казаться от своих намерений,  и  все  усилия
бедняжки разбились об упорство деспота. Она мысленно поручила  принцессу
Амалию богу, ибо прекрасно поняла, что, приказывая ей  остаться,  король
хотел сопоставить ее объяснения с теми, какие были приготовлены в сосед-
ней комнате. И еще более убедилась в этом, увидев, как тщательно он зак-
рыл за собой дверь. В томительном ожидании просидела она около  четверти
часа, лихорадочновзволнованная и напуганная интригой, в которую ее  втя-
нули, недовольная ролью, какую ей пришлось сыграть, с ужасом  припоминая
намеки о вероятной любви к ней короля, - а эти  намеки  начинали  теперь
доходить до нее со всех сторон, -  и  сопоставляя  с  ними  возбуждение,
проскользнувшее только что в его странных речах и как будто подтверждаю-
щее эту догадку.


   VI

   Но великий боже, разве изобретательность самого грозного доминиканца,
будь  он  даже  великим  инквизитором,  способна  бороться  с  изобрета-
тельностью трех женщин, если любовь, страх и дружба подсказывают  каждой
из них один и тот же путь? Тщетно применял Фридрих  самые  разнообразные
способы - ласковую любезность, оскорбительную иронию, неожиданные вопро-
сы, притворное равнодушие, косвенные угрозы - ничто не помогало.  Объяс-
нение прихода Консуэло к принцессе как в устах госпожи фон Клейст, так и
в устах принцессы Амалии совершенно совпало с тем,  которое  так  удачно
придумала Порпорина. Оно было самым естественным, самым  правдоподобным.
Отнести все за счет случайности -  что  может  быть  лучше?  Случайность
бессловесна, и ее нельзя уличить во лжи.
   Устав от борьбы, король сдался, а быть может, решил переменить такти-
ку. Так или иначе, он воскликнул:
   - Да ведь я совсем забыл о Порпорине! Милая сестричка, сейчас вам уже
лучше, позовите же ее сюда - ее болтовня развлечет нас.
   - Мне хочется спать, - ответила принцесса, опасаясь какой-нибудь  за-
падни.
   - Тогда проститесь с ней и сами отошлите ее домой.
   С этими словами король опередил госпожу фон Клейст, распахнул дверь и
позвал Порпорину.
   Но вместо того чтобы отпустить ее, он вдруг завязал с ней ученую  бе-
седу о немецкой и итальянской музыке, а когда эта тема  иссякла,  неожи-
данно сказал:
   - Ах, да, синьора Порпорина, я и забыл сообщить вам одну новость. Ду-
маю, что она обрадует вас. Ваш друг барон фон Тренк уже на свободе.
   - Который барон фон Тренк, ваше величество? - спросила молодая девуш-
ка с ловко разыгранной наивностью. - Я знаю двоих, и оба в тюрьме.
   - О, Тренк-пандур так и умрет в Шпильберге. На свободе оказался Тренк
Прусский.
   - Позвольте поблагодарить вас за это,  ваше  величество,  -  ответила
Порпорина. - Вот справедливый и благородный поступок.
   - Весьма обязан за комплимент, мадемуазель. А что думаете об этом вы,
милая сестра?
   - О чем идет речь? - спросила принцесса. - Я не слышала вас, брат,  я
задремала.
   - Я говорил о вашем протеже, красавце Тренке, который  перелез  через
тюремную стену и сбежал из Глаца.
   - Он прекрасно сделал, - равнодушно ответила Амалия.
   - Нет, очень плохо, - сухо возразил король. - Его дело как раз  соби-
рались пересмотреть, и, быть может, он смог бы оправдаться в тех обвине-
ниях, которые над ним тяготеют. Побег подтверждает его преступление.
   - Ну, если так, я отступаюсь от него, - все так же бесстрастно сказа-
ла Амалия.
   - А вот мадемуазель Порпорина все еще готова его защищать,  -  сказал
Фридрих. - Я вижу это по ее глазам.
   - Потому что я не могу поверить в предательство, - ответила она.
   - Особенно когда предатель так хорош собой? Известно ли вам,  сестра,
что мадемуазель Порпорина весьма близка с бароном фон Тренком?
   - Тем лучше для нее, - холодно заявила Амалия. - Однако если этот че-
ловек обесчещен, я все же советую ей позабыть о нем. А теперь,  мадемуа-
зель, прощайте - я устала. Попрошу вас  посетить  меня  через  несколько
дней - вы поможете мне разобрать эту партитуру. Кажется, она очень хоро-
ша.
   - Вы снова полюбили музыку, - сказал король. - А мне казалось, что вы
совсем забросили ее.
   - Хочу попробовать снова позаниматься и надеюсь, милый брат, на  вашу
помощь. Говорят, вы сделали большие успехи и, стало быть, могли  бы  те-
перь давать мне уроки.
   - Мы будем вместе брать уроки у синьоры. Я привезу ее к вам.
   - Прекрасно. Вы доставите мне большое удовольствие.
   Госпожа фон Клейст довела Порпорину до передней, и вскоре певица ока-
залась совсем одна в каких-то длинных коридорах, не зная толком, в каком
направлении искать выход из дворца, и совсем забыв,  какой  дорогой  она
пришла сюда.
   В доме короля  соблюдалась  строжайшая  экономия,  чтобы  не  сказать
больше, и внутри дворца было очень мало лакеев. Порпорина  не  встретила
ни одного, ей не у кого было спросить дорогу, и она начала блуждать нау-
дачу по унылому и обширному зданию.
   Поглощенная событиями сегодняшнего утра, разбитая от  усталости,  го-
лодная - она ничего не ела со вчерашнего дня, - Порпорина ощущала в  го-
лове какой-то туман, но, как это иногда бывает в подобных  случаях,  бо-
лезненное возбуждение еще поддерживало ее физические силы. Она шла  нау-
гад и даже быстрее, чем шла бы в более спокойном состоянии. Преследуемая
неотвязной мыслью, мучившей ее со вчерашнего вечера, она совершенно  за-
была, где находится, заблудилась, миновав какие-то  галереи  и  дворики,
вернулась назад, спустилась вниз и вновь поднялась по  каким-то  лестни-
цам, повстречала в разных местах разных людей, не догадавшись спросить у
них дорогу, и наконец, словно пробудившись от  сна,  вдруг  очутилась  у
входа в большую комнату,  уставленную  странными,  неизвестно  для  чего
предназначавшимися предметами, а на пороге этой комнаты стоял  серьезный
и учтивый господин, который, вежливо поклонившись, пригласил ее войти.
   Порпорина узнала ученейшего академика Штосса, хранителя кабинета ред-
костей и библиотеки дворца. Он несколько раз приходил к ней  с  просьбой
разобрать драгоценные рукописные ноты - протестантскую музыку начала Ре-
формации, истинные сокровища каллиграфии, которыми он обогатил королевс-
кую коллекцию. Узнав, что певица ищет выход из дворца, он тотчас вызвал-
ся проводить ее домой, но при этом стал так настойчиво просить  хотя  бы
бегло осмотреть его необыкновенный кабинет, которым по  праву  гордился,
что Порпорина не смогла ему отказать и, опираясь на его руку, стала  об-
ходить комнату. Она была совсем не расположена сейчас к подобному осмот-
ру, но легко рассеиваясь, как все артистические натуры, вскоре заинтере-
совалась тем, что ей показывали, причем особое ее внимание привлек  один
предмет, на который указал достойнейший ученый муж.
   - Вот этот барабан, - сказал он, - на первый взгляд  не  представляет
ничего выдающегося. Я даже подозреваю, что  он  поддельный,  и  все-таки
этот памятник старины пользуется большой известностью. Несомненно одно -
что резонирующая часть этого боевого инструмента сделана из человеческой
кожи, в чем вы можете убедиться сами по выпуклым линиям  грудных  муску-
лов. Этот трофей, взятый его величеством в Праге во время славной войны,
недавно им завершенной, сделан, как говорят, из кожи Яна Жижки, поборни-
ка Чаши, который был знаменитым вождем великого восстания гуситов в пят-
надцатом веке. По слухам, он завещал эти священные останки своим товари-
щам по оружию, пообещав, что "там, где будут эти останки, будет и  побе-
да". Чехи уверяют, что грозные звуки этого барабана обращали  в  бегство
их врагов, что они вызывали призраки их вождей, погибших за святое дело,
и делали много других чудес... Но, не говоря о том, что в блестящий  век
разума, когда мы с вами имеем счастье жить, подобные суеверия заслужива-
ют только презрения, господин Ланфан, проповедник ее величества  короле-
вы-матери и автор удостоенной одобрения истории гуситов, утверждает, что
Ян Жижка был погребен вместе со своей кожей и что, следовательно...  Мне
кажется, мадемуазель, что вы побледнели... Вам нездоровится?  Или,  быть
может, вид  этого  необыкновенного  предмета  вызвал  у  вас  неприятное
чувство? Ведь Жижка был страшный злодей и свирепый бунтовщик...
   - Возможно, - ответила Порпорина, - но я жила в Чехии и слышала  там,
что Жижка был великий человек. Память о нем до сих пор так же  чтится  в
его стране, как во Франции чтят память Людовика Четырнадцатого,  и  чехи
видят в Жижке спасителя родины.
   - Увы! Нельзя сказать, чтобы он действительно спас ее,  -  с  улыбкой
возразил господин Штосе. - И сколько бы я ни ударял по гулкой  груди  ее
освободителя, мне не удается вызвать даже его призрак, который пребывает
в позорном заточении у победителя его потомков.
   После этих слов, произнесенных наставительным тоном, почтенный госпо-
дин Штосе провел пальцами по барабану, от чего раздался тот глухой, зло-
вещий звук, какой производят подобные, обтянутые черным инструменты  при
исполнении похоронного марша. Но тут ученый хранитель древностей внезап-
но прервал свою нечестивую забаву, ибо Порпорина вдруг испустила пронзи-
тельный крик и, бросившись в объятия старика, уткнулась лицом в его пле-
чо, словно испуганный ребенок, увидевший что-то необыкновенное и  страш-
ное.
   Почтенный господин Штосе оглянулся по сторонам, ища причину этого не-
ожиданного испуга, и увидел стоявшего на пороге залы человека,  чей  вид
внушил ему одно лишь презрение. Он хотел было махнуть ему  рукой,  чтобы
тот удалился, но человек уже прошел мимо, меж тем как Порпорина все  еще
цеплялась за господина Штосса.
   - Право, мадемуазель, не понимаю, что с вами случилось, - сказал  он,
подведя Порпорину к стулу, на который она тут же упала,  обессиленная  и
дрожащая. - Я не заметил ничего такого, что могло бы объяснить ваше вол-
нение.
   - Вы ничего не видели? Никого не видели? - спросила Порпорина угасшим
голосом, с растерянным видом. - Там, возле той двери... Вы не видели там
человека, который смотрел на меня страшным взглядом?
   - Я прекрасно видел его - он часто бродит по замку. Быть может, ему и
хочется казаться страшным, как вы изволили  выразиться,  но,  признаюсь,
меня он мало пугает, и я не принадлежу к числу тех, кого он дурачит.
   - Так вы видели его? Ах, сударь, стало быть, он  действительно  стоял
там? Это не почудилось мне? О боже, боже, что же это значит?
   - Это значит, что благодаря особому  покровительству  одной  любезной
августейшей принцессы, - полагаю, что она больше забавляется  его  чуда-
чествами, нежели верит в них, - он явился в замок и сейчас  направляется
в покои ее королевского высочества.
   - Но кто он такой? Как его зовут?
   - Так вы не знаете его? Почему же вы испугались?
   - Бога ради, сударь, скажите мне, кто этот человек?
   - Да ведь это Трисмегист, чародей принцессы Амалии! Один из тех  шар-
латанов, которые умеют предсказывать будущее, находить спрятанные сокро-
вища, делать золото и обладают тысячей других талантов, весьма ценивших-
ся в здешнем обществе до славного царствования  Фридриха  Великого.  Вы,
конечно, слышали, синьора, что аббатиса  Кведлинбургская  питает  склон-
ность к...
   - Да, да, я знаю, что она изучает кабалистику, - должно быть,  просто
из любопытства.
   - О, конечно! Можно ли предположить, что такая просвещенная,  высоко-
образованная принцесса станет всерьез заниматься подобным вздором?
   - Так вы, сударь, знаете этого человека?
   - Разумеется. И давно. Вот уже добрых четыре года, как он  появляется
здесь не менее одного раза в шесть или восемь месяцев. Нрав у него миро-
любивый, он не вмешивается в придворные интриги, и потому его величество
король, не желая лишать любимую сестру невинных развлечений, терпит  его
присутствие в городе и даже разрешает ему входить во дворец,  когда  ему
вздумается. Трисмегист не злоупотребляет этим и в нашей стране занимает-
ся своим так называемым искусством только в присутствии  ее  высочества.
Ему покровительствует и за него ручается господин Головкин. Вот все, что
я могу сообщить вам о Трисмегисте. Но скажите, синьора, почему  все  это
так живо интересует вас?
   - Уверяю вас, сударь, это нисколько меня не интересует, и,  чтобы  вы
не сочли меня безумной, признаюсь вам, что этот человек показался мне  -
очевидно, я ошиблась - поразительно похожим на  одно  существо,  которое
было мне когда-то дорого, дорого даже и сейчас - ведь смерть не разрыва-
ет уз дружбы, вы согласны?
   - Это благородное чувство, вполне достойное вас, синьора.  Однако  вы
перенесли сильное волнение и теперь еле держитесь на ногах. Позвольте же
мне проводить вас домой.
   Придя к себе, Порпорина легла в постель и пролежала  несколько  дней,
терзаемая лихорадкой и сильнейшим нервным возбуждением. Уже  выздоравли-
вая, она получила записку от госпожи фон Клейст: та приглашала ее к себе
помузицировать к восьми часам вечера. Музыка оказалась  лишь  предлогом,
чтобы украдкой провести ее во дворец. Разными потайными переходами  дамы
вместе пробрались к принцессе, которая встретила их в прелестном наряде,
хотя комната была еле освещена, а слуги оказались  отпущенными  на  весь
вечер под предлогом нездоровья их госпожи. Принцесса приняла певицу нео-
быкновенно ласково и, дружески взяв ее  под  руку,  привела  в  красивую
круглую комнату, освещенную пятью десятками свечей; здесь  со  вкусом  и
роскошью был приготовлен изысканный ужин. Французское рококо еще не  ус-
пело проникнуть в прусский двор. К тому же в эту эпоху принято было  вы-
казывать глубокое презрение ко двору Франции, и все стремились подражать
традициям века Людовика XIV, о котором Фридрих, втайне стремившийся  ко-
пировать этого великого короля, отзывался с неприкрытым  и  безграничным
восхищением. Принцесса Амалия, однако, была одета по последней моде,  и,
хотя ее туалет был скромнее наряда госпожи де Помпадур, она казалась  от
этого не менее блестящей. На госпоже фон  Клейст  тоже  было  прелестное
платье, а между тем на столе стояли всего три прибора, и не  видно  было
ни одного слуги.
   - Вы изумлены нашим маленьким пиршеством, - смеясь сказала принцесса.
- Так вот - вы изумитесь еще  больше,  когда  узнаете,  что  мы  ужинаем
только втроем и будем сами прислуживать друг другу.  Кроме  того,  мы  и
приготовили все своими руками - я и госпожа фон Клейст. Сами накрыли  на
стол, сами зажгли свечи, и никогда еще мне не было так весело. Впервые в
жизни я сама причесалась, сама оделась, и, мне кажется, я одета и приче-
сана лучше, чем когда бы то ни было. Словом, мы будем  развлекаться  ин-
когнито. Король проведет ночь в Потсдаме, королева находится  в  Шарлот-
тенбурге, мои сестры гостят у королевы-матери в Мон-Бижу, братья куда-то
исчезли, во дворце нет никого, кроме нас. Меня считают больной, и я хочу
воспользоваться этой ночью свободы, чтобы  почувствовать,  что  все-таки
еще живу, и чтобы отпраздновать с вами двумя (единственными в  мире  су-
ществами, на которых я могу положиться)  побег  моего  дорогого  Тренка.
Итак, мы будем пить шампанское за его  здоровье,  а  если  одна  из  нас
опьянеет, две другие сохранят это в тайне. Да, да, прекрасные "философс-
кие" ужины Фридриха померкнут перед блеском и веселостью нашего!
   Сели за стол, и Порпорина увидела принцессу в совершенно новом свете.
Сегодня Амалия была добра, мила, естественна, весела, ангельски  хороша,
словом, в этот вечер она была так же обворожительна, как  в  лучшие  дни
ранней молодости. Она утопала в блаженстве, и это блаженство  было  чис-
тым, великодушным, бескорыстным. Возлюбленный  находился  гдето  далеко,
она не знала, увидится ли с ним когда-нибудь, но он был свободен, он пе-
рестал страдать, и его любовница, сияя от счастья, благословляла судьбу.
   - Ах, как мне хорошо с вами! - повторяла она, сидя меж своих двух на-
персниц, которые вкупе с нею составляли самое прелестное, самое утончен-
ное и кокетливое трио, какое когда-либо укрывалось от мужских взоров.  -
Я чувствую себя такой же свободной, как свободен в эту минуту Тренк. Та-
кой же доброй, каким он был всегда и какой я уже не надеялась когда-либо
стать! Не было часа, чтобы Глацкая крепость не тяготела над моей  душой.
В ночных кошмарах она всей своей громадой наваливалась мне на  грудь.  Я
замерзала на своих пуховиках, когда думала, что тот, кого я люблю,  дро-
жит на сырых каменных плитах мрачной темницы. Ах, дорогая Порпорина, во-
образите ужас, который испытываешь, говоря себе: "Все эти муки он терпит
из-за меня, это моя роковая любовь толкает его живым в могилу!" Вот  эта
мысль, словно дыхание гарпий, отравляла всю мою пищу... Налей  мне  шам-
панского, Порпорина. Я и прежде не любила его, а в  последние  два  года
пила только воду. Но сейчас оно кажется мне нектаром. Блеск свечей  лас-
кает глаз, цветы благоухают, яства изысканны, а главное, вы, вы обе, хо-
роши как ангелы - и фон Клейст, и ты. Да, да, я вижу,  слышу,  дышу,  из
холодной статуи, из трупа, каким я была, я превратилась в живую женщину.
Так давайте чокнемся - сначала за здоровье Тренка, а потом  за  здоровье
бежавшего с ним друга. Мы чокнемся еще за здоровье добрых стражей,  дав-
ших ему возможность бежать, и под конец за здоровье моего брата  Фридри-
ха, которому не удалось помешать ему. Нет, ни одна горькая мысль не  ом-
рачит сегодняшний праздник. У меня больше ни к кому нет злобы.  Кажется,
я люблю даже короля. Итак, за здоровье короля, Порпорина, да здравствует
король.
   Удовольствие, которое испытывали две прелестные гостьи  бедной  прин-
цессы, видя ее ликование, еще усиливалось благодаря простоте ее  обраще-
ния и той атмосфере полнейшего равенства, какую она создала вокруг себя.
Когда наступала ее очередь, она вставала, меняла тарелки, сама разрезала
торты, с трогательной детской радостью прислуживая своим подругам.
   - Ах, если я и не была рождена для жизни, где царит равенство, -  го-
ворила она, - то любовь открыла мне его сущность, а  горе,  которое  мне
причинил мой титул, показало всю нелепость  предрассудков,  связанных  с
происхождением и саном. Сестры у меня совсем другие. Сестра  фон  Анспах
скорее взойдет на эшафот,  нежели  первая  поклонится  какой-нибудь  не-
царствующей особе. Другая сестра, маркграфиня  Байрейтская  (в  обществе
Вольтера она играет роль философа и вольнодумца),  выцарапала  бы  глаза
любой герцогине, если бы та позволила себе носить шлейф на дюйм длиннее,
чем у нее. И все это потому, что они не любили! Всю свою жизнь они  про-
ведут в том безвоздушном  пространстве,  которое  именуют  "достоинством
своего ранга". Так они и умрут, набальзамированные, словно мумии, в сво-
ем величии. Правда, они никогда не испытают моих горьких мучений, но  за
всю свою жизнь, отданную этикету и придворным торжествам, они не  узнают
таких минут беззаботности, радости и доверия, какими наслаждаюсь  сейчас
я с вами! Дорогие мои подружки, пусть мой праздник станет еще более  ра-
достным, - говорите мне сегодня ты. Я хочу быть для вас Амалией. Никаких
высочеств! Просто Амалия. Ага, фон Клейст, я вижу,  ты  хочешь  отказать
мне. Жизнь при дворе испортила тебя - волей-неволей  ты  надышалась  его
вредоносных испарений. Ну, а ты, дорогая Порпорина? Правда, ты  актриса,
но мне кажется, у тебя цельная натура, и ты исполнишь мое невинное жела-
ние.
   - Да, дорогая Амалия, охотно, если  это  может  доставить  тебе  удо-
вольствие, - смеясь ответила Порпорина.
   - О небо! - воскликнула принцесса. - Если бы ты знала, что я  испыты-
ваю, когда слышу это "ты", когда меня называют Амалией! Амалия! Ах,  как
звучало это имя в его устах! Когда его произносил он, мне казалось,  что
это самое красивое, самое нежное имя, каким когда-либо называли женщину.
   Постепенно душевный подъем принцессы дошел до того, что она забыла  о
себе и стала думать о своих подругах. И когда ей  удалось  почувствовать
себя равной им, она сделалась такой великодушной, такой счастливой,  та-
кой доброй, что инстинктивно сбросилас себя броню горечи и желчи, в  ко-
торую ее заковали