшу  их.
Знать - это несчастье, но отказаться действовать -  преступление,  когда
знаешь, что надо делать.
   - Твой ответ мудр и смел, - сказал наставник. -  Мы  довольны  тобой.
Завтра вечером мы приступим к твоему посвящению. Готовься  весь  день  к
новому таинству крещения, к грозному и торжественному обещанию, готовься
размышлением и молитвой, даже исповедью, если в душе твоей осталась хоть
одна эгоистическая забота.


   XXXII

   На рассвете Консуэло проснулась от звуков рога и собачьего лая. Пода-
вая завтрак, Маттеус сообщил, что в лесу происходит  большая  облава  на
оленей и кабанов и что более ста гостей собралось в замке, чтобы принять
участие в этом господском развлечении. Консуэло поняла, что многие члены
ордена приехали под предлогом охоты в этот замок, где происходили наибо-
лее важные совещания ордена. Она испугалась при мысли, что, быть  может,
все эти люди станут свидетелями ее посвящения,  и  задумалась  над  тем,
действительно ли орден считает это событие настолько значительным, чтобы
пригласить такое множество своих членов. Желая исполнить волю  наставни-
ка, она попыталась читать и размышлять, но внутреннее волнение и смутная
тревога отвлекали ее еще больше, нежели трубные звуки, конский  топот  и
лай охотничьих собак, весь день раздававшийся в окрестных лесах. Что это
была за охота - настоящая или фиктивная? Неужели Альберт до такой степе-
ни переменился и усвоил все привычки обыденной жизни, что мог теперь без
ужаса проливать кровь невинных животных? А Ливерани?  Быть  может,  вос-
пользовавшись всем этим шумом и суетой, он убежит с празднества и явится
к новообращенной чтобы смутить ее уединение?
   Консуэло не видела, что происходит вне стен ее дома, а Ливерани так и
не пришел. Маттеус, по-видимому поглощенный своими обязанностями в  зам-
ке, забыл о ней и не принес обеда. Что, если этот пост, - так ведь  уве-
рял Сюпервиль, - был устроен с целью ослабить работу ее мысли? Она поко-
рилась.
   К вечеру, вернувшись в библиотеку, откуда она вышла около часа назад,
чтобы немного прогуляться, Консуэло в ужасе отступила, увидя человека  в
красном плаще и в маске, который сидел в ее кресле. Но тут  же  успокои-
лась, узнав хилого старца, служившего ей, так сказать, духовным отцом.
   - Дитя мое, - сказал он, встав и идя к ней навстречу, - не желаете ли
вы что-нибудь сказать мне? Я по-прежнему пользуюсь вашим доверием?
   - По-прежнему, - ответила Консуэло, снова усаживая его в кресло и са-
дясь рядом с ним на складной стул в амбразуре окна. - Мне очень хотелось
поговорить с вами, и уже давно.
   И она откровенно рассказала все, что произошло между нею, Альбертом и
незнакомцем после ее последней исповеди, не скрыв ни одного из невольных
движений своего сердца.
   Когда она кончила, старец долго хранил молчание, смутившее и взволно-
вавшее Консуэло. Наконец, после того, как  она  попросила  его  поскорее
высказать свое отношение к ее поступкам и ее чувствам, он ответил:
   - Поведение ваше извинительно, почти безупречно, но что я  могу  ска-
зать о ваших чувствах? Внезапная, непреодолимая, бурная склонность,  на-
зываемая любовью, есть следствие хороших или дурных инстинктов,  которые
бог вложил или которым позволил проникнуть в душу человека для  его  со-
вершенствования или для его наказания в этой  жизни.  Злые  человеческие
законы, почти всегда и во всем противоречащие требованиям природы и  за-
мыслам провидения, часто превращают в преступление то, что внушил бог, и
проклинают чувство, которое он благословил.  И  напротив,  они  поощряют
постыдные связи, гнусные инстинкты. Это нам, законодателям особого рода,
тайным созидателям нового общества, надлежит, насколько возможно,  отли-
чить любовь справедливую и истинную от любви греховной и суетной,  чтобы
от имени закона, более чистого, более благородного и более  нравственно-
го, нежели закон света, вынести суждение относительно участи, которой ты
заслуживаешь. Хочешь ли ты подчиниться нашему решению? Даешь ли  ты  нам
право соединить или разлучить тебя?
   - Вы внушаете мне полное доверие, я уже говорила вам об этом и повто-
ряю еще раз.
   - Хорошо, Консуэло, мы обсудим этот вопрос - вопрос  жизни  и  смерти
для твоей души и для души Альберта.
   - А мне - разве мне не будет дано право высказать то,  что  таится  в
глубине моей совести?
   - Да, чтобы мы лучше поняли тебя. Я, слушавший тебя, буду твоим адво-
катом, но ты должна освободить меня от сохранения тайны исповеди.
   - Как! Вы уже не будете единственным поверенным самых сокровенных мо-
их чувств, моей борьбы, моих страданий?
   - Если бы ты обратилась в суд с прошением о разводе, разве  не  приш-
лось бы тебе высказать свои жалобы публично? Здесь ты  будешь  избавлена
от этой муки. Тебе ни на кого не придется жаловаться. Разве не  приятнее
признаваться в том, что любишь, чем громко объявлять, что ненавидишь?
   - Так, по-вашему, достаточно испытать новую любовь, чтобы иметь право
отречься от прежней?
   - Но ты не любила Альберта.
   - Кажется, нет, но я не могла бы поклясться в этом.
   - Если бы ты любила его, у тебя бы не было сомнений. К тому  же  твой
вопрос заключает в себе и ответ. Всякая новая любовь вытесняет старую  -
это в природе вещей.
   - Не торопитесь, отец мой, - с грустной улыбкой сказала Консуэло. - Я
люблю Альберта по-другому, не так, как того человека, но  люблю  его  не
меньше, а, быть может, даже больше прежнего. Я  чувствую,  что  способна
пожертвовать ради него тем самым незнакомцем, мысль о котором лишает ме-
ня сна и заставляет учащенно биться мое сердце даже сейчас, когда я  го-
ворю с вами.
   - Должно быть, горделивое сознание долга и жажда жертвы, а  вовсе  не
привязанность подсказывают тебе отдать предпочтение Альберту?
   - Думаю, что нет.
   - Уверена ли ты в этом? Подумай хорошенько.
   Здесь ты находишься вдали от света, вне его суда  и  законов.  Скажи,
если мы дадим тебе новые понятия о долге,  будешь  ты  столь  же  упорно
предпочитать счастье человека, которого не любишь, счастью любимого?
   - Но разве я когда-нибудь говорила, что не люблю Альберта?  -  с  жи-
востью воскликнула Консуэло.
   - На этот вопрос, дочь моя, я могу  ответить  лишь  другим  вопросом:
можно ли иметь в сердце две любви одновременно?
   - Две разнородных любви - конечно. Ведь можно же одновременно  любить
брата и мужа.
   - Да, но не мужа и любовника. Права мужа и права брата различны. Пра-
ва мужа и любовника, в сущности, одни и те же, разве только  муж  согла-
сился бы вновь сделаться братом. Но тогда было  бы  нарушено  самое  та-
инственное, самое интимное, самое священное, что есть в браке.  Это  был
бы тот же развод, только без огласки. Вот что, Консуэло, - я  старик,  я
стою уже на краю могилы, а ты еще дитя. Я пришел сюда как твой отец, как
твой духовник, и, значит, не могу задеть твою  стыдливость,  если  задам
щекотливый вопрос. Надеюсь, ты мужественно ответишь мне на него. Не при-
мешивалось ли к восторженной дружбе, внушенной тебе  Альбертом,  чувство
тайного и непреодолимого страха при мысли о его ласках?
   - Это правда, - краснея, ответила Консуэло. - Обычно такая  мысль  не
связывалась у меня с  мыслью  о  его  любви,  она  казалась  чуждой  его
чувству, но когда она появлялась, смертельный холод леденил мою кровь.
   - А дыхание человека, известного тебе под именем Ливерани,  воспламе-
няет тебя, вливает в тебя жизнь?
   - И это тоже правда. Но разве мы не должны подавлять в себе  подобные
ощущения силой воли?
   - По какому праву? Разве бог внушил их напрасно?  Разве  он  позволил
тебе отречься от твоего пола и принести, состоя в браке, обет  девствен-
ности или еще более отвратительный и унизительный обет  -  обет  рабской
зависимости? В пассивности рабства есть нечто напоминающее холодность  и
тупую покорность проституции. Разве могло быть угодно богу, чтобы  такое
создание, как ты, пало так низко? Горе детям, рождающимся от таких  сою-
зов! Бог карает их какимнибудь изъяном,  делает  несовершенными,  ненор-
мальными или слабоумными. На них лежит печать неповиновения законам при-
роды. Они отличны от других людей, ибо были зачаты вопреки  человеческим
законам, которые требуют взаимного пыла, обоюдного  влечения  мужчины  и
женщины. Там, где нет этой взаимности, там нет равенства, а где нарушено
равенство, нет и настоящего союза. Итак, знай, что бог не только не  по-
велевает твоему полу приносить подобные жертвы, но  даже  запрещает  их.
Такое самоубийство столь же греховно и еще более постыдно, чем отказ  от
жизни. В обете девственности таится нечто враждебное и  человеку  и  об-
ществу, но, отдаваясь без любви, женщина совершает акт еще  более  чудо-
вищный. Вдумайся хорошенько. Консуэло, и, если ты все еще будешь  готова
на это, вообрази, какую роль ты предоставила бы своему супругу, если  бы
он принял твою покорность, не поняв ее. Мне незачем тебе говорить,  что,
догадавшись о ней, он никогда не согласился бы ее принять, но, введенный
в заблуждение твоей привязанностью, опьяненный  твоим  великодушием,  он
вскоре показался бы тебе эгоистичным или грубым. И разве ты сама не ста-
ла бы его презирать, не унизила бы его перед богом, если б  он,  поверив
твоему чистосердечию, попал в расставленную тобой западню? Куда девалось
бы его благородство, его деликатность, если бы он не заметил потом блед-
ности твоих губ, слез на твоих глазах? И можешь ли ты льстить  себя  на-
деждой, что ненависть невольно не закралась бы в твое сердце  вместе  со
стыдом и болью, возникшими оттого, что тебя  не  поняли,  не  разгадали?
Нет, женщина! Вы не имеете права обманывать любовь, живущую в вашей гру-
ди. Уж скорее мы имели бы право ее подавить. Пусть  философы-циники  ут-
верждают, что пассивность - естественное свойство женского пола, что та-
ков закон природы. Нет, то, что всегда будет отличать подругу мужчины от
самки животного, - это именно способность полюбить с открытыми глазами и
сделать выбор. Тщеславие и корысть превращают  большую  часть  браков  в
узаконенную проституцию, по выражению древних лоллардов.  Преданность  и
великодушие могут привести наивную душу к такому результату. Девственни-
ца, я считаю своим долгом просветить тебя в тех щекотливых вопросах, ко-
торые благодаря целомудрию твоей жизни и твоих мыслей ты не могла  пред-
видеть или обдумать. Когда мать выдает замуж свою дочь,  она  наполовину
открывает ей, с большей или меньшей мудростью и скромностью,  те  тайны,
что скрывала от нее до этого часа. У тебя не было матери,  когда  с  ка-
ким-то сверхчеловеческим, фанатичным восторгом ты произнесла клятву при-
надлежать мужчине, которого недостаточно любила. Ныне  тебе  дана  мать,
чтобы помочь и наставить тебя, когда ты будешь принимать решение  в  час
развода или же окончательного утверждения этого необыкновенного брачного
союза. Эта мать - я, Консуэло, ибо я не мужчина, а женщина.
   - Вы - женщина? - повторила Консуэло, с изумлением глядя на худую, но
тонкую и белую, действительно женскую руку, которая во время  этой  речи
сжимала ее собственную.
   - Этот маленький, хилый и немощный старик, - продолжал загадочный ис-
поведник, - это изможденное, больное существо, чей угасший голос уже  не
имеет пола, - женщина, сломленная скорее горем, болезнями  и  тревогами,
нежели годами. Мне всего шестьдесят лет, Консуэло, хотя в этой одежде  -
я ношу ее лишь тогда, когда исполняю обязанности "Невидимого", - у  меня
вид дряхлого восьмидесятилетнего старца.
   Впрочем, даже и в женском платье я тоже кажусь  древней  старухой.  А
ведь когда-то я была высокой, сильной, красивой женщиной с  величествен-
ной осанкой. Но уже в тридцать лет я сделалась сгорбленной и трясущейся,
такой, какой вы меня видите сейчас.
   И знаете ли вы, дитя мое, в чем причина этого преждевременного увяда-
ния? Она в том несчастье, от которого я и хочу уберечь вас.  В  неполном
чувстве, в несчастном браке, в невероятном напряжении мужества и  смире-
ния, на десять лет приковавших меня к человеку, которого я уважала и по-
читала, но любить которого была не в состоянии. Мужчина не  мог  бы  вам
сказать, в чем состоят священные права и истинные  обязанности  женщины,
когда речь идет о любви. Они создали свои законы и суждения, не  совету-
ясь с нами. Однако я нередко излагала свои мысли по  этому  поводу  моим
собратьям, и у них хватало мужества и добросовестности выслушивать меня.
И все-таки мне было ясно, что, если я не добьюсь непосредственного обще-
ния с вами, они не подберут ключ к вашему сердцу и,  быть  может,  желая
упрочить ваше счастье, восстановив добродетель, осудят вас на вечную му-
ку, на унижение вашего достоинства. Ну, а теперь откройте мне  полностью
ваше сердце. Скажите, этот Ливерани...
   - Увы, я его люблю, этого Ливерани, тут нет сомнения, - ответила Кон-
суэло, поднося к губам руку таинственной сивиллы. - Его присутствие вну-
шает мне еще больший страх, чем присутствие  Альберта,  но  как  непохож
этот страх на тот и сколько в нем  странного  наслаждения!  Его  объятия
влекут меня, как магнит, а когда его уста прикасаются к моему лбу, я по-
падаю в иной мир, где мне дышится, где живется совсем поиному.
   - Если так, Консуэло, ты должна любить этого человека и забыть  того.
С этой минуты я провозглашаю твой развод - таков мой  долг,  таково  мое
право.
   - Несмотря на все, что вы мне сказали, я не могу принять вашего  при-
говора, не повидавшись с Альбертом, не услышав от него  самого,  что  он
отказывается от меня без печали и возвращает мне слово без презрения.
   - Либо ты все еще не знаешь Альберта, либо боишься его. Зато  я  знаю
его, у меня есть на него еще большие права, чем на тебя, и я могу  гово-
рить от его имени. Мы здесь одни, Консуэло, и мне не запрещено полностью
открыться тебе, хоть я и принадлежу к верховному судилищу, к числу  тех,
кого не знают ближайшие их ученики. Но мы обе  сейчас  в  исключительном
положении. Взгляни же на мое поблекшее лицо и скажи, не кажется  ли  оно
знакомым тебе.
   С этими словами сивилла сняла маску и фальшивую бороду,  круглую  ша-
почку и накладные волосы, и Консуэло увидела женское лицо, правда измож-
денное и старое, но несравненной красоты линий, лицо с неземным  выраже-
нием доброты, печали и силы. Эти три столь различные и столь редко соче-
тающиеся в одном и том же существе душевные свойства читались в  высоком
лбе, в материнской улыбке и в глубоком взгляде незнакомки. Форма  головы
и нижняя часть лица говорили о некогда могучей энергии, но следы перене-
сенных страданий были более чем  заметны,  и  нервная  дрожь  заставляла
слегка трястись эту прекрасную голову, напоминавшую голову умирающей Ни-
обеи или, скорее, голову девы Марии, лежащей в  изнеможении  у  подножия
креста. Седые волосы, тонкие и гладкие,  как  шелк,  разделенные  прямым
пробором и слегка начесанные на виски, завершали благородное своеобразие
этой удивительной головы. В то время женщины пудрили, завивали и зачесы-
вали волосы назад, смело открывая лоб. Сивилла же подобрала  свои  самым
незатейливым образом, и такая прическа, менее всего мешавшая ей  при  ее
мужском одеянии, как нельзя более гармонировала с овалом и выражением ее
лица, хотя сама она совсем не заботилась об этом. Консуэло долго смотре-
ла на нее с уважением и восторгом и вдруг, схватив обе ее руки, изумлен-
но вскричала:
   - Боже мой! Как вы похожи на него!
   - Да, я похожа на Альберта, или, вернее сказать, Альберт поразительно
похож на меня. Но разве ты никогда не видела моего портрета?
   И, заметив, что Консуэло силится что-то припомнить, она добавила, же-
лая ей помочь:
   - Ныне я лишь тень этого портрета, но прежде он походил на меня  нас-
только, насколько может произведение искусства приблизиться к оригиналу.
На нем была изображена молодая, здоровая, блистающая красотой женщина  в
корсаже из золотой парчи, унизанном цветами  из  драгоценных  камней,  в
пурпурном плаще, с черными волосами, ниспадавшими локонами  на  плечи  и
украшенными рубинами и жемчугами. В таком наряде была я более сорока лет
назад, на другой день после моей свадьбы. Я была красива, но это продол-
жалось недолго, ибо в душе у меня уже тогда царила смерть.
   - Портрет, о котором вы говорите, находится в замке Исполинов, в ком-
нате Альберта, - побледнев, сказала Консуэло. - Это портрет его  матери.
Он почти не знал ее и все же боготворил... В минуты  экстаза  ему  каза-
лось, что он видит и слышит ее. Очевидно, вы близкая родственница благо-
родной Ванды фон Прахалиц и поэтому...
   - Ванда фон Прахалиц - это я, - ответила сивилла  уже  более  твердым
голосом. - Я мать Альберта и вдова Христиана Рудольштадта.  Я  происхожу
из рода Яна Жижки, поборника Чаши. Я свекровь Консуэло, но  отныне  хочу
быть только ее другом  или  приемной  матерью,  ибо  Консуэло  не  любит
Альберта, а Альберт не должен быть счастлив ценой несчастья своей подру-
ги.
   - Мать! Вы мать Альберта! - воскликнула Консуэло, задрожав и падая на
колени перед Вандой. - Так, значит, вы привидение? Ведь вас оплакивали в
замке Исполинов как умершую.
   - Двадцать семь лет тому назад, -