ваться своему восторгу, она на этот раз  была  принуждена  сдерживаться,
видя, как он бывает грустен и удручен после этих занятий.
   Когда Консуэло вышла на сцену репетировать с Кафариэлло  и  Кориллой,
она была так взволнована, хотя и знала прекрасно  свою  партию,  что  ей
стоило большого труда приступить к сцене Исмены с Береникой, начинавшей-
ся словами:
   No, tutto, о Berenice,
   Tu non apri il tuo cor... [43]
   Корилла ответила следующей фразой:
   ...Е ti par poco,
   Quel che sai de'miei casi? [44]
   На этом месте Кориллу прервал громкий хохот Кафариэлло, и она, повер-
нувшись и яростно глядя на него, спросила:
   - Что вы находите тут смешного?
   - Ты так чудесно это сказала, моя толстая Береника!  -  ответил,  еще
громче смеясь, Кафариэлло. - Трудно было сказать искреннее.
   - Это слова так забавляют вас? - спросил Гольцбауэр, который  был  не
прочь передать Метастазио, как сопранист потешается над его стихами.
   - Слова-то прекрасны, - сухо ответил Кафариэлло,  хорошо  знавший,  с
кем имеет дело, - но они здесь так кстати, что я не  мог  удержаться  от
смеха.
   И он, надрываясь от хохота, повторил, обращаясь к Порпоре:
   ...Е ti par poco,
   Quel che sai de tanti casi? [45]
   Корилла понимала, какая кровная обида заключается в намеках на ее по-
ведение; дрожа от ярости, ненависти и страха, она чуть не  бросилась  на
Консуэло и готова была ее искалечить, но у юной певицы был такой кроткий
и спокойный вид, что она не посмела ее тронуть. К тому же  слабый  свет,
проникавший на сцену, упал на лицо ее соперницы, и Корилла  остановилась
пораженная: какие-то смутные воспоминания зашевелились в ее  мозгу,  ка-
кой-то странный ужас охватил ее. В Венеции она никогда не видела Консуэ-
ло ни вблизи, ни днем. Во время родовых мук она едва  могла  рассмотреть
лицо цыганенка Бертони, суетившегося вокруг нее, да так и не поняла, по-
чему он столь трогательно заботится о ней. Она попыталась  было  припом-
нить все происшедшее, но так как ей это не удавалось, то в течение  всей
репетиции она  испытывала  беспокойное  и  неприятное  ощущение.  Совер-
шенство, с каким Консуэло провела свою партию, немало способствовало  ее
дурному настроению, а присутствие Порпоры, ее бывшего учителя, слушавше-
го ее, как строгий судья, молча и почти презрительно, превратило для нее
репетицию в настоящую пытку. Г-н Гольцбауэр был не менее уязвлен,  когда
маэстро стал критиковать его темп, а верить  ему  поневоле  приходилось,
так как Порпора однажды присутствовал на репетиции, которой  дирижировал
сам Гассе во время первой постановки своей оперы  в  Дрездене.  Нужда  в
добром совете заставила Гольцбауэра смириться и скрыть  досаду.  Маэстро
провел всю репетицию, давал указания каждому артисту,  сделал  замечание
даже самому Кафариэлло, а тот, желая поднять престиж Порпоры перед  дру-
гими, притворился, будто с почтением слушает его.  Кафариэлло  стремился
унизить в тот день дерзкую соперницу г-жи Тези и готов был на все,  даже
играть роль покорного и скромного ученика. Ведь и у актеров, и у  дипло-
матов, и на сцене, и в кабинете монархов самыми лучшими и самыми  некра-
сивыми делами движут скрытые пружины, а подоплека этих дел самая  мелоч-
ная и пустая.
   Вернувшись после репетиции домой, Консуэло застала Иосифа в радостном
настроении, которого он, однако, пытался не показывать. Когда им удалось
поговорить наедине, она узнала, что старый каноник переехал  в  Вену,  и
первой его мыслью было вызвать своего милого Беппо; угощая  юношу  прек-
расным завтраком, каноник буквально закидал его вопросами,  с  нежностью
справляясь о дорогом его сердцу Бертони. Они уже сговорились, каким  об-
разом завязать знакомство с Порпорой, чтобы иметь  возможность  видеться
по-семейному, честно и открыто. На следующий же день каноник представил-
ся Порпоре как покровитель Иосифа Гайдна и как ярый поклонник самого ма-
эстро, явившийся поблагодарить за уроки,  которые  маэстро  соблаговолил
давать его юному другу. Консуэло сделала вид, будто встречает его  впер-
вые, а вечером маэстро с обоими учениками уже дружески обедал у  канони-
ка. Только стоицизм, - а в те времена даже самые  крупные  музыканты  не
могли им похвастаться, - мог помешать Порпоре сразу проникнуться  симпа-
тией к доброму канонику, угощавшему таким прекрасным обедом и так высоко
ценившему его произведения. После обеда занялись музыкой. Затем они ста-
ли видеться почти ежедневно.
   Это успокаивающе действовало на Консуэло, начинавшую уже  волноваться
по поводу молчания Альберта. Каноник был человеком нрава веселого, непо-
рочным и в то же время свободомыслящим, превосходным во многих отношени-
ях, справедливым и притом просвещенным в разных  областях.  Словом,  это
был прекрасный друг и чрезвычайно милый собеседник. Его общество оживля-
ло и подбадривало маэстро, тот воспрянул духом,  а  следовательно,  и  у
Консуэло стало легче на душе.
   Однажды, когда не было репетиций (за два дня до представления  "Анти-
гона"), Порпора отправился за город с одним из своих коллег,  а  каноник
предложил Иосифу и Консуэло нагрянуть всем вместе в приорию, чтобы  зах-
ватить врасплох оставленных там слуг и, свалившись к ним как снег на го-
лову, самим убедиться, хорошо ли ухаживает садовница за  Анджелой  и  не
обходится ли садовник небрежно с волкамерией. Молодые люди охотно согла-
сились присоединиться к этой увеселительной  прогулке.  Экипаж  каноника
нагрузили пирожками и бутылками (нельзя же проехать четыре мили, не  на-
гуляв аппетита) и, сделав небольшой крюк, подъехали к приории. На  неко-
тором расстоянии от нее они оставили экипаж и пошли пешком, так как  хо-
тели явиться возможно неожиданнее.
   Волкамерия чувствовала себя превосходно: она находилась  в  тепле,  и
корни ее были свежи. С наступлением холодов она перестала цвести, но  ее
красивые листья, нимало не тронутые увяданием, мягко ниспадали на  обна-
женный ствол. Оранжерея содержалась в полном порядке, голубые  хризанте-
мы, не боясь зимы, казалось, смеялись за  стеклянными  перегородками.  И
Анджела, прильнув к груди кормилицы, начинала уже смеяться, когда с  нею
заигрывали. Каноник очень разумно запретил злоупотреблять этим, так  как
насильственный смех развивает у таких малюток совершенно  ненужную  нер-
возность.
   Сидели они, непринужденно болтая, в хорошеньком домике садовника. Ка-
ноник, закутавшись в меховую шубу, грел ноги у очага, где  пылали  сухие
корни и сосновые шишки. Иосиф играл с прелестными детьми красивой садов-
ницы, а Консуэло, сидя посреди комнаты с маленькой  Анджелой  на  руках,
смотрела на нее со смешанным чувством нежности и  скорби:  ей  казалось,
что этот ребенок принадлежит ей больше, чем кому бы то ни  было,  и  та-
инственный рок связывает его судьбу с ее собственной. Вдруг дверь  отво-
рилась, и перед ней, словно видение,  вызванное  ее  грустными  мечтами,
предстала Корилла.
   Впервые после родов Корилла почувствовала если не прилив  материнской
любви, то все-таки нечто вроде угрызений совести и украдкой явилась про-
ведать своего ребенка. Она знала, что  каноник  живет  в  Вене.  Приехав
вслед за ним через полчаса, Корилла не наткнулась  на  его  экипаж  близ
приории, так как каноник сошел не у самых ворот. Никого не встретив, она
с опаской пробралась садами до домика, где, по ее сведениям, жила у сво-
ей кормилицы Анджела, ибо Корилла все-таки навела кое-какие  справки  на
этот счет. Актриса очень потешалась над замешательством  и  христианским
смирением каноника, но была в полном неведении  относительно  участия  в
этом приключении Консуэло, - поэтому она с удивлением, к которому приме-
шались ужас и смятение, увидела свою соперницу. Не зная и не смея  дога-
дываться, какое дитя  та  укачивает,  она  чуть  было  не  обратилась  в
бегство. Консуэло, инстинктивно прижавшая ребенка к груди,  точно  куро-
патка, прячущая птенца под крыло при приближении коршуна, Консуэло, слу-
жившая в том же театре и способная на следующий день представить всю эту
комедию совсем не в том виде, в каком  изображала  ее  Корилла,  наконец
Консуэло, смотревшая на нее с омерзением, потрясла ее своим присутствием
так, что Корилла, словно прикованная, остановилась посреди комнаты.
   Однако Корилла была слишком опытной актрисой, - она быстро  пришла  в
себя и обрела дар слова. Ее тактика заключалась в том, чтобы,  оскорбляя
других, самой избежать унижения. И тут же, входя  в  роль,  она  наглым,
резким тоном обратилась к Консуэло на венецианском наречии:
   - Черт возьми! Бедная Zingarella! Что ж, этот дом - приют подкидышей,
что ли? Ты явилась сюда, чтоб взять или оставить своего детеныша? Видно,
у нас с тобой одно счастье, одна удача. Без сомнения, у  наших  детей  и
отец один и тот же, ведь наши с тобой приключения начались в Венеции од-
новременно. И я убедилась, сокрушаясь за тебя,  что  красавец  Андзолето
бросил труппу в прошлом сезоне, плюнув на ангажемент, вовсе не для того,
чтобы погнаться за тобой, как все думали.
   - Сударыня, - ответила Консуэло, бледная, но спокойная, - имей я нес-
частье быть в таких  же  близких  отношениях  с  Андзолето,  как  вы,  и
вследствие этого счастье стать матерью (так как это всегда  счастье  для
женщины, умеющей чувствовать), дитя мое не было бы здесь.
   - А! Понимаю! - продолжала та с мрачным огнем в глазах. - Он  был  бы
воспитан в вилле Дзустиньяни. У тебя нашлось бы ума, у меня его, к сожа-
лению, не хватило: ты уверила бы милого графа,  что  его  честь  требует
признания ребенка. Но ты не имела несчастья, как уверяешь, быть любовни-
цей Андзолето, а Дзустиньяни был настолько счастлив, что не оставил тебе
доказательств своей любви. Говорят, Иосиф Гайдн, ученик твоего  учителя,
утешил тебя во всех твоих злоключениях, и, без сомнения,  дитя,  которое
ты укачиваешь...
   - Ваше, сударыня! - воскликнул Иосиф, прекрасно понимавший теперь ве-
нецианское наречие, становясь между Консуэло и Кориллой;  один  вид  его
заставил отступить наглую  женщину.  -  Вам  это  свидетельствует  Иосиф
Гайдн; к вашему сведению, он присутствовал, когда вы производили на свет
этого ребенка.
   Лицо Иосифа, не встречавшегося с ней с того злосчастного  дня,  вдруг
воскресило в ее памяти все обстоятельства, которые она  тщетно  силилась
припомнить, и в цыганенке Бертони она увидела черты цыганочки  Консуэло.
У нее невольно вырвался возглас удивления, и с  минуту  в  душе  ее  шла
борьба между стыдом и досадой. Но вскоре цинизм взял свое, и из  ее  уст
снова посыпались оскорбления.
   - По правде сказать, дети мои, я вас не  узнала!  -  воскликнула  она
неприятно елейным тоном. - Оба вы были очень милы, когда я встретила вас
в разгаре ваших приключений, а переодетая  Консуэло  была  действительно
красивым мальчиком. Так, значит, здесь, в этом святом доме, провела  она
благочестиво в обществе толстого каноника и  молоденького  Иосифа  целый
год, убежав из Венеции? Ну, Zingarella, не беспокойся, дитя мое! У  каж-
дой из нас своя тайна, и императрица, желающая все знать, ничего не  уз-
нает ни об одной из нас!
   - Предположим даже, Корилла, что у меня есть тайна, - холодно  прого-
ворила Консуэло, - но она в ваших руках только с сегодняшнего дня,  а  я
владела вашей в тот день, когда в течение часа говорила  с  императрицей
за три дня до подписания вами ангажемента.
   - И ты дурно говорила обо мне? - закричала Корилла, краснея от  злос-
ти.
   - Скажи я ей то, что знаю о вас, вы не были бы приглашены, а  раз  вы
получили ангажемент, то, очевидно, я не захотела воспользоваться  случа-
ем.
   - Почему же ты этого не сделала? Уж очень ты глупа,  должно  быть!  -
воскликнула Корилла, чистосердечно расписываясь в своей невероятной  ис-
порченности.
   Консуэло и Иосиф, переглянувшись, не могли не улыбнуться друг  другу.
Улыбка Иосифа была исполнена презрения к Корилле, но  ангельская  улыбка
Консуэло возносилась к небу.
   - Да, сударыня, - ответила она, подавляя Кориллу своей кротостью, - я
именно такая, как вы сказали, и считаю это благом для себя.
   - Не такое уж это благо, бедняжка, раз я приглашена на  сцену,  а  ты
нет! - возразила взволнованная и несколько озадаченная  Корилла.  -  Мне
говорили в Венеции, что у тебя не хватает ума и ты плохо ведешь свои де-
ла! Это единственно верное из всего, что рассказывал о  тебе  Андзолето.
Но что поделаешь! Не моя вина, что у тебя  такой  характер...  На  твоем
месте я сказала бы все, что знала о Корилле, а себя выставила  бы  цело-
мудренной, святой... Императрица поверила бы: ее нетрудно  убедить...  я
бы вытеснила всех своих соперниц. Ты же этого не сделала!..  Это  просто
смешно, и мне жаль тебя, ты не умеешь устраиваться.
   На этот раз презрение взяло верх над негодованием. Консуэло  и  Иосиф
разразились смехом, а Корилла, почувствовав в своей сопернице то, что ей
показалось бессилием, потеряла свою задорную язвительность, которою воо-
ружилась было на первых порах. Она придвинула стул к очагу  и  собралась
продолжать разговор, намереваясь выведать сильные и слабые стороны своих
противников. В этот момент она очутилась лицом к лицу с каноником, кото-
рого она до сих пор не видела, так как  благочестивый  отец,  руководясь
инстинктивной осторожностью духовного отца, сделал знак дебелой кормили-
це и ее двум детям заслонить его, пока он не разберется в происходящем.


   XCIV

   После грязного намека на отношения Консуэло и толстого каноника,  ко-
торый несколько минут назад Корилла высказала, ей показалось теперь, что
перед нею - голова Медузы. Но она успокоилась, вспомнив, что говорила на
венецианском наречии, и поздоровалась с каноником на  немецком  языке  с
той смесью смущения и наглости, какими отличаются взгляд и лицо  женщины
легкого поведения. Каноник, обычно такой вежливый и любезный, тут, одна-
ко, не только не встал, но  даже  не  ответил  на  ее  поклон.  Корилла,
расспрашивавшая о нем в Вене, слышала от всех, что он чрезвычайно хорошо
воспитан, большой любитель музыки, человек, не способный педантично  чи-
тать наставления женщине, особенно певице, и все собиралась повидаться с
ним и пустить в ход свои чары, чтобы помешать ему дурно говорить о  ней.
Но если в подобных делах она обладала сметливостью, которой  не  хватало
Консуэло, то вместе с тем ей присущи были  и  беспечность  и  безалабер-
ность, граничащие с распущенностью, ленью и даже, хотя это  может  пока-
заться здесь неуместным, нечистоплотностью. У грубых натур все эти  сла-
бости цепляются одна за другую. Расхлябанность души  и  тела  парализует
склонность к интригам. У Кориллы, по природе своей  способной  на  веро-
ломство, редко хватало энергии довести интригу до конца. Она откладывала
со дня на день посещение каноника, и теперь, когда он оказался таким хо-
лодным и строгим, видимо смутилась.
   И вот, стремясь смелой выходкой поправить дело, она обратилась к Кон-
суэло, продолжавшей держать на руках Анджелу:
   - Послушай, почему ты не дашь мне поцеловать мою дочку и положить  ее
у ног господина каноника, чтобы...
   - Госпожа Корилла, - прервал ее каноник тем сухим,  насмешливо-холод-
ным тоном, каким он обыкновенно  прежде  говорил  "госпожа  Бригита",  -
будьте добры, оставьте этого ребенка в покое. -  И  с  большой  изыскан-
ностью, хотя и немного медленно, он продолжал по-итальянски,  не  снимая
шапочки, надвинутой на уши: - Вот четверть часа, как я вас слушаю, и хо-
тя не очень знаком с вашим провинциальным наречием, все же понял  доста-
точно, и скажу вам, что вы самая наглая негодяйка, какую  я  встречал  в
жизни. Но все-таки я думаю, что вы скорее глупы, чем злы, и более подлы,
чем опасны. Вы ничего не смыслите в прекрасном, и было бы потерей време-
ни заставить вас понять его. Одно могу вам сказать: говоря с этой девуш-
кой, этой девственницей, этой святой, как вы сейчас в  насмешку  назвали
ее, вы оскверняете ее! Не говорите же с ней! Что касается ребенка,  рож-
денного вами, вы, прикасаясь к нему, бесчестите его. Не прикасайтесь же!
Ребенок - священное существо. Консуэло это сказала, и я понял ее. Только
по ходатайству и благодаря уговорам этой самой Консуэло я дерзнул  взять
на свое попечение вашу дочь, не испугавшись того, что в один  прекрасный
день ее скверные инстинкты, которые она  рискует  унаследовать  от  вас,
заставят меня раскаяться в этом. Мы сказали себе, что милость божья дает
возможность всякому существу знать и творить добро, и  мы  обещали  себе
преподать ей добро и помочь ей творить его легко  и  радостно.  Останься
ребенок у вас, все было бы совсем иначе. Будьте же добры с  сегодняшнего
дня не считать Анджелу своей дочерью. Вы покинули ее, уступили,  отдали,
- она больше вам не принадлежит. Вы передали известную сумму денег - как
плату за ее воспитание...
   Он сделал знак кормилице, и та, предупрежденная им за несколько минут
до того, вынула из шкафа перевязанный и запечатанный мешочек, тот самый,
который прислала Корилла канонику вместе с дочерью и который никогда  не
был открыт. Каноник взял его и, бросив к ногам Кориллы, прибавил:
   - Нам с ним нечего делать, он нам совсем не нужен. А теперь  я  прошу
вас оставить мой дом и никогда, ни под каким предлогом  здесь  не  появ-
ляться. С этим условием, а также при обещании, что вы никогда не  позво-
лите себе открыть рта относительно обстоятельств, заставивших нас  войти
в сношения с вами, мы, со своей стороны, обещаем вам абсолютное молчание
по поводу всего, что вас касается. В противном случае, предупреждаю вас,
у меня больше средств, чем вы думаете, довести всю правду до сведения ее
императорского величества, и тогда очень  возможно,  что  ваши  лавровые
венки и восторженные овации ваших театральных  поклонников  сменятся  на
несколько лет монастырем для кающихся грешниц.
   Сказав это, каноник встал, сделал знак кормилице взять на руки ребен-
ка, а Консуэло с Иосифом - удалиться в глубь комнаты.  Затем  он  указал
Корилле пальцем на дверь, и та в ужасе, бледная и дрожащая, вышла словно
помешанная, не зная, куда идет, и не понимая, что вокруг нее происходит.
   Каноник, изгоняя ее чуть ли не с проклятием, был охвачен негодованием
честного человека, и это придавало его словам необычайную силу. Консуэло
и Иосиф ни разу не видели его таким. Привычка считать себя  авторитетом,
никогда не покидающая священника, и манера держаться по-королевски пове-
лительно, в известной мере унаследованная им и выдававшая в  нем  в  эту
минуту побочного сына Августа II, сообщали канонику, - о  чем  он,  быть
может, даже и не подозревал, - какое-то непередаваемое величие. Корилла,
не привыкшая к тому, чтобы мужчина с подобным  спокойствием  говорил  ей
суровую правду, почувствовала такой страх, какого не внушал  ей  еще  ни
один взбешенный любовник своими оскорблениями, полными мести  и  презре-
ния. Суеверная итальянка, она и в самом деле испугалась этого  духовного
лица и его анафемы; как безумная пустилась она бежать через сад, а кано-
ник, утомленный усилием, столь несвойственным  его  веселому  и  доброму
нраву, опустился на стул, бледный, едва дыша.
   Бросившись ему на помощь, Консуэло невольно продолжала следить взгля-
дом за злосчастной Кориллой, удалявшейся поспешной,  неверной  походкой.
Она видела, как Корилла в конце аллеи споткнулась и упала на  траву,  то
ли оступившись, то ли оттого, что не имела уже сил держаться  на  ногах.
Добрая девушка считала, что актриса получила более суровый урок,  чем  у
нее самой хватило бы сил ей дать; оставив каноника на попечении  Иосифа,
Консуэло побежала к своей сопернице, бившейся в жестоком нервном припад-
ке. Не в силах успокоить Кориллу и не смея привести ее обратно  в  прио-
рию, она старалась удержать ее, чтобы та не каталась по земле и не обди-
рала себе руки о песок. Несколько минут Корилла была как сумасшедшая. Но
когда она увидела, кто оказывает ей помощь и старается ее  утешить,  она
вдруг успокоилась и только мертвенно побледнела. Сжав губы,  устремив  в