кую мысль о браке с ним, - договорил старик.
   - Я должна была это сделать, зная обычаи и мнение света. Для меня яс-
но, что я не гожусь в жены графу Альберту уже по той  причине,  что,  не
считая себя ниже кого бы то ни было перед богом, я не хочу принимать ми-
лости и благодеяния от кого бы то ни было из людей.
   - Мне известна ваша справедливая гордость, и я считал бы ее преувели-
ченной, если бы Альберт зависел только от себя,  но  поскольку  вы  были
уверены, что я никогда не соглашусь на такой брак, вы должны были  отве-
тить именно так, как ответили.
   - А теперь, господин граф, - сказала Консуэло, поднимаясь, - мне  по-
нятно все остальное, и я умоляю вас избавить меня от унижения,  которого
я так страшилась. Я уеду из вашего дома и давно уже сделала бы это, если
б считала возможным уехать, не рискуя рассудком и жизнью графа Альберта,
на которого я имею больше влияния, чем мне бы хотелось. Раз вы уже знае-
те все то, что мне невозможно было вам сказать, теперь вы сможете обере-
гать его, бороться с последствиями этой разлуки и вообще возьмете на се-
бя заботу о нем: вы имеете на это гораздо больше права, чем я. Если я  и
присвоила себе нескромно это право, то бог простит мне мое  прегрешение,
ибо ему известно, как чисты были помыслы, руководившие мной.
   - Я знаю, - проговорил граф. - Господь внушил  это  моей  совести,  а
Альберт моему сердцу. Садитесь же, Консуэло, и не спешите обвинять  меня
в дурных намерениях. Я пригласил вас сюда не для того,  чтобы  приказать
вам оставить мой дом, а чтобы молить вас остаться в нем на всю жизнь.
   - На всю жизнь! - повторила, чуть не падая в кресло, Консуэло, однов-
ременно радуясь, что восстановлено ее  достоинство,  и  ужасаясь  такому
предложению. - На всю жизнь! Господин граф, вы, верно, не думаете о том,
что изволите говорить.
   - Много я думал об этом, дочь моя, - ответил граф с грустной улыбкой,
- и чувствую, что мне не придется в этом раскаиваться. Сын мой  страстно
любит вас, вы всецело завладели его душой, вы вернули его мне, вы  пошли
разыскивать его в таинственное место, которое он не пожелал назвать,  но
куда никто, сказал он мне, кроме матери или святой, не отважился бы про-
никнуть. Вы рисковали жизнью, чтобы спасти его от одиночества и безумия,
губивших его. Благодаря вам он больше не терзает нас своими исчезновени-
ями. Одним словом, вы вернули ему спокойствие, здоровье, рассудок.  Ведь
нельзя же отрицать, что мой бедный сын был помешан, а теперь он,  несом-
ненно в здравом уме. Мы чуть ли не всю эту ночь проговорили с ним,  и  я
вижу, что он, пожалуй, рассудительнее меня. Я знал, что сегодня утром вы
должны были отправиться вместе с ним на прогулку. Это с моего разрешения
он просил вас о том, чего вы не пожелали слушать... Вы боялись меня, до-
рогая Консуэло. Вы думали, что старому Рудольштадту,  зараженному  арис-
тократическими предрассудками, непристойно быть пред вами в долгу за сы-
на. И вы ошиблись. Конечно, у старого Рудольштадта  были  и  гордость  и
предрассудки, быть может, и теперь они имеются у него - он не хочет при-
хорашиваться перед вами, - но в порыве беспредельной признательности  он
отрешается от них и горячо благодарит вас за то, что вы вернули ему  его
последнее, его единственное дитя.
   Говоря это, граф Христиан взял обе руки Консуэло и покрыл их поцелуя-
ми и слезами.


   LIX

   Консуэло была глубоко растрогана этим изъявлением чувств, которое оп-
равдало ее в собственных глазах и успокоило ее совесть. До  этой  минуты
она часто со страхом думала о том, что слишком неосторожно отдается сво-
им великодушным порывам. Теперь она получила одобрение и награду. Ее ра-
достные слезы смешались со слезами старика, и долго оба были так  взвол-
нованы, что не могли продолжать разговор.
   Однако Консуэло все еще не  понимала  сделанного  ей  предложения,  а
граф, считая, что он достаточно ясно высказался, видел в ее  молчании  и
слезах доказательство согласия и благодарности.
   - Я иду за сыном, - проговорил наконец старик. - Пусть  у  ваших  ног
узнает он о своем беспредельном счастье и присоединит свои благословения
к моим.
   - Подождите, господин граф! - воскликнула Консуэло, ошеломленная  та-
кой поспешностью. - Я не совсем понимаю, чего вы от  меня  требуете.  Вы
одобряете привязанность графа Альберта ко мне и преданность,  выказанную
ему мною. Вы удостаиваете меня своего доверия, зная, что я  не  злоупот-
ребляю им. Но как я могу обещать вам посвятить всю жизнь такой  странной
дружбе? Я понимаю, что вы рассчитываете  на  время  и  на  мою  рассуди-
тельность, чтобы поддержать душевное спокойствие вашего благородного сы-
на и охладить его пылкое чувство ко мне, но я не уверена, долго ли я со-
храню эту власть над ним; притом, если бы даже подобная  близость  и  не
была опасна для такого восторженного человека, как граф Альберт, то я не
вольна посвятить свою жизнь этой славной задаче. Я не принадлежу себе.
   - О небо! Что вы говорите, Консуэло? Так, значит, вы не поняли  меня?
Или вы меня обманули, сказав, что свободны, что у вас нет  никаких  сер-
дечных привязанностей, никаких обязательств, нет семьи?
   - Но, господин граф, - возразила Консуэло недоумевая. - У  меня  есть
цель жизни, призвание, профессия. Я принадлежу искусству, которому  пос-
вятила себя с самого детства.
   - Великий боже, что вы говорите! Вы хотите вернуться на сцену?
   - Не знаю еще. Я не солгала вам, сказав, что меня больше не тянет ту-
да. На этом бурном пути я испытала пока только ужасные мучения, но в  то
же время я чувствую, что с моей стороны было бы слишком смело дать  обе-
щание навсегда отказаться от этого поприща. Такова была моя  судьба,  и,
видно, нельзя избежать будущего, которое ты однажды  себе  наметил.  Но,
вернусь ли я на подмостки, буду ли выступать в концертах или давать уро-
ки - все равно я остаюсь и должна оставаться певицей. Да и на что иное я
годна? Где еще я могу сохранить независимость? Чем займу свой  ум,  при-
выкший к труду и жаждущий этих ощущений?
   - О Консуэло, Консуэло! - с горечью воскликнул граф Христиан. -  Все,
что вы говорите, верно. Но я думал, что вы любите моего сына,  а  теперь
вижу, что вы его не любите.
   - А если бы я полюбила его со страстью, которая заставила бы меня за-
быть самое себя, что сказали бы вы на это, граф? - воскликнула Консуэло,
теряя терпение. - Значит, вы считаете, что никакая женщина не может влю-
биться в графа Альберта, если просите меня остаться при нем навсегда?
   - Что вы, дорогая Консуэло! Или я недостаточно ясно  высказался,  или
вы принимаете меня за безумного. Разве я не просил вашей руки  и  сердца
для моего сына? Разве я не поверг к вашим стопам этот законный  и  бесс-
порно почетный союз? Если бы вы любили Альберта, то в счастливой жизни с
ним, конечно, нашли бы вознаграждение за потерю вашей славы и ваших три-
умфов. Но вы не любите его, раз считаете невозможным отказаться ради не-
го от того, что называете своей судьбой!
   Это объяснение, независимо от воли добродушного Христиана,  несколько
запоздало. Не без ужаса и смертельного отвращения жертвовал старый арис-
тократ ради счастья сына всеми своими взглядами на жизнь, всеми  убежде-
ниями своей касты. И когда после долгой и мучительной борьбы с Альбертом
и самим собой жертва, наконец, была принесена, - окончательное утвержде-
ние этого страшного акта не могло перейти без усилия из  его  сердца  на
уста.
   Консуэло почувствовала или угадала это, так как в  ту  минуту,  когда
Христиану показалось, что он не в состоянии добиться ее согласия на этот
брак, лицо старика озарилось невольной радостью, к которой примешивалось
какое-то странное смятение.
   Консуэло мгновенно поняла свое положение. Гордость, быть  может  нес-
колько эгоистичная, возбудила в ней неприязнь к предлагаемому браку.
   - Так вы хотите, чтобы я стала женой графа Альберта? -  сказала  она,
еще ошеломленная таким предложением. - И вы согласились бы назвать  меня
своей дочерью, согласились бы, чтобы я носила ваше имя,  согласились  бы
представить меня вашим родственникам и друзьям?.. Ах, граф, как вы люби-
те своего сына и как ваш сын должен любить вас!
   - Если вы, Консуэло, видите в этом такое необычное великодушие,  зна-
чит, вашему сердцу оно недоступно или сам предмет кажется вам  недостой-
ным его.
   - Граф, - заговорила Консуэло после минутного молчания,  закрыв  лицо
руками, - я точно во сне. Гордость невольно возмущается во мне при мысли
о тех унижениях, которыми будет полна моя жизнь, если я осмелюсь принять
жертву, приносимую вашей отеческой любовью.
   - Но кто посмел бы унизить вас, Консуэло, раз отец и  сын  укрыли  бы
вас под защитой брака и семьи?
   - А тетушка, граф? Ведь она здесь занимает  место  родной  матери,  -
разве она могла бы смотреть на это без краски негодования?
   - Она сама присоединится к нашим мольбам, если вы дадите слово  усту-
пить. Не требуйте от человеческой натуры того, что превышает ее силы:  и
возлюбленный и отец могут вынести унижение, горе отказа, - моя сестра не
справится с этим. Но,  уверившись  в  успехе,  мы  приведем  ее  в  ваши
объятия, дочь моя.
   - Граф, - обратилась к старику трепещущая  Консуэло,  -  стало  быть,
граф Альберт говорил вам, что я люблю его?
   - Нет, - ответил граф, вдруг вспомнив что-то, - Альберт говорил  мне,
что препятствие именно в вашем сердце. Он сто раз повторял мне это, но я
не мог ему поверить. Вашу сдержанность по отношению к  нему  я  объяснял
вашим прямодушием и вашей скромностью; и все же я думал, что,  освободив
вас от ваших сомнений, я добьюсь того признания, в котором  вы  отказали
ему.
   - А что сказал он вам о нашей сегодняшней прогулке?
   - Лишь несколько слов: "Попытайтесь, дорогой отец:  это  единственное
средство узнать, гордость или отчуждение закрывают для меня ее сердце".
   - Увы, граф! Что подумаете вы обо мне, если я скажу вам, что  и  сама
этого не знаю?
   - Я подумаю, дорогая Консуэло, что это отчуждение. Ах, сын мой,  бед-
ный мой сын! Как ужасна его судьба!  Единственная  женщина,  которую  он
смог полюбить, не любит его. Только этого несчастья нам недоставало.
   - Боже мой! Вы должны ненавидеть меня, граф, вы не понимаете, как мо-
жет противиться моя гордость, раз вы жертвуете своею. Вам  кажется,  что
для гордости такой девушки, как я, гораздо  меньше  оснований,  а  между
тем, поверьте, в эту минуту в сердце моем  происходит  борьба  не  менее
жестокая, чем та, из которой вы вышли победителем.
   - Нет, я понимаю это. Не думайте, синьора, что я так мало уважаю  це-
ломудрие, прямодушие и бескорыстие, чтобы не  суметь  оценить  гордость,
опирающуюся на такие сокровища. Но то, что смогла победить отцовская лю-
бовь (видите, я говорю с вами совершенно откровенно),  я  думаю,  сможет
победить и любовь женщины. Ну что же, предположим даже,  что  вся  жизнь
Альберта, ваша жизнь и моя были бы борьбой со светскими  предрассудками,
от чего пришлось бы долго и много страдать и нам троим и моей  сестре  с
нами. Да разве наша взаимная любовь, чистая  совесть,  преданность  друг
другу не помогли бы нам стать сильнее всего светского общества? Для  ве-
ликой любви ничтожны все те беды, которые так страшат вас и за себя и за
нас. Но вы с тоской и страхом ищете в глубине своей души эту великую лю-
бовь и не находите ее, Консуэло, потому что ее там нет.
   - О да, в этом, и только в этом все препятствие, - проговорила Консу-
эло, крепко прижимая руки к сердцу, - все остальное пустяки. У меня тоже
были предрассудки. Вы подаете мне пример того, как  я  должна  отбросить
их, чтобы сравняться с вами в величии и героизме. Не будем больше  гово-
рить о моих чувствах, о моем ложном стыде; не надо  даже  касаться  моей
будущности и моего искусства, - добавила она со вздохом. - Я смогу и  от
этого отречься, если... если... если я люблю Альберта! Вот что нужно мне
знать. Выслушайте меня, граф. Сто раз спрашивала я себя об этом, но  ни-
когда у меня не было того спокойствия, какое дает мне теперь ваше согла-
сие. Как могла я раньше серьезно думать о  чем-либо,  когда  даже  самый
этот вопрос казался мне безумием и преступлением? Теперь же, мне  кажет-
ся, я сумею разобраться в себе и решить. Дайте мне несколько дней, чтобы
собраться с мыслями и понять, есть ли  моя  безмерная  преданность  ему,
безграничное уважение, внушаемое мне  его  достоинствами,  эта  огромная
симпатия, эта странная власть его слов надо мной, - есть ли все это  лю-
бовь или восхищение. Ведь все это я чувствую, граф, но с этим борется во
мне невыразимый ужас, глубокая печаль и (скажу вам без утайки, мой  бла-
городный друг!) воспоминание о любви, менее восторженной, но более  мяг-
кой, более нежной, совсем непохожей на эту.
   - Вы странная и благородная девушка! - с  умилением  проговорил  граф
Христиан. - Сколько мудрости и своеобразия в ваших словах и  мыслях!  Вы
во многих отношениях похожи на моего бедного Альберта, а тревожная  неу-
веренность ваших чувств напоминает мне мою  жену,  мою  благородную  пе-
чальную красавицу Ванду. О Консуэло! Какое сладкое и вместе  с  тем  го-
рестное воспоминание будите вы в моей душе! Знаете, я хотел было сказать
вам: победите свою нерешительность, справьтесь со своими опасениями, по-
любите этого несчастного, обожающего вас человека, полюбите  из  чувства
добродетели, величия души, сострадания! Быть может, он  и  не  даст  вам
счастья, но, спасая его, вы заслужите награду на небесах. Однако вы  на-
помнили мне его мать, отдавшуюся мне из чувства долга и дружбы.  Она  не
могла любить меня, простого, добродушного, робкого человека, той востор-
женной любовью, которой жаждала ее душа. До конца она была верна  мне  и
великодушна, но как она страдала! Увы! Для меня ее любовь была и отрадой
и мукой, а ее постоянство - гордостью и укором. С горя она умерла, а мое
сердце было разбито навеки. И если сейчас я - существо ничтожное,  неза-
метное, мертвое, не слишком удивляйтесь этому, Консуэло. Я выстрадал то,
чего никому не понять. Ни одному человеку никогда я не говорил об  этом.
Вам первой с трепетом открываю я свою душу. Нет, нет,  пусть  глаза  мои
закроются в скорби и сын мой  сейчас  же  погибнет  под  тяжестью  своей
судьбы, но я не буду уговаривать вас пожертвовать собой, не  буду  убеж-
дать Альберта принять от вас такую жертву! Я слишком  хорошо  знаю,  что
значит насиловать природу, бороться с ненасытной потребностью души.  Об-
думайте же все это не торопясь, дочь моя, - закончил со  слезами  старый
граф, прижимая ее к груди и с отеческой нежностью целуя  ее  благородный
лоб. - Так будет лучше. Если вы все-таки откажете ему, то,  подготовлен-
ный беспокойством, он не будет  до  такой  степени  убит  этой  страшной
вестью, как был бы поражен ею сегодня.
   Условившись таким образом, они расстались. Консуэло, совсем  измучен-
ная волнениями и усталостью,  стараясь  не  натолкнуться  на  Андзолето,
проскользнула по коридорам и заперлась в своей комнате.
   Здесь девушка попыталась несколько успокоиться; чувствуя себя  совсем
разбитой, она бросилась на постель и вскоре  впала  в  тяжелое  забытье,
скорее изнуряющее, чем восстанавливающее силы. Ей хотелось уснуть, думая
об Альберте, чтобы эти мысли как бы созрели в тех таинственных  проявле-
ниях сна, в которых мы надеемся порою найти пророческий ответ на волную-
щие нас вопросы. Но в ее отрывочных сновидениях в течение нескольких ча-
сов непрестанно появлялся не Альберт, а Андзолето. Она  видела  Венецию,
Корте-Минелли, свою первую любовь, безмятежную, радостную,  поэтическую.
А каждый раз, когда она пробуждалась, воспоминание об Альберте  связыва-
лось в ней с воспоминанием о зловещей пещере, где звуки скрипки,  удеся-
теренные эхом пустых подземелий, вызывали тени мертвецов и  плакали  над
свежей могилой Зденко. Страх и печаль как бы  закрывали  ее  сердце  для
любви, когда она представляла себе эту картину. Будущее, которое ей  су-
лили, рисовалось только среди мрачной тьмы и кровавых видений, тогда как
лучезарное, полное счастья прошлое заставляло дышать свободно ее грудь и
радостно биться сердце. Ей казалось, что в этих снах, говоривших о прош-
лом, она слышит свой собственный голос, - он растет,  растет,  наполняет
все вокруг и, могучий, уносится к небесам. А когда ей вспоминались  фан-
тастические звуки скрипки в пещере, этот  же  голос  становился  резким,
глухим и терялся, подобно предсмертному хрипу, в подземных безднах.
   Все эти смутные видения до того утомили ее, что она встала с постели,
чтобы от них избавиться. Услышав первый  призыв  колокола,  возвещавший,
что обед будет подан через полчаса, она стала одеваться,  продолжая  ду-
мать все о том же. Но странная вещь: в первый раз в жизни она с  интере-
сом смотрелась в зеркало, а своей прической и туалетом занялась  гораздо
внимательнее, чем волновавшими ее  серьезными  вопросами.  Она  невольно
прихорашивалась, ей хотелось быть  красивой.  И  это  непреодолимое  ко-
кетство проснулось в ней не для того, чтобы возбудить страсть и ревность
любящих ее соперников, - она думала и могла думать только  об  одном  из
них. Альберт никогда ни единым словом не обмолвился  об  ее  наружности.
Охваченный своей страстью, быть может, он считал ее даже  красивее,  чем
она была на самом деле. Но мысли его были так возвышенны, а  любовь  так
велика, что он побоялся бы осквернить ее, взглянув на нее  восторженными
глазами влюбленного или испытующим оком артиста. Для него она была всег-
да окутана облаком, сквозь которое взор его не дерзал проникнуть и кото-
рое его воображение окружало ослепительным ореолом. На внешние  перемены
он не обращал внимания: для него она всегда была одинаковой. Он видел ее
мертвенно бледною, иссохшею, увядшею, борющеюся со смертью и более похо-
жею на призрак, чем на женщину. Тогда внимательно и с тревогой он  искал
в ее чертах лишь более или менее страшные симптомы болезни, не  замечая,
что она подурнела, что, быть может, она способна внушить ужас или отвра-
щение. Когда же к ней вернулись блеск и живость молодости,  он  даже  не
заметил, потеряла или выиграла от этого ее внешность. Для него она  и  в
жизни и в смерти была идеалом всего молодого, высокого, идеалом  несрав-
ненной красоты. Вот почему Консуэло перед зеркалом никогда не думала  об
Альберте.
   Совсем иначе обстояло дело с Андзолето. С каким бесконечным вниманием
он разглядывал, изучал ее в тот день, когда стремился и не  мог  решить,
красива она или нет. Как отмечал он малейшую черточку ее наружности, ма-
лейшее усилие понравиться ему. Как знал ее волосы, руки, ноги, ее поход-
ку, цвета, которые были ей к лицу, малейшую складку ее одежды. И с каким
пылким воодушевлением хвалил он ее наружность, с каким  томным  сладост-
растием смотрел на нее! Целомудренная девушка не понимала тогда  трепета
своего сердца. Она не хотела понимать его и теперь, а  между  тем  вновь
ощущала его, и почти с той же силой, при мысли, что сейчас появится  пе-
ред Андзолето. Она сердилась на себя, краснела от стыда и досады, стара-
лась наряжаться для одного Альберта - и все-таки выбирала и прическу,  и
ленты, и даже взгляды, которые нравились Андзолето. "Увы! Увы! -  думала
она, кончив одеваться и отрываясь от зеркала. - Неужели я  действительно
могу думать только о нем и былое счастье имеет надо мною больше  власти,
чем презрение к этому человеку и обещания  новой  любви?  Сколько  я  ни
всматриваюсь в будущее, без него оно сулит мне лишь ужас и отчаяние.  Но
каково было бы это будущее с ним? Разве я не знаю, что чудесные дни  Ве-
неции безвозвратно прошли, что невинность больше не будет обитать с  на-
ми, что душа Андзолето развращена, ласки его способны только унизить ме-
ня, а моя жизнь была бы ежечасно отравлена стыдом, ревностью, страхом  и
раскаянием?"
   Строго отдав себе отчет в том, что в ней происходит, Консуэло поняла,
что она нисколько  не  заблуждается  относительно  Андзолето  и  что  от