сего пугалась, раз двадцать спотыкалась и кончи-
ла тем, что вместе с растерявшимся седоком, видевшим в каждом холме Шре-
кенштейн, а в каждой сверкающей молнии - огненный полет злого духа, заб-
лудилась в лесах. Только когда уже совсем рассвело, удалось  Гансу  выб-
раться на верную дорогу. Погоняя насколько было сил свою лошадь, добрал-
ся он до города, где в это время доктор еще  крепко  спал.  Проснувшись,
доктор стал медленно одеваться, собираться и наконец  пустился  в  путь.
Таким образом, на все это были потрачены целые сутки.
   Альберт тщетно старался уснуть. Тревога, снедавшая  его,  и  зловещие
раскаты грома всю ночь не давали ему сомкнуть глаз.  Сойти  вниз  он  не
смел, боясь вызвать негодование тетки, которая и так уже утром  отчитала
его за неуместное и неприличное хождение около комнат девиц. Он  оставил
свою дверь открытой, и несколько раз ему казалось, что внизу  ходят.  Он
выскакивал на лестницу, но, никого не увидев и ничего не  услышав,  ста-
рался успокоить себя, объясняя напугавшие  его  обманчивые  звуки  шумом
дождя и порывами ветра. С той минуты, как Консуэло потребовала, чтобы он
бережно относился к своему рассудку и душевному состоянию, Альберт  тер-
пеливо и твердо старался побороть в себе и волнения и страхи,  сдерживая
свою любовь силой этой самой любви. Но вдруг среди раскатов грома, трес-
ка и стона древних стен замка, сквозь вой урагана до него донесся долгий
душераздирающий крик, пронзивший его, словно удар кинжала. Тут  Альберт,
который только что бросился, не раздеваясь, на постель,  решив  заснуть,
вскочил, опрометью спустился по лестнице и постучал в дверь Консуэло. Но
здесь уже снова царила тишина, и никто не открыл ему. Он уже решил,  что
все это ему приснилось, но вот раздался новый крик, еще более  страшный,
еще более зловещий, от которого у него похолодело сердце. Уже без всяких
колебаний бежит он темным коридором, стучится у  двери  Амелии,  кричит,
что это он, Альберт. Слышится стук задвигающегося засова, и голос Амелии
повелительно приказывает ему удалиться. А между тем крики и стоны стано-
вятся все громче: это голос Консуэло, полный нестерпимой муки;  он  слы-
шит, как обожаемые уста в отчаянии выкрикивают его имя. С бешенством на-
пирает он на дверь, срывает замок и задвижку и, отбросив на кушетку Аме-
лию, которая разыгрывает оскорбленную невинность, ибо ее застали в  шел-
ковом капоте и кружевном чепчике, мертвенно бледный, со вставшими  дыбом
волосами, врывается в комнату Консуэло.


   XLVIII

   Консуэло, в страшном бреду, билась в руках двух самых сильных в  доме
служанок, которые едва удерживали ее в постели.  Несчастной  мерещились,
как это бывает иногда при мозговой горячке,  неслыханные  ужасы,  и  она
стремилась убежать от преследовавших ее страшных видений, а в  женщинах,
которые удерживали ее и старались  успокоить,  она  видела  остервенелых
врагов, чудовищ, жаждущих ее  гибели.  Растерявшийся  капеллан,  который
ждал, что она с минуты на минуту умрет, сраженная недугом, уже читал над
нею отходную, а больная принимала его за Зденко, замуравливающего ее под
бормотание своих таинственных напевов. В дрожащей канониссе,  пытавшейся
своими слабыми силами помочь служанкам удержать больную, Консуэло видела
призрак то одной, то другой Ванды - то сестры Жижки, то матери Альберта.
Ей мерещилось, что обе они поочередно появляются в пустынном  гроте  от-
шельника и упрекают ее в том, что она, вторгшись в их владения, присвои-
ла себе их права. Ее восклицания, стоны, ее бред, непонятный для окружа-
ющих, были в прямой связи с виденным и слышанным ею в прошлую  ночь,  со
всем тем, что так сильно взволновало и поразило ее. Консуэло чудился рев
потока, и она делала руками движения, словно плыла, и  встряхивала  свои
распущенные черные волосы, как бы сбрасывая с них воображаемую пену. Она
ощущала все время присутствие Зденко: то позади нее он открывает  шлюзы,
то впереди с ожесточением преграждает ей путь. Она твердила все время  о
камнях и воде, что заставило капеллана сказать, качая  головой:  "Какое,
однако, длительное и тяжелое сновидение. Не знаю, право, почему  в  пос-
леднее время она так неотступно думала об этом  колодце?  Наверное,  это
было начало болезни: слышите, она все время упоминает о нем в своем бре-
ду".
   В ту минуту, когда Альберт вне себя ворвался в ее комнату,  Консуэло,
выбившись совсем из сил, лепетала  какие-то  невнятные  слова,  а  потом
вдруг опять принялась дико  кричать.  Воображение  ее,  не  сдерживаемое
больше силой воли, заставляло девушку снова со страшным напряжением  пе-
реживать испытанные ею ужасы. Но что-то похожее на какой-то смысл  прос-
кальзывало минутами в ее бреду, и  она  начинала  звать  Альберта  таким
звучным и звенящим голосом, что, казалось, самые стены дома должны  были
содрогнуться, потом крики эти переходили в рыдания,  которые,  казалось,
грозили задушить ее, хотя ее блуждавшие глаза были сухи и блестели  уст-
рашающим блеском.
   - Я здесь! Я здесь! - закричал Альберт, бросаясь к ее постели.
   Консуэло услыхала его и, вообразив, что Альберт бежит впереди нее, со
стремительностью и силой, какие придает горячка даже самым слабым  орга-
низмам, вырвалась из державших ее рук и, растрепанная,  босая,  в  одной
тонкой, измятой белой ночной сорочке, делавшей ее похожей на привидение,
выскочила на середину комнаты. В ту минуту, когда  ее  собирались  снова
схватить, она с ловкостью дикой кошки перепрыгнула через стоявший  перед
нею спинет, метнулась к окну, приняв его за отверстие рокового  колодца,
стала одной ногой на подоконник, протянула руки  и,  снова  выкрикнув  в
бурную, зловещую ночь имя Альберта, выбросилась  бы  из  окна,  если  бы
Альберт, еще более быстрый и сильный, чем она, не схватил ее на  руки  и
не перенес обратно на кровать. Она его не узнала, но совершенно не  соп-
ротивлялась и перестала кричать. Альберт, не жалея  самых  нежных  слов,
стал по-испански горячо уговаривать ее. Она слушала его, устремив  глаза
в одну точку, не видя и не отвечая ему; вдруг она привстала,  опустилась
на своей кровати на колени и запела строфу из "Те  Deum"  [20]  Генделя,
которого недавно начала с восторгом изучать. Никогда  еще  голос  ее  не
звучал с такой силой, с таким чувством, никогда не была она так  хороша,
как в эту минуту экстаза: волосы ее распустились, яркий лихорадочный ру-
мянец горел на щеках, а глаза, казалось, читали что-то в  небесах,  раз-
верзшихся для них одних. Канонисса была до того растрогана,  что  вся  в
слезах упала на колени у кровати, а капеллан, несмотря на свою  недобро-
желательность, склонил голову, охваченный религиозным чувством. Закончив
строфу, Консуэло глубоко вздохнула, и божественная  радость  озарила  ее
лицо.
   - Я спасена! - крикнула она, падая навзничь, бледная и холодная,  как
мрамор; глаза ее, хотя и открытые, словно потухли, губы  посинели,  руки
окоченели.
   На минуту воцарилось молчание, даже какое-то оцепенение.  Амелия,  не
решавшаяся войти и наблюдавшая эту страшную сцену стоя у порога, от ужа-
са упала в обморок. Канонисса и обе женщины бросились к ней  на  помощь.
Консуэло, мертвенно бледная, покоилась на  руках  у  Альберта,  который,
припав головой к груди умирающей, казался таким же мертвецом, как и она.
Канонисса, распорядившись уложить Амелию в кровать, снова  появилась  на
пороге комнаты.
   - Ну что, господин капеллан? - спросила она, совсем убитая.
   - Это смерть, сударыня, - проговорил капеллан глухим голосом, опуская
руку Консуэло после безуспешных попыток нащупать ее пульс.
   - Нет! Это не смерть! Нет! Тысячу раз нет! - воскликнул Альберт,  по-
рывисто приподнимаясь. - Я лучше освидетельствовал ее сердце, чем вы  ее
пульс. Оно еще бьется, она дышит, она жива! О! Она будет жить! Не так  и
не теперь суждено ей кончить жизнь! Кто отважился подумать, что бог при-
говорил ее к смерти?! Настала минута, когда надо серьезно  заняться  ею.
Господин капеллан, дайте мне ваш ящик. Я знаю, что ей  нужно,  а  вы  не
знаете. Да делайте же то, что я вам говорю, несчастный! Вы не оказали ей
помощи, - вы могли предотвратить этот ужасный припадок, и  вы  этого  не
сделали, не пожелали сделать! Вы скрыли от меня ее недуг, вы все обману-
ли меня. Вы хотели ее гибели, не правда ли? Ваша трусливая осторожность,
ваше отвратительное равнодушие сковали вам язык и руки!  Дайте  мне  ваш
ящик, говорю я вам, и предоставьте мне действовать.
   И так как капеллан не решался передать  ему  свои  лекарства,  боясь,
чтобы в неопытных руках возбужденного, полупомешанного человека  они  не
стали смертельным ядом, Альберт вырвал ящик из его рук. Не обращая  вни-
мания на уговоры тетки, он сам выбрал и  отвесил  быстро  действующее  и
сильное успокоительное средство: Альберт был  гораздо  более  сведущ  во
многих вещах, чем думали его близкие. В ту пору своей  жизни,  когда  он
еще отдавал себе отчет в болезненных явлениях своего мозга, он изучал на
самом себе действие самых сильных средств. Человек  смелый,  к  тому  же
вдохновленный страстной преданностью к любимой женщине, он быстро принял
решение и вот теперь приготовил лекарство, к которому никогда  не  отва-
жился бы прибегнуть капеллан. Ему удалось,  вооружившись  необыкновенным
терпением и нежностью, разжать зубы больной и  заставить  ее  проглотить
несколько капель этого сильно действующего средства. Через час,  в  про-
должение которого он несколько раз давал ей это лекарство, Консуэло  на-
чала свободно дышать, руки ее потеплели, лицо несколько  оживилось.  Она
еще ничего не слышала и не чувствовала, но состояние ее уже походило  на
чтото вроде сна, даже губы немного порозовели. В это время появился док-
тор. Видя серьезность положения, он  заявил,  что  его  позвали  слишком
поздно и что он не ручается за исход болезни. По его мнению,  надо  было
еще накануне пустить кровь, а теперь момент упущен и кровопускание может
лишь вызвать новый припадок.
   - Пусть припадок повторится, - проговорил Альберт, - но кровь пустить
надо.
   Доктор - немец, тяжеловесный субъект с большим самомнением, привыкший
к тому, что его слушают, как оракула, ибо во всей округе у него не  было
конкурентов, - приподнял свои тяжелые веки и, моргая, посмотрел на того,
кто позволил себе так смело решить подобный вопрос.
   - Говорю вам, необходимо сделать кровопускание, - настойчиво повторил
Альберт. - Будет ли пущена кровь или не будет, припадок все равно повто-
рится.
   - Позвольте, - возразил доктор Вецелиус, - это вовсе не так  неизбеж-
но, как вы изволите думать. - И улыбнулся несколько презрительной,  иро-
нической улыбкой.
   - Если припадок не повторится, все кончено, - проговорил  Альберт,  -
вы сами должны это знать. Такая сонливость  прямо  ведет  к  притуплению
умственных способностей, к параличу, к смерти. Ваш долг  овладеть  неду-
гом, повысить его интенсивность, для того чтобы преодолеть его.  Словом,
вам надо бороться, а иначе к чему ваше присутствие здесь? Молитвы и пог-
ребение - не ваше дело. Пустите кровь, или я сам пущу ее!
   Доктор прекрасно знал, что Альберт был прав, и сам собирался  пустить
кровь, но ему казалось, что такому значительному лицу, как он, не  подо-
бает высказаться сразу и тотчас перейти к действию: могли  бы  подумать,
что болезнь проста и лечение несложно. А наш немец любил  напугать,  на-
пустить на себя глубокомысленные колебания,  недоумения,  среди  которых
его как бы вдруг осеняла гениальная мысль - и тогда он победоносно выхо-
дил из затруднений. Это давало возможность сказать то, что о нем говори-
ли тысячу раз: "Болезнь была так запущена, приняла такое  опасное  тече-
ние, что сам доктор Вецелиус призадумался. Никто, кроме него, не смог бы
уловить нужный момент и сделать то, что надо. Да, это человек чрезвычай-
но осторожный, очень знающий! Словом, большой человек! Такого доктора  и
в Вене не найти!"
   Видя, что ему противоречат, припертый к стене  нетерпением  Альберта,
он ответил:
   - Если вы врач и пользуетесь тут авторитетом, то я совершенно не  по-
нимаю, зачем меня пригласили? Мне остается только уехать.
   - Если вы не желаете своевременно приступить к делу, то  можете  уда-
литься, - проговорил Альберт.
   Доктор Вецелиус, глубоко  оскорбленный  тем,  что  его  пригласили  к
больной одновременно с каким-то неизвестным коллегой, относящимся к нему
без должного почтения, встал и прошел в комнату Амелии:  ему  надо  было
заняться еще этой молодой нервической особой, не перестававшей звать его
к себе, и проститься с канониссой. Но последняя не отпустила его.
   - О нет, дорогой доктор, вы не можете покинуть нас в таком положении!
Подумайте, какая ответственность лежит на нас! Мой племянник обидел вас.
Но стоит ли придавать значение вспыльчивости человека, который так  мало
владеет собой?
   - Неужели это граф Альберт? - спросил пораженный доктор. - Я  никогда
бы не узнал его. Как он переменился!
   - Конечно, за те десять лет, что вы его не видели,  в  нем  произошло
много перемен.
   - А я, признаться, считал его  совершенно  выздоровевшим,  -  не  без
ехидства заметил Вецелиус, - поскольку меня ни разу не приглашали к нему
со времени его возвращения.
   - Ах, любезный доктор, вы прекрасно знаете, что  Альберт  никогда  не
соглашался подчиниться указаниям науки.
   - Но, однако, он, как видно, сам стал врачом?
   - Он знает кое-что во всех областях, но  всюду  вносит  свою  кипучую
стремительность. Ужасное состояние, в котором он застал эту молодую  де-
вушку, очень его взволновало; если бы не это - поверьте, вы бы нашли его
более вежливым, более рассудительным, более признательным вам за те  за-
боты, которые вы проявляли о нем, когда он был ребенком.
   - Боюсь, что он сейчас более чем когда-либо нуждается в них, - возра-
зил доктор, которому, несмотря на  все  почтение,  питаемое  к  графской
семье и замку, всетаки легче было огорчить канониссу, намекая на  сумас-
шествие ее племянника, чем отрешиться от своей пренебрежительной  манеры
и от мелочной мести.
   Жестокость доктора очень огорчила канониссу, тем более что  обиженный
Вецелиус мог распространить в округе слух о душевном состоянии  ее  пле-
мянника, которое она так тщательно от всех скрывала. Она промолчала, на-
деясь этим обезоружить доктора, и смиренно спросила его  мнение  относи-
тельно предлагаемого Альбертом кровопускания.
   - В настоящую минуту я считаю это нелепостью, - заявил Вецелиус,  же-
лая сохранить за собой инициативу и изречь собственными устами  решение,
когда ему это заблагорассудится.
   - Я подожду часок-другой, послежу за больной, -  продолжал  он,  -  и
когда наступит нужный момент, будь это даже раньше, чем я предполагаю, я
сделаю то, что надо. Но во время кризиса, при  теперешнем  состоянии  ее
пульса, я не могу сказать заранее ничего определенного.
   - Так вы остаетесь у нас? Да благословит вас бог, дорогой доктор!
   - Коль скоро мой противник - молодой граф, -  проговорил  Вецелиус  с
сострадательно-покровительственной улыбкой, - меня ничто не  может  уди-
вить: пусть говорит себе, что хочет.
   Доктор собирался уже вернуться в комнату Консуэло,  дверь  в  которую
была закрыта капелланом, чтобы Альберт не мог слышать приведенного  сей-
час разговора,  когда  сам  капеллан,  бледный  и  растерянный,  оставив
больную, прибежал за ним.
   - Ради бога, доктор! - воскликнул он. - Идите, примените свой автори-
тет, ибо моего граф Альберт не признает, да, кажется, он  не  послушался
бы и голоса самого господа! Граф продолжает стоять на своем  и,  вопреки
вашему запрету, все-таки хочет пустить кровь умирающей; и,  уверяю  вас,
он это сделает, если только нам с вами не удастся  силой  или  хитростью
удержать его. Одному богу известно, умеет ли он  даже  держать  в  руках
ланцет! Он может если не убить, то во всяком случае искалечить ее несво-
евременным кровопусканием.
   - Конечно, - насмешливо проговорил доктор со злорадным эгоизмом  бес-
сердечного человека, тяжелым шагом направляясь к двери. - То ли еще мы с
вами увидим, если мне не удастся образумить его!
   Но когда он подошел к кровати, Альберт уже держал в зубах окровавлен-
ный ланцет; одной рукой он поддерживал руку Консуэло,  в  другой  держал
тарелку. Вена была вскрыта, и темная кровь обильно текла из нее.
   Капеллан стал охать, возмущаться, призывать небо в свидетели.  Доктор
попытался шутками отвлечь Альберта, думая потом незаметно закрыть  вену,
с тем чтобы снова открыть ее, когда ему вздумается, и весь успех  припи-
сать себе. Но Альберт остановил его выразительным взглядом. Когда вытек-
ло достаточное количество крови, он с ловкостью опытного оператора нало-
жил на ранку повязку, потом тихонько прикрыл руку  Консуэло  одеялом  и,
протянув канониссе флакон с нюхательными солями,  чтобы  та  давала  его
вдыхать больной, пригласил капеллана и доктора в комнату Амелии.
   - Господа, - обратился он к ним, - вы никак не  можете  быть  полезны
лицу, которое я лечу. Нерешительность или предрассудки  парализуют  ваше
усердие и ваши знания. Объявляю вам, что я все беру на себя и  не  хочу,
чтобы вы отвлекали меня и мешали мне в таком серьезном деле. А потому  я
прошу господина капеллана идти читать свои молитвы, а господина  доктора
прописывать лекарства моей кузине. Я не допущу больше ни мрачных прогно-
зов, ни приготовлений к смерти у постели лица, к которому  скоро  должно
вернуться сознание. Да будет вам это известно, господа! Если я оскорбляю
этим ученого и огорчаю друга, то готов буду просить у них прощения, ког-
да смогу думать о себе.
   Высказав все это спокойным, ласковым тоном, так  противоречившим  су-
хости его слов, он вернулся в комнату Консуэло, запер за собой дверь  на
ключ и, положив его в карман, сказал канониссе:
   - Никто не войдет сюда и не выйдет отсюда без моего разрешения.


   XLIX

   Ошеломленная канонисса не посмела ответить племяннику ни слова. В вы-
ражении его лица, во всей его осанке была такая непреклонность, что доб-
рейшая тетка даже испугалась и  инстинктивно,  с  необыкновенной  готов-
ностью и образцовой аккуратностью начала исполнять все его желания. Док-
тор, видя, что его авторитет решительно не признается, и не рискуя всту-
пать в препирательства с буйнопомешанным, как он потом рассказывал, бла-
горазумно удалился. Капеллан отправился молиться. Альберт же с  помогав-
шими ему теткой и двумя служанками провел весь день в комнате  Консуэло,
ни на минуту не ослабляя своего ухода за  ней.  После  нескольких  часов
спокойствия у больной снова повторился припадок, но только более  корот-
кий. Когда благодаря сильным успокоительным  средствам  припадок  затих,
Альберт стал уговаривать тетку пойти  соснуть  и  прислать  какую-нибудь
женщину на смену двум служанкам, которым тоже нужно было отдохнуть.
   - А вы, Альберт, разве не хотите отдохнуть? - робко спросила  Венцес-
лава.
   - Нет, дорогая тетушка, я совершенно не нуждаюсь в отдыхе.
   - Увы, - ответила она, - вы себя убиваете, дитя мое... Дорого же  нам
обойдется эта иностранка! - добавила, уходя к себе, расхрабрившаяся ста-
рушка, заметив, что молодой граф не слушает ее.
   Все же Альберт согласился немного перекусить,  чтобы  набраться  сил,
которые, он чувствовал, могли ему понадобиться. Он поел в коридоре  стоя
и не спуская глаз с двери. Кончив, он бросил салфетку на пол и  вернулся
в комнату больной, затем наглухо закрыл дверь к Амелии, чтобы те  немно-
гие лица, которых он допускал, проходили коридором. Тем не менее  Амелия
сделала вид, будто хочет ухаживать за подругой. Но она  бралась  за  все
так неловко, приходила в такой ужас от всякого движения больной, так бо-
ялась новых судорог, что Альберт, выйдя из себя, попросил ее ни  во  что
не вмешиваться, идти в свою комнату и заняться своими делами.
   - В мою комнату? - отвечала Амелия. - Если бы даже приличие и  позво-
ляло мне спать в комнате, отделенной от вас одной  дверью,  -  ведь  вы,
можно сказать, поселилис