олучены  нашими
предками довольно давно, но род, потерявший свое имя и, так сказать, от-
рекшийся от него, сменивший его на имя женщины, чужой по  национальности
и по вере, - такой род утрачивает право гордиться своими старинными доб-
лестями и верностью своей стране".
   Это замечание задело канониссу за живое, и, заметив, что аббат насто-
рожился, она сочла нужным возразить племяннику.
   "Я не согласна с вами, дорогой мой, - сказала она. - Не  раз  бывало,
что какой-нибудь именитый род возвышался еще более, присоединив к своему
имени имя материнской линии, дабы не лишить своих наследников чести про-
исходить от женщины доблестного рода".
   "Но здесь этот пример неприменим, - возразил Альберт с несвойственной
ему настойчивостью. - Я понимаю, что можно соединить два славных  имени.
Я нахожу вполне справедливым, чтобы женщина  передала  детям  свое  имя,
присоединив его к имени мужа. Но полное уничтожение имени  мужа  кажется
мне оскорблением со стороны той, которая этого требует,  и  низостью  со
стороны того, кто этому подчиняется".
   "Альберт, вы вспоминаете события из слишком далекого прошлого, - про-
говорила с глубоким вздохом канонисса, - и приводите пример,  еще  менее
удачный, чем мой. Господин аббат, слушая вас, мог подумать, что какой-то
мужчина, наш предок, был способен на низость. Раз вы так прекрасно осве-
домлены о вещах, которые, как я думала, вам почти неизвестны, вы не дол-
жны были делать подобное замечание  по  поводу  политических  событий...
столь далеких от нас, благодарение богу..."
   "Если сказанное мною вам неприятно, тетушка, я сейчас  приведу  факт,
который смоет всякое позорное обвинение с памяти нашего предка Витольда,
последнего графа Рудольштадта. Это, мне кажется,  очень  интересует  мою
кузину, - заметил он, видя, как я вытаращила на него  глаза,  пораженная
тем, что он, вопреки своей обычной молчаливости  и  философскому  образу
мыслей, вдруг пустился в такой спор. - Да будет  вам  известно,  Амелия,
что нашему прадеду Братиславу едва исполнилось четыре  года,  когда  его
мать, Ульрика Рудольштадт, сочла нужным заклеймить его позором, -  отняв
у него его настоящее имя, имя его отцов - Подебрад, и дав ему взамен  то
саксонское имя, которое мы теперь носим вместе с вами: вы - не  краснея,
а я - не гордясь им".
   "По-моему, совершенно бесполезно вспоминать о вещах, столь далеких от
нашей эпохи", - проговорил граф Христиан, которому, видимо, было  не  по
себе.
   "Мне кажется, что тетушка заглянула  в  еще  более  далекое  прошлое,
рассказывая нам про великие заслуги Рудольштадтов, и я не  понимаю,  что
дурного в том, если кто-нибудь из нас, случайно вспомнив, что он чех,  а
не саксонец по происхождению, что его зовут Подебрад, а не  Рудольштадт,
станет рассказывать о событиях, которые произошли всего каких-нибудь сто
двадцать лет тому назад".
   "Я знал, - вмешался аббат, слушавший Альберта с большим интересом,  -
что ваш именитый род в прошлом был в родстве с королевским родом Георгия
Подебрада, но не подозревал, что вы прямые его  потомки,  имеющие  право
носить его имя".
   "Это потому, - ответил Альберт, - что тетушка, так хорошо разбирающа-
яся в генеалогии, сочла нужным отсечь в своей памяти то древнее  и  поч-
тенное древо, от которого происходим мы. Но  генеалогическое  древо,  на
котором кровавыми буквами занесена наша славная и мрачная  история,  еще
высится на соседней горе".
   Так как, говоря это, Альберт оживлялся все больше и  больше,  а  лицо
дяди делалось все мрачнее, аббат, хотя в нем и было задето  любопытство,
попробовал было переменить разговор. Но  мое  любопытство  было  слишком
сильно.
   "Что вы хотите сказать этим, Альберт? - воскликнула я, подходя к  не-
му.
   "Я хочу сказать то, что каждый  из  рода  Подебрадов  должен  был  бы
знать, - ответил он. - Я хочу сказать, что на старом дубе  скалы  Ужаса,
на который вы ежедневно смотрите из своего окна, Амелия, и под сень  ко-
торого я советую вам никогда не садиться, не  сотворив  молитвы,  триста
лет тому назад висели плоды потяжелее тех высохших желудей, которые  те-
перь почти не растут на нем".
   "Это ужасная история, - пробормотал перепуганный капеллан, - не пони-
маю, кто мог об этом рассказать графу Альберту".
   "Местное предание, а быть может, нечто еще более достоверное, - отве-
тил Альберт. - Как ни сжигай семейные архивы и  исторические  документы,
господин капеллан, как ни воспитывай детей в неведении минувшего, как ни
заставляй молчать простодушных людей с помощью софизмов, а  слабых  -  с
помощью угроз, - ни страх пред деспотизмом, ни боязнь ада не могут  заг-
лушить тысячи голосов прошлого, они  несутся  отовсюду.  Нет!  Нет!  Они
слишком громки, эти ужасные голоса, чтобы слова священника могли  заста-
вить их умолкнуть. Когда мы спим, они говорят нашим душам устами призра-
ков, поднимающихся из могил, дабы предупредить нас; мы слышим эти голоса
среди шума природы; они, как некогда голоса богов в священных рощах, ис-
ходят даже из древесных стволов, чтобы рассказать нам о преступлениях, о
несчастьях и подвигах наших отцов..."
   "Зачем, мой бедный мальчик, ты мучаешь себя такими горестными мыслями
и роковыми воспоминаниями? - проговорила канонисса.
   "Это ваша генеалогия, тетушка, это путешествие, которое вы только что
совершили в прошлые века, - это они пробудили во мне воспоминание о пят-
надцати монахах, собственноручно повешенных на ветвях дуба одним из моих
предков... Да, моим предком, самым великим, самым страшным, самым  упор-
ным, - тем, кого звали "Грозный слепец", непобедимый Ян Жижка,  поборник
чаши!"
   Громкое, ненавистное имя главы таборитов - сектантов, которые во вре-
мя Гуситских войн превосходили своей энергией, храбростью и  жестокостью
всех остальных реформатов, поразило, как удар грома, обоих  священников.
Капеллан даже осенил себя крестным знамением, а тетушка, сидевшая  рядом
с Альбертом, невольно отодвинулась от него.
   "Боже милостивый! - воскликнула она. - Да о чем и о ком говорит  этот
мальчик? Не слушайте его, господин аббат!  Нет,  никогда,  никогда  наша
семья не имела ничего общего с тем окаянным,  гнусное  имя  которого  он
только что произнес".
   "Говорите за себя, тетушка, - решительно возразил Альберт. - Вы - Ру-
дольштадт в душе, хотя в действительности происходите от Подебрадов.  Но
в моих жилах течет на несколько капель больше чешской крови  и  на  нес-
колько капель меньше крови иностранной. В родословном древе моей  матери
не было ни саксонцев, ни баварцев, ни пруссаков; она  была  чистой  сла-
вянской расы. Вы, тетушка,  по-видимому,  не  интересуетесь  благородным
происхождением, на которое не можете претендовать,  а  я,  дорожа  своим
личным славным происхождением, могу сообщить вам, если вы не  знаете,  и
напомнить вам, если вы забыли, что у Яна Жижки была дочь, которая  вышла
замуж за графа Прахалица, и что мать моя, будучи сама Прахалиц, -  пото-
мок по прямой женской линии Яна Жижки так точно, как вы, тетушка, -  по-
томок Рудольштадтов".
   "Это бред, это заблуждение, Альберт..."
   "Нет, дорогая тетушка, это вам может подтвердить  господин  капеллан,
человек правдивый, богобоязненный; у него в руках были дворянские грамо-
ты, удостоверяющие это".
   "У меня? - вскричал капеллан, бледный как мертвец.
   "Вы можете в этом сознаться, не краснея перед господином аббатом, - с
горькой иронией ответил Альберт. - Вы только исполнили свой долг католи-
ческого священника и австрийского подданного, когда сожгли эти документы
на следующий день после смерти моей матери".
   "Моя совесть повелела мне тогда сжечь их,  но  свидетелем  этого  был
один господь, - проговорил капеллан, еще больше бледнея. - Граф Альберт,
скажите, кто мог вам это открыть?"
   "Я уже сказал вам, господин капеллан: голос,  говорящий  громче,  чем
голос священника".
   "Что это за голос, Альберт? - спросила я, сильно заинтересованная.
   "Голос, говорящий во время сна", - ответил Альберт.
   "Но это ничего не объясняет, сын мой", - сказал граф Христиан  задум-
чиво и грустно.
   "Голос крови, отец мой! - ответил Альберт тоном, заставившим всех нас
вздрогнуть.
   "О боже мой! - воскликнул дядя, молитвенно сложив руки. - Опять те же
сны, опять та же игра больного воображения, которые когда-то так терзали
его бедную мать. - И, наклонившись к тетушке, он тихо прибавил: - Должно
быть, во время своей болезни она обо всем этом говорила при ребенке,  и,
очевидно, это запечатлелось в его детском мозгу".
   "Это невозможно, братец, - ответила канонисса, - Альберту не  было  и
трех лет, когда он потерял мать".
   "Вероятнее всего, - вполголоса заговорил капеллан, - что в доме могло
сохраниться что-нибудь из тех проклятых еретических писаний, полных  лжи
и безбожия, которые она хранила в силу семейных традиций. Тем  не  менее
перед смертью у нее хватило нравственных сил пожертвовать ими".
   "Нет, от них ничего не сохранилось, - проговорил Альберт, не  пропус-
тивший ни одного слова, сказанного капелланом, несмотря на то,  что  тот
говорил очень тихо,  а  молодой  граф,  возбужденно  прохаживавшийся  по
большой гостиной, в это время был на другом ее конце. - Вы сами прекрас-
но знаете, господин капеллан, что вы уничтожили все и что  на  следующий
день после ее кончины вы все обыскали и перерыли в ее комнате".
   "Откуда ты все это взял, Альберт? - строго спросил граф  Христиан.  -
Какой вероломный или безрассудный слуга вздумал смутить  твой  юный  ум,
рассказав, несомненно в преувеличенном виде, об этих семейных событиях?"
   "Ни один из слуг мне этого не говорил, отец, клянусь моей верой и со-
вестью".
   "Значит, это дело рук врага рода человеческого", - пробормотал с ужа-
сом капеллан.
   "Пожалуй, более правдоподобно и более по-христиански, -  вставил  аб-
бат, - допустить, что граф Альберт одарен исключительной памятью  и  что
события, которые обыкновенно проходят для детей бесследно, запечатлелись
в его мозгу. Убедившись в редком уме графа, я могу  легко  предположить,
что он развился чрезвычайно рано, а память его поистине необыкновенна".
   "Память моя вам кажется такой необыкновенной лишь потому, что вы сами
совершенно лишены ее, - возразил сухо Альберт. - Например, вы не  помни-
те, что вы делали в тысяча шестьсот девятнадцатом году, после  того  как
мужественный, верный протестант Витольд Подебрад (ваш дед,  дорогая  те-
тушка), последний предок, носивший наше имя, обагрил своей кровью  скалу
Ужаса. Бьюсь об заклад, господин аббат, что вы забыли о вашем  поведении
при этих обстоятельствах".
   "Признаюсь, совершенно забыл", - ответил аббат с насмешливой улыбкой,
что было не очень благовоспитанно в ту минуту, когда нам всем стало  яс-
но, что Альберт бредит.
   "В таком случае, я вам напомню, - сказал Альберт, ничуть не смущаясь.
- Вы начали с того, что поспешили  дать  совет  императорским  солдатам,
только что прикончившим Витольда Подебрада, бежать или  спрятаться,  так
как вы знали, что пильзенские рабочие, имевшие мужество признавать  себя
протестантами и обожавшие Витольда, уже шли отомстить за  смерть  своего
повелителя, готовясь растерзать в клочья его убийц. Затем вы отправились
к моей прабабке Ульрике, дрожащей и запуганной вдове Витольда, и предло-
жили ей прощение императора Фердинанда Второго, сохранение ее  поместий,
титулов, свободы, жизни ее детей - при условии, если она последует вашим
советам и оплатит ваши услуги золотом. Она согласилась на это: материнс-
кая любовь толкнула ее на такой малодушный поступок. Она не почтила  му-
ченической кончины благородного супруга. Она родилась католичкой  и  от-
реклась от своей веры только из любви к мужу. Она не нашла  в  себе  сил
пойти на нищету, изгнание, гонения ради того, чтобы сохранить детям  ве-
ру, которую их отец только что запечатлел своей кровью, и  сохранить  им
то имя, которое он прославил больше всех своих предков  -  гуситов,  ка-
ликстинов, таборитов, сирот, союзных братьев и лютеран". (Все это, милая
Порпорина, названия еретических сект, существовавших во времена Яна Гуса
и Мартина Лютера; к ним, по-видимому, принадлежала и та ветвь  рода  По-
дебрадов, от которой происходим мы.)
   "Словом, - продолжал Альберт, - саксонка испугалась  и  уступила.  Вы
завладели замком, вы заставили императорских  солдат  покинуть  его,  вы
спасли наши поместья. На огромном костре вы  сожгли  все  наши  грамоты,
весь наш архив. Вот почему моей тетушке, на ее счастье, не удалось восс-
тановить родословное древо Подебрадов, и она нашла себе пищу более  удо-
боваримую - родословную Рудольштадтов. За ваши труды вы получили большую
награду, - вы разбогатели, очень разбогатели. Три месяца спустя  Ульрике
было разрешено отправиться в Вену и припасть к стопам императора,  кото-
рый тут же милостиво разрешил ей переменить подданство ее детей,  воспи-
тывать их под вашим руководством в католической вере, а в будущем отдать
на военную службу и позволить сражаться под теми знаменами, против кото-
рых так мужественно боролись их отец и деды. Словом, я и мои сыновья, мы
были зачислены в ряды войск австрийского тирана..."
   "Ты и твои сыновья!.. - с отчаянием воскликнула тетушка, видя, что он
совсем заговаривается.
   "Да,  мои  сыновья:  Сигизмунд  и  Рудольф",  -  ответил  пресерьезно
Альберт.
   "Это имена моего отца и дяди, - пояснил граф Христиан. -  Альберт,  в
уме ли ты? Очнись, сын мой! Больше столетия отделяет нас от этих горест-
ных событий, совершившихся по воле божьей..."
   Альберт стоял на своем. Он внушил себе и хотел убедить и нас  в  том,
что он - Братислав, сын Витольда, и первый из Подебрадов, носивший мате-
ринское имя - Рудольштадт. Он рассказал нам о своем детстве и  о  пытках
графа Витольда, о которых он сохранил самое ясное воспоминание. Виновни-
ком мученической смерти Витольда он считал иезуита Дитмара (которым,  по
его мнению, был не кто иной, как аббат-гувернер).  Он  говорил  также  о
глубокой ненависти, которую испытывал  в  детстве  к  этому  Дитмару,  к
Австрии, к императорской династии и к католикам. Затем его  воспоминания
стали как-то путаться; он стал плести массу непонятных вещей о вечной  и
непрерывной жизни, о возвращении людей с того света на землю,  основыва-
ясь при этом на веровании гуситов: будто Ян Гус через сто лет после сво-
ей смерти вернется в Богемию, чтобы закончить начатое  дело.  По  словам
Альберта, предсказание это исполнилось, так как, уверял он, Лютер -  это
воскресший Ян Гус. Одним словом, в  его  речах  была  какая-то  странная
смесь ереси, суеверия, мрачной метафизики и поэтического  бреда.  И  все
это говорилось так убедительно, с такими точными, интересными подробнос-
тями событий, которых он якобы был  свидетелем  и  которые  касались  не
только Братислава, но и Яна Жижки и многих других  умерших  (он  уверял,
что все это - его собственные прошлые воплощения), что мы молчали, пора-
женные, не решаясь ни остановить его, ни противоречить ему. Дядя  и  те-
тушка, ужасно страдавшие от этого, по их  мнению,  нечестивого  безумия,
тем не менее хотели до конца разобраться в нем;  ведь  безумие  Альберта
впервые обнаружилось так открыто, и надо же было  знать  источник  беды,
чтобы потом иметь возможность с ней бороться. Аббат пытался  было  обра-
тить все в шутку, уверяя, что граф Альберт, забавник и насмешник,  тешит
себя, мистифицируя нас своей эрудицией.
   "Он так много читал, - говорил он, - что был бы в состоянии таким вот
образом, глава за главой, рассказать нам историю всех  веков,  притом  с
такими подробностями, с такой точностью, что люди, склонные верить в чу-
десное, могли бы подумать, будто он действительно сам присутствовал  при
всех описанных им сценах".
   Канонисса, которая при всей своей пламенной набожности была склонна к
суеверию и уже начинала верить племяннику на слово, отнеслась очень неп-
риязненно к разглагольствованиям аббата  и  посоветовала  ему  приберечь
свои шуточные пояснения до более веселого случая; затем она  стала  вся-
чески пытаться вернуть племянника к действительности.
   "Берегитесь, тетушка, - нетерпеливо ответил Альберт на ее увещания, -
берегитесь, чтобы я вам не сказал, кто вы такая. До сих пор  я  гнал  от
себя эту мысль, но что-то говорит мне, что подле меня стоит сейчас  сак-
сонка Ульрика".
   "Так вы думаете, бедное дитя мое, - ответила  канонисса,  -  что  эта
благоразумная, самоотверженная прабабка, сумевшая сохранить своим  детям
жизнь, а потомкам независимость, состояние, почести - все, чем  они  те-
перь пользуются, - вы думаете, что она возродилась снова во мне?  Знайте
же, Альберт, я так люблю вас, что  в  состоянии  была  бы  сделать  даже
больше, чем она. Я пожертвовала бы своей жизнью, если бы этой ценой мог-
ла исцелить ваш помутившийся рассудок".
   Альберт некоторое время молча смотрел  на  тетку,  и  в  его  взгляде
сквозь суровость проглядывала нежность.
   "Нет, нет, - сказал он наконец, подходя к ней и опускаясь у ее ног на
колени, - вы ангел, и некогда вы причастились из деревянной  чаши  гуси-
тов. А все-таки саксонка здесь: ее голос сегодня доносился до меня  нес-
колько раз".
   "Предположите, что это я, Альберт, - проговорила я, пытаясь его  раз-
веселить, - только не очень сердитесь на меня за то, что  я  не  предала
вас палачам в тысяча шестьсот девятнадцатом году".
   "Вы - моя мать! - воскликнул он, глядя на меня страшными  глазами.  -
Не говорите мне этого, так как я не могу вам простить. Господь  возродил
меня от более сильной женщины, он закалил  кровью  Жижки  мое  естество,
сбившееся с правильного пути. Амелия, не смотрите на меня, а главное, не
говорите со мной! Это ваш голос, Ульрика, причинил мне сегодня  все  эти
страдания!"
   С этими словами Альберт стремительно вышел, оставив нас в самом угне-
тенном состоянии, ибо мы с горечью убедились в расстройстве его ума.
   Было два часа пополудни. Перед этим мы спокойно отобедали. За  обедом
ничего, кроме воды, Альберт не пил, так  что  его  безумные  речи  никак
нельзя было объяснить опьянением. Тетушка с капелланом сейчас же побежа-
ли за ним вслед: считая его тяжелобольным, они хотели чем-нибудь  помочь
ему. Но - непостижимая вещь! - Альберт исчез,  как  по  волшебству.  Его
нигде не могли найти: ни в его комнате, ни в комнате матери, где он час-
то запирался, ни в одном из закоулков замка. Его всюду искали - в  саду,
у речного заповедника, в окрестных лесах, в горах. Ни  один  человек  не
видел его ни вблизи, ни издали. Даже следов его не могли найти. Никто  в
замке в эту ночь не ложился спать. Слуги с факелами до  самого  рассвета
искали его.
   Все семейство молилось. Следующий день прошел в  той  же  тревоге,  а
следующая ночь - в том же унынии. Не умею вам выразить, в каком ужасе  я
была - ведь до сих пор я ни разу не испытала подобных волнений и не  пе-
реживала столь важных семейных событий. Я была убеждена, что Альберт ли-
шил себя жизни или бежал навсегда. Со мной  сделался  нервный  припадок,
меня трясла лихорадка. Несмотря на ужас, внушаемый  мне  этим  странным,
роковым человеком, во мне все еще жил остаток любви к нему. У моего отца
хватило сил отправиться на охоту: он воображал, что где-то в глубине ле-
сов нападет на след Альберта. Бедная моя тетушка,  терзаемая  горем,  не
падала духом, была деятельна, мужественна, ухаживала за мной и старалась
всех успокоить. Дядя молился день и ночь. Видя его горячую веру и  стои-
ческую покорность воле божьей, я пожалела, что не набожна.
   Аббат делал вид, будто немного грустит,  но  уверял,  что  совершенно
спокоен. "Надо правду сказать, - говорил он, - граф Альберт во время на-
ших путешествий ни разу так надолго не исчезал, но иногда у него  бывала
потребность в уединении и духовном созерцании". По мнению аббата, лучшее
средство против странностей молодого графа заключалось в том, чтобы  ни-
когда ему не перечить и делать вид, будто ничего не замечаешь. На  самом
же деле этот интриган и величайший