лось до Вены еще миль двадцать, и этот способ передвижения, конечно,
был не из быстрых. Но дело в том, что, хотя  Консуэло  и  уверяла  себя,
будто жаждет снова облечься в женское платье  и  вернуться  к  жизненным
удобствам, в глубине души она, как и Иосиф,  совсем  не  стремилась  так
скоро завершить путешествие. Она была артисткой до  мозга  костей  и  не
могла не любить свободы, случайностей, проявлений мужества  и  ловкости,
постоянно сменяющих друг друга картин природы, которые по-настоящему мо-
жет оценить только пешеход, и, наконец, романтических  приключений,  со-
путствующих бродячей и уединенной жизни.
   Я называю эту жизнь уединенною, читатель, стремясь выразить то сокро-
венное и таинственное чувство, которое, пожалуй, вам легче  понять,  чем
мне объяснить. Мне кажется, что для выражения этого состояния души в на-
шем языке не найдется определения, но вы вспомните, как это бывает, если
вам приходилось путешествовать пешком где-нибудь далеко, одному, или  со
своим вторым "я", или, наконец, подобно Консуэло, с приветливым  товари-
щем, веселым, услужливым и мыслящим с вами заодно. И если у вас не  было
какой-нибудь неотложной заботы или повода к беспокойству, вы,  наверное,
испытывали в такие минуты странную, быть может, даже несколько  эгоисти-
ческую, радость, говоря себе: никто не беспокоится обо мне, и я ни о ком
не беспокоюсь! Никто не знает, где я! Те, кто властвует над моею жизнью,
тщетно стали бы меня искать, - они не найдут меня в этом никому  неведо-
мом, новом для меня самого уголке, где я укроюсь. Те, кого моя жизнь за-
трагивает и волнует, отдохнут от меня, как и я от них. Я всецело принад-
лежу себе - и как повелитель и как раб. Ибо среди нас, о  читатель,  нет
ни единого человека, который по отношению известной группы людей не  был
бы одновременно и рабом и повелителем. И это, заметьте, происходит поми-
мо нашей воли, нашего сознания и стремления.
   Никто не знает, где я!? Чувство одиночества, несомненно,  имеет  свою
прелесть - свою невыразимую прелесть, жестокую по виду,  справедливую  и
сладостную по существу. Мы рождены для  взаимного  общения.  Путь  долга
длинен и суров, горизонтом ему служит смерть,  которая,  может  статься,
короче одной ночи отдыха. Итак, в путь! Вперед, не  жалея  ног!  Однако,
если нам представится столь редкий, но благоприятный случай, когда можно
безобидно и без угрызений совести отдохнуть, ибо  перед  нами  тропинка,
утопающая в зелени, - воспользуемся несколькими часами уединения и  пре-
дадимся созерцанию! Такие часы безделья необходимы деятельному,  мужест-
венному человеку для восстановления сил. И я утверждаю, что чем ревност-
нее стремится ваше сердце служить дому божию (то есть человечеству), тем
более вы способны оценить немногие минуты уединения,  когда  вы  всецело
принадлежите себе. Эгоист всегда и всюду одинок. Его душа никогда не то-
мится любовью, страданием, постоянством; она  безжизненна  и  холодна  и
нуждается во сне и покое не больше, чем мертвец.  Умеющий  любить  редко
бывает одинок, а когда он одинок, он доволен.  Душа  его  может  наслаж-
даться перерывом в деятельности, и перерыв этот будет  подобен  крепкому
сну сильного организма. Такой сон красноречиво говорит об испытанной ус-
талости и является предвестником предстоящих испытаний. Я не верю в иск-
ренность горя тех, кто не стремится отвлечься от него, ни в безграничную
самоотверженность людей, никогда не нуждающихся в отдыхе. У одних печаль
- следствие упадка духа, свидетельствующего о том, что  человек  надлом-
лен, угасает и не имеет сил любить то, что им утрачено; у других под не-
ослабевающей и неутомимой самоотверженностью скрывается постыдное вожде-
ление или эгоистическое, даже преступное, ожидание вознаграждения.
   Эти размышления, быть может слишком длинные, не являются  неуместными
в повествовании о жизни Консуэло, деятельной и самоотверженной, которую,
однако, могли бы порой обвинить в эгоизме и легкомыслии люди, не  сумев-
шие понять ее.


   LXXIV

   Пустившись в путь, наши странники в первый же день увидели перед  со-
бой деревянный мост через речку, а на нем - нищую с  крошечной  девочкой
на руках; она сидела, прислонясь к перилам моста, и  просила  милостыню.
Ребенок был бледен, нездоров, истощенная женщина дрожала  от  лихорадки.
Консуэло почувствовала глубокую симпатию и жалость к несчастным,  напом-
нившим ей мать и ее собственное детство.
   - Вот в таком положении мы бывали не раз, - сказала она  Иосифу,  по-
нявшему ее с полуслова и остановившемуся вместе с ней, чтобы  посмотреть
на нищенку и расспросить ее.
   - Увы, - начала свой рассказ нищенка, - еще несколько дней тому назад
я была счастливейшей женщиной. Я крестьянка из окрестностей Харманица  в
Богемии. Пять лет назад я вышла замуж за своего двоюродного брата,  рос-
лого красавца, работягу и лучшего из мужей. Через год после свадьбы  мой
бедный Карл, отправившись в горы за дровами, вдруг  исчез,  и  никто  не
знал, что с ним приключилось. Мне грозила нищета, и я страшно  горевала,
предполагая, что муж либо погиб, свалившись в пропасть,  либо  растерзан
волками. Мне представлялся случай снова выйти замуж, но я  и  думать  об
этом не могла - ведь я любила мужа и не знала, что с ним приключилось. И
как же была я вознаграждена, дети мои! Однажды вечером, в прошлом  году,
постучали в дверь; я открыла и тут же упала на колени: передо мной стоял
муж, но, боже милосердный, в каком виде! Словно привидение: весь  высох-
ший, желтый, с блуждающим взглядом, взъерошенными волосами, обратившими-
ся в ледяные сосульки, с окровавленными босыми ногами, только  что  про-
шедшими неизвестно сколько сотен миль по ужасающим дорогам в самую  жес-
токую зиму! Но он был так счастлив, вновь обретя жену и бедную крошечную
дочурку, что скоро воспрянул духом, поправился и принялся за работу.
   Рассказал он мне, что был похищен разбойниками,  которые  увезли  его
очень далеко, к морю, и там продали в солдатчину  прусскому  королю.  Он
прожил три года в самой мрачной из стран, нес очень тяжелую службу  и  с
утра до вечера получал побои. Наконец, милые мои дети, ему  удалось  бе-
жать, дезертировать. Он как бешеный отбивался от своих  преследователей,
одного из них убил, а другому вышиб камнем глаз. Избавившись от них,  он
шел днями и ночами, прячась, как дикий зверь, в болотах и лесах. Так  он
прошел через Саксонию и Богемию. Он был спасен! Он возвратился  ко  мне!
Ах, как мы были счастливы всю ту зиму, несмотря на бедность и холод! Од-
но мучило нас: как бы снова не появились в наших краях эти хищные птицы,
причина всех наших бед. Мы строили планы отправиться в Вену,  явиться  к
императрице, рассказать ей о нашем горе,  добиться  ее  покровительства,
военной службы для мужа и кое-какой поддержки для  меня  и  ребенка.  Но
из-за сильнейшего потрясения, какое я перенесла, увидев вновь  Карла,  я
захворала, и мы были принуждены всю зиму и все лето  провести  в  горах,
выжидая, пока я смогу пуститься в путь. Все это время мы были  постоянно
начеку, даже ночью. Наконец блаженная минута настала! Я чувствовала себя
достаточно сильной для ходьбы, а нашу девчурку,  которой  нездоровилось,
должен был нести на руках отец. Но злодейка-судьба поджидала нас,  когда
мы спустились с гор. Мы спокойно шли по краю малолюдной дороги, не обра-
щая внимания на экипаж, который уже с четверть часа медленно  поднимался
в том же направлении. Вдруг экипаж остановился и из него вышли трое муж-
чин.
   - Это на самом деле он? - воскликнул один из них.
   - Да, - ответил другой, кривой. - Он! Он! Хватай его!
   Муж, обернувшись при этих словах, проговорил:
   - Ай! Пруссаки! Вот кривой, которому я вышиб глаз, я его узнаю!
   - Беги! Беги! Спасайся! - прошептала я.
   Он пустился бежать, но тут один из этих мерзавцев  бросился  ко  мне,
свалил на землю и приставил пистолет к моей голове и к голове  моей  де-
вочки. Не приди ему в голову эта дьявольская мысль, муж был  бы  спасен,
так как бегал он лучше этих бандитов, да и был впереди них. Но на вопль,
вырвавшийся у меня. Карл обернулся и, при виде дочери под дулом пистоле-
та, с громким криком побежал обратно, чтобы предотвратить выстрел. Когда
изверг, наступивший на меня ногой, увидел мужа на таком расстоянии,  что
тот мог его услышать, он крикнул:
   - Сдавайся или я их убью! Сделай только один шаг, и все кончено!
   - Сдаюсь! Сдаюсь! Я здесь! - ответил бедный мой муж и помчался к  ним
быстрее, чем убегал, несмотря на катившиеся под ноги камни и знаки,  ко-
торые я делала ему, умоляя оставить нас и дать нам умереть.
   Когда Карл попал в руки этих зверей, они принялись его бить и били до
крови. Я бросилась было защищать мужа, но они и меня избили.  Видя,  что
его вяжут по рукам и ногам, я стала рыдать и  громко  застонала.  Злодеи
объявили мне, что если я тотчас же не замолчу, они прикончат ребенка,  и
уже вырвали его у меня. Тогда Карл сказал мне:
   - Замолчи, жена, приказываю тебе! Подумай о нашей девочке!
   Я послушалась; но когда эти чудовища связали мужа и  принялись  заты-
кать ему рот кляпом, приговаривая: "Да, да, плачь! Больше ты его не уви-
дишь, мы сейчас его повесим! ", сердце у меня перевернулось, и я замерт-
во упала на дорогу.
   Не знаю, сколько времени я пролежала в пыли. Когда я  открыла  глаза,
была уже ночь. Бедная моя дочурка, прижавшись ко мне, дрожала,  надрыва-
ясь от рыданий. На дороге виднелось кровавое пятно да след от колес эки-
пажа, увезшего моего мужа. Я просидела там еще час-другой, пытаясь успо-
коить и отогреть окоченевшую и перепуганную до полусмерти  Марию.  Нако-
нец, собравшись с мыслями, я рассудила, что разумнее не бежать за  похи-
тителями, догнать которых я была не в силах,  а  заявить  о  случившемся
властям в ближайшем городе, Визенбахе. Так я и поступила, а затем решила
продолжать свой путь в Вену, броситься там к ногам императрицы и  молить
ее походатайствовать перед прусским королем об отмене смертного пригово-
ра мужу. Ее величество могла бы потребовать выдачи его, как своего  под-
данного, в том случае если бы не удалось настигнуть вербовщиков.
   И вот, на милостыню, поданную мне в епископстве Пассау, где я расска-
зала о своем несчастье, доехала я на телеге до Дуная, а оттуда на  лодке
спустилась вниз по реке до Мелка. Но теперь средства мои истощились. Лю-
ди, которым я рассказываю о случившемся, принимают меня, должно быть, за
мошенницу, не верят мне и дают так мало, что остается только  идти  пеш-
ком. Хорошо, если через пять-шесть дней я доберусь до Вены и не  погибну
от усталости, я совсем больна, да и горе лишило меня  последних  сил.  А
теперь, милые мои детки, если есть возможность помочь мне немного,  сде-
лайте это, пожалуйста: мне больше нельзя ждать, надо идти  и  идти,  как
"вечный жид", пока не добьюсь справедливости.
   - Хорошая вы моя! Бедная моя! - воскликнула Консуэло, обнимая нищенку
и плача от радости и сострадания. - Мужайтесь! Мужайтесь! Надейтесь! Ус-
покойтесь! Муж ваш освобожден. Он сейчас скачет на добром коне  по  нап-
равлению к Вене, с туго набитым кошельком в кармане.
   - Что вы говорите? - воскликнула жена дезертира, и глаза ее покрасне-
ли, а губы судорожно задергались. - Вы его знаете? Вы видели его? О гос-
поди! Боже великий! Боже милосердный!
   - Что вы делаете! - остановил Иосиф свою подругу. - А  если  эта  ра-
дость ложная, если дезертир, которому мы помогли спастись, не муж ее?
   - Он самый, Иосиф! Говорю тебе, это он! Вспомни кривого, вспомни при-
емы синьора Пистолета! Вспомни, как дезертир говорил, что он человек се-
мейный и австрийский подданный! Впрочем, в этом очень  легко  убедиться.
Каков из себя ваш муж?
   - Рыжий, с зелеными глазами, широколицый, ростом  пять  футов  восемь
дюймов; нос немного приплюснутый, лоб низкий, - словом, красавец  мужчи-
на!
   - Так, верно! - сказала, улыбаясь, Консуэло. - А как он был одет?
   - Плохонький зеленый дорожный плащ, коричневые штаны, серые чулки.
   - И это похоже! А на вербовщиков вы обратили внимание?
   - Обратила ли я внимание на вербовщиков! Пресвятая дева Мария! Да  их
страшные лица всегда будут перед моими глазами!
   Тут бедная женщина с большими подробностями описала синьора  Пистоле-
та, кривого и Молчальника.
   - Был там еще четвертый, - добавила она, - он оставался при лошади  и
ни во что не вмешивался. У него было толстое равнодушное лицо,  показав-
шееся мне даже более жестоким, чем у остальных; когда я плакала, а  мужа
колотили и вязали веревками, словно какого-нибудь убийцу,  этот  толстяк
преспокойно распевал и играл на  губах,  словно  на  инструменте:  брум,
брум, брум. Ах! Что за каменное сердце!
   - Ну, это Мейер! - воскликнула Консуэло, обращаясь к Иосифу. - Неуже-
ли ты и теперь еще сомневаешься? Это же его  милая  привычка  все  время
петь, подражая трубе!
   - Правда, - согласился Иосиф. - Значит, при нас действительно освобо-
дили Карла! Слава богу!
   - Да, да! Прежде всего надо благодарить господа! - воскликнула бедная
женщина, бросаясь на колени. - А ты, Мария, -  обратилась  она  к  своей
девчурке, - целуй землю вместе со мной,  благодари  ангеловхранителей  и
пресвятую деву: твой папа нашелся, и мы скоро его увидим!
   - Скажите мне, милая, - спросила Консуэло, - у Карла тоже есть  обык-
новение, когда он очень счастлив, целовать землю?
   - Да, дитя мое, он всегда так делает. Вернувшись после своего  дезер-
тирства, он ни за что не хотел войти в дом, пока не поцеловал порога.
   - Что это, обычай вашей страны?
   - Нет, его собственная привычка. Он и нас обучил, и это всегда прино-
сит нам счастье.
   - Конечно, его мы и видели, - сказала Консуэло, - на наших же глазах,
поблагодарив своих избавителей, он поцеловал  землю.  Ты  ведь  заметил,
Беппо?
   - Конечно, заметил! Он самый! Теперь не может быть никаких сомнений!
   - Дайте же прижать вас к сердцу, ангелочки мои,  -  воскликнула  жена
Карла, - какую весть вы мне принесли! Расскажите мне обо всем.
   Иосиф передал все, как было. Когда бедная женщина  излила  весь  вос-
торг, всю благодарность небесам и Иосифу с Консуэло, которых  она  спра-
ведливо считала главными спасителями мужа, она спросила, как же  ей  те-
перь разыскать его.
   - Думаю, - сказала Консуэло, - что вам лучше  всего  продолжать  свой
путь. Вы найдете мужа в Вене, если не встретитесь с ним еще дорогой. Не-
сомненно, первой его заботой, когда он попадет в  Вену,  будет  доложить
обо всем императрице, а затем просить полицию сообщить  по  всей  стране
ваши приметы. Конечно, он не преминул рассказать о случившемся в  каждом
скольконибудь значительном городе, через который проезжал, и  расспраши-
вал в пути, не видел ли кто вас. Если вы доберетесь до Вены раньше  него
- смотрите, сейчас же сообщите полиции свой адрес, чтобы Карлу, когда он
появится в городе, тотчас передали его.
   - Но что это за полиция? Где она помещается? Я ровно ничего в этом не
смыслю. Такой огромный город! Я, бедная крестьянка, совсем  там  потеря-
юсь!
   - Знаете, - сказал Иосиф, - у нас самих никогда подобных дел не быва-
ло, и мы тоже ничего не смыслим в них, но вы попросите первого встречно-
го провести вас в прусское посольство, а там спросите  господина  барона
фон...
   - Осторожно, Беппо, - прошептала Консуэло, напоминая Иосифу,  что  не
следует компрометировать барона, вмешивая его в эту историю.
   - Ну, а граф Годиц?
   - Да, к графу можно обратиться. Он сделает из тщеславия то,  что  его
спутник сделал бы из самоотверженности. Разыщите дворец маркграфини Бай-
рейтской, - сказала Консуэло женщине, - и передайте ее мужу записку, ко-
торую я сейчас напишу.
   Консуэло вырвала листок из записной книжки Иосифа и карандашом  напи-
сала следующее:
   "Консуэло Порпорина, примадонна театра Сан-Самуэле в Венеции, она  же
бывший синьор Бертони, странствующий певец в Пассау, поручает  благород-
ному сердцу графа Годица-Росвальда жену Карла, дезертира, которого  Ваше
сиятельство вырвали из рук вербовщиков и осыпали своими милостями.  Пор-
порина льстит себя надеждой отблагодарить господина графа за его  покро-
вительство в присутствии маркграфини, если господин граф  окажет  певице
честь, разрешив ей выступить в малых покоях ее высочества".
   Консуэло старательно вывела свою подпись и посмотрела на  Иосифа.  Он
ее понял и вынул кошелек. По молчаливому соглашению, в порыве  великоду-
шия, они отдали бедной женщине последние два золотых, оставшихся от  по-
дарка Тренка, чтобы она смогла на лошадях добраться до Вены. Затем,  до-
ведя ее до ближайшей деревни, они помогли  ей  нанять  скромный  экипаж.
После этого они накормили ее, снабдили кое-какими пожитками, истратив на
это остаток своего скромного достояния, и отправили в путь-дорогу счаст-
ливейшее создание, только что возвращенное ими к жизни.
   Тут Консуэло, смеясь, спросила, осталось ли чтонибудь  у  них  в  ко-
шельке. Иосиф потряс над ухом скрипкой и ответил:
   - Только звуки! Консуэло блестящей руладой попробовала голос под отк-
рытым небом и воскликнула:
   - И сколько еще звуков! - затем весело протянула руку своему товарищу
и, горячо пожав его руку, сказала: - Молодец, Беппо!
   - И ты тоже! - ответил Иосиф, смахивая набежавшую слезу и громко сме-
ясь при этом.


   LXXV

   Не особенно страшно остаться без денег  под  конец  путешествия;  но,
будь наши юные музыканты и далеко еще от цели, им и тогда было бы не ме-
нее весело, чем в ту минуту, когда они очутились без гроша. Нужно самому
побывать в таком положении безденежья на чужбине (а Иосиф  здесь,  вдали
от Вены, чувствовал себя почти таким же чужим, как  и  Консуэло),  чтобы
знать, какая  чудесная  беззаботность,  какой  дух  изобретательности  и
предприимчивости, словно по волшебству, охватывает артиста, истратившего
последний грош. До этого он тоскует, постоянно  боится  неудач,  у  него
мрачные предчувствия в предвидении страданий, затруднений, унижений,  но
с последней уходящей монетой все рассеивается. Тут для  поэтических  душ
открывается новый мир, святая вера в милосердие ближних и вообще  немало
пленительных химер. Наряду с этим развивается работоспособность и  появ-
ляется приветливость, помогающие легко преодолевать препятствия. Консуэ-
ло испытывала некое романическое удовольствие, возвращаясь  к  бедности,
напомнившей ей годы детства; она была счастлива, что сделала доброе  де-
ло, отдав все свое достояние, и сейчас же придумала средство добыть себе
и своему спутнику ужин и ночлег.
   - Сегодня воскресенье, - сказала она Иосифу, - в первом  же  поселке,
который нам попадется на пути, начни играть танцы. Мы не пройдем и  двух
улиц, как найдутся люди, желающие поплясать, а мы с тобой изобразим  гу-
дошников. Ты не можешь сделать свирель? Я мигом выучусь на ней играть, и
как только в состоянии буду извлекать из нее хоть  несколько  звуков,  -
аккомпанемент тебе обеспечен.
   - Могу ли я сделать свирель? - воскликнул Иосиф. - Сейчас вы  в  этом
убедитесь!
   Вскоре на берегу реки они отыскали прекрасный стебель тростника,  Ио-
сиф искусно просверлил его - и он зазвучал чудесно. Свирель тут же  была
испробована, затем последовала репетиция, и  наши  герои,  успокоившись,
направились в деревушку, находившуюся на расстоянии трех миль. Они вошли
туда под звуки свирели и пения, выкрикивая перед каждой дверью: "Кто хо-
чет поплясать, кто хочет попрыгать? Вот музыка! Открывайте бал!"
   Они дошли до небольшой площади, обсаженной прекрасными деревьями;  их
сопровождало с полсотни ребят: крича и хлопая в ладоши, дети неслись  за
ними. Вскоре появились веселые парочки  и,  подняв  пыль,  открыли  бал.
Прежде чем земля была утоптана ногами танцующих, здесь собралось все на-
селение деревушки, кольцом расположившись вокруг танцующих,  неожиданно,
без всякого  сговора  и  колебаний,  устроивших  бал.  Сыграв  несколько
вальсов, Иосиф засунул скрипку под мышку,  а  Консуэло,  взобравшись  на
стул, произнесла перед прису