нно,  не
поддается влиянию никаких внешних впечатлений. Это свойство людей холод-
ных, благоразумных, рассудительных; так уж он создан, и я глубоко  убеж-
ден, что, стремясь расшевелить его, можно только внести  тревогу  в  его
душу, чуждую всякой живости и опасной предприимчивости".
   "О! Я готова поклясться, что его истинный характер вовсе не таков!  -
воскликнула канонисса.
   "Госпожа канонисса, вероятно, откажется от своего предубеждения  про-
тив столь редкого преимущества", - сказал аббат.
   "В самом деле, сестрица, - сказал граф Христиан, - я нахожу, что гос-
подин аббат рассуждает весьма мудро. Не он ли своими усилиями и влиянием
достиг того, к чему мы так стремились? Не он ли предотвратил  несчастья,
которых мы так боялись? Альберт был расточителен, экзальтирован, безумно
смел! Вернулся он к нам таким, каким должен быть, чтобы заслужить уваже-
ние, доверие и почтение себе подобных".
   "Но вернулся истертым, как старинная книга, - проговорила тетушка,  -
а может быть, ожесточенным и презирающим все то,  что  не  соответствует
его тайным желаниям. Мне даже кажется, что он не рад нам, а  мыто  ждали
его с таким нетерпением!"
   "Граф и сам с нетерпением стремился домой, - заметил аббат, - я прек-
расно это видел, хотя открыто он этого не выказывал. Он  ведь  так  мало
общителен. По природе своей он очень замкнутый человек".
   "Наоборот, по натуре своей он очень экспансивен, -  горячо  возразила
канонисса. - Он бывал подчас вспыльчив, а по временам чрезвычайно нежен.
Часто он сердил меня, но стоило ему броситься мне на шею, и я тотчас все
ему прощала".
   "По отношению ко мне ему никогда ничего не приходилось  заглаживать",
- сказал аббат.
   "Поверьте, сестрица, так гораздо лучше", - настаивал мой дядя.
   "Увы! - воскликнула канонисса. - Неужели всегда у него будет это  вы-
ражение лица, которое приводит меня в ужас и надрывает мне сердце?"
   "Это - гордое, благородное выражение,  приличествующее  человеку  его
круга", - сказал аббат.
   "Нет! Это просто каменное лицо! - воскликнула канонисса. -  Глядя  на
него, мне кажется, что я вижу его мать, но не доброй и нежной,  какой  я
ее знала, а ледяной и неподвижной, как она нарисована на портрете в  ду-
бовой раме". - "Повторяю вашему сиятельству, - настаивал  аббат,  -  что
это обычное выражение лица графа Альберта за эти восемь лет".
   "Увы! Значит, вот уже восемь ужасных лет, как он никому не улыбнулся!
- воскликнула, заливаясь слезами, моя добрейшая тетушка. -  За  эти  два
часа, что я не свожу с него глаз, его сжатые бескровные губы ни разу  не
оживились улыбкой. Ах, мне хочется броситься к нему, прижать его к серд-
цу, упрекнуть в равнодушии, даже выбранить, как бывало.  Быть  может,  и
теперь, как прежде, он, рыдая, кинулся бы мне на шею!"
   "Сохрани вас бог от такой неосторожности, дорогая сестра, -  прогово-
рил граф Христиан, заставляя ее отвернуться от Альберта, с  которого  та
не сводила глаз, полных слез. - Не поддавайтесь материнской слабости,  -
продолжал он, - мы уже с вами видели, каким бичом  была  эта  чрезмерная
чувствительность для жизни и рассудка нашего бедного мальчика. Развлекая
его, устраняя от него всякое сильное волнение,  господин  аббат,  следуя
указаниям врачей и нашим, умиротворил эту тревожную душу.  Смотрите,  не
испортите всего причудами своей ребячливой нежности".
   Канонисса согласилась с доводами брата и  постаралась  примириться  с
ледяной холодностью Альберта, но она не могла к этому привыкнуть и то  и
дело шептала на ухо брату: "Что там ни говорите, Христиан, но  я  боюсь,
что, обращаясь с ним как с больным ребенком, а не как с мужчиной,  аббат
погубил его".
   Вечером, отходя ко сну, все  начали  прощаться;  Альберт  почтительно
склонился под отцовским благословением; когда же канонисса прижала его к
своей груди и он заметил, что она вся дрожит, а голос ее прерывается  от
волнения, он тоже задрожал  и,  словно  почувствовав  нестерпимую  боль,
вдруг вырвался из ее объятий.
   "Видите, сестрица, - шепотом сказал граф, - он отвык от душевных вол-
нений, вы ему вредите".
   Говоря это, граф, сам далеко не успокоенный, с волнением следил  гла-
зами за сыном, желая проверить, как тот относится к аббату: не предпочи-
тает ли он теперь его всем своим? Но Альберт с холодной вежливостью пок-
лонился своему гувернеру.
   "Сын мой, - проговорил граф, - мне кажется, что я поступил  сообразно
твоим желаниям и симпатиям, попросив господина аббата не покидать  тебя,
как он имел намерение сделать, а остаться с нами возможно дольше. Мне не
хотелось бы, чтобы наше счастье - снова быть вместе - омрачилось для те-
бя каким-либо огорчением, и я хочу надеяться, что  твой  уважаемый  друг
поможет нам сделать для тебя безоблачной эту радость свидания".
   Альберт ответил на это лишь глубоким поклоном,  и  какая-то  странная
улыбка мелькнула на его губах.
   "Увы, - проговорила бедная канонисса, когда племянник  вышел,  -  вот
как он теперь улыбается!"


   XXVII

   - Во время отсутствия Альберта граф и канонисса строили много  всяких
планов о будущности своего дорогого мальчика, особенно о его женитьбе. С
его красотой, именем и еще очень  значительным  состоянием  Альберт  мог
рассчитывать на самую лучшую партию. Однако на тот случай, если  бы  ос-
татки апатии и нелюдимости помешали его светским успехам, обожавшие  его
родные держали для него в запасе молодую девушку с таким же знатным име-
нем, как и у него самого, - его двоюродную сестру, носящую ту  же  фами-
лию; хоть и единственная дочь, она была менее богата,  чем  он,  но  до-
вольно хороша собой - такими бывают в шестнадцать лет девочки,  красивые
свежестью молодости. Эта  молодая  особа  -  баронесса  Амелия  фон  Ру-
дольштадт, ваша покорная слуга и ваша новая подруга.
   "Она, - говорили между собой старики, сидя у камина, - не видела  еще
ни одного мужчины. Воспитанница монастыря, она с радостью пойдет  замуж,
лишь бы вырваться оттуда. Претендовать на лучшую партию она не может.  А
что касается странностей, которые могут сохраниться в характере ее двою-
родного брата, то воспоминания детства, родство, несколько месяцев  бли-
зости с нами, конечно, все сгладят и заставят ее, хотя бы из родственно-
го чувства, молчаливо выносить то, чего, быть может, не стала бы терпеть
чужая". В согласии моего отца они не  сомневались:  по  правде  сказать,
собственной воли у него никогда не было, всю жизнь он поступал так,  как
хотели его старший брат и сестра Венцеслава.
   После двух недель внимательного наблюдения дядя и тетка  поняли,  что
последнему отпрыску их  рода,  вследствие  меланхоличности  и  полнейшей
замкнутости характера, не суждено покрыть их имя новой  славой.  Молодой
граф не проявлял ни малейшего желания блистать  на  каком-либо  поприще:
его не тянуло ни к военной карьере, ни к гражданской, ни  к  дипломатии.
На все предложения он отвечал с покорным видом,  что  готов  подчиниться
воле родительской, но что ему самому не нужно ни роскоши"  ни  славы.  В
сущности, апатичный  характер  Альберта  был  повторением,  но  в  более
сильной степени, характера его отца, у которого терпение граничит с без-
различием, а скромность является чем-то вроде самоотречения. Что выстав-
ляет моего дядю в несколько ином свете и чего нет у его  сына,  так  это
его горячее, притом лишенное всякой напыщенности и тщеславия,  отношение
к общественному долгу. Альберт, казалось, признавал теперь семейные обя-
занности, но к общественным обязанностям, как мы их понимаем, относился,
по-видимому, не менее равнодушно, чем в детские годы. Наши отцы,  его  и
мой, сражались при Монтекукули против Тюренна. В войну они вносили фана-
тизм, подогретый сознанием имперского величия. В то время считалось дол-
гом слепо повиноваться и слепо  верить  своим  властелинам.  Наше  более
просвещенное время срывает ореол с монархов, и современная молодежь  ос-
меливается не верить ни императорской короне, ни  папской  тиаре.  Когда
дядя пытался пробудить в сыне древний рыцарский пыл, он прекрасно видел,
что все его речи ровно ничего не говорят этому скептически  настроенному
человеку, ко всему относящемуся с презрением.
   "Если уж это так, не будем ему перечить, - решили дядя с теткой, - не
будем вредить этому и без того печальному  выздоровлению,  в  результате
которого вместо возбужденного человека нам  вернули  человека  угасшего.
Пусть живет себе спокойно, как ему хочется. Пусть будет  усидчивым  уче-
ным-философом, как некоторые из его предков, или же страстным охотником,
подобно нашему брату Фридриху, или справедливым, творящим добро  помещи-
ком, каким старается быть его отец. Пусть он ведет отныне спокойную, бе-
зобидную жизнь старика; он будет первым из Рудольштадтов, не знавшим мо-
лодости. Но так как нельзя допустить, чтобы с ним угас и наш  род,  надо
поскорее женить его, дабы наследники нашего имени восполнили этот пробел
на блестящих страницах нашей истории. Кто знает,  быть  может,  по  воле
провидения рыцарская кровь его предков, как бы отдыхая в нем, забурлит с
новой силой и отвагой в жилах его потомков?"
   И тут же было решено поговорить с Альбертом о женитьбе.
   Сначала затронули этот вопрос слегка, но, видя, что он и  к  женитьбе
относится с таким же равнодушием, как ко всему прочему, стали говорить с
ним более серьезно и настойчиво. Он возражал, ссылаясь на свою застенчи-
вость, на неумение вести себя в женском обществе.
   "Надо правду сказать, - говорила тетушка, - что, будь я молодой  жен-
щиной, такой угрюмый претендент, как наш Альберт, внушил бы  мне  больше
страха, чем желания выйти за него замуж, и я бы даже горб свой не проме-
няла на его речи".
   "Значит, нам нужно прибегнуть к последнему средству, - решил дядя,  -
женить его на Амелии. Он знал ее ребенком, смотрит на нее как на сестру,
поэтому будет с нею менее застенчив. А так как она характера веселого  и
решительного, то своей жизнерадостностью может вывести  нашего  Альберта
из этой меланхолии, которой он все больше и больше поддается".
   Альберт не отклонил этого проекта, но и не высказался за него,  -  он
только согласился увидеться со мной и ближе познакомиться.  Решено  было
ни о чем меня не предупреждать, дабы избавить от  обиды  отказа,  всегда
возможного с его стороны. Написали об этом моему  отцу  и,  получив  его
согласие, начали сейчас же хлопотать перед папой  о  разрешении  на  наш
брак, необходимом ввиду близкого родства. Тем временем отец взял меня из
монастыря, и в одно прекрасное утро мы подъехали к замку Исполинов. Нас-
лаждаясь деревенским воздухом, я с нетерпением ждала минуты, когда увижу
своего жениха. Добрый мой отец, полный надежд, воображал, будто я ничего
не знаю о брачном проекте, а сам в дороге, не замечая этого, все мне вы-
болтал.
   Первое, что меня поразило в Альберте, это его красота  и  благородная
осанка. Признаюсь вам, дорогая Нина, что мое сердечко  сильно  забилось,
когда он поцеловал мне руку, и в  течение  нескольких  дней  каждый  его
взгляд, каждое слово приводили меня в восторг. Его серьезность нисколько
не отталкивала меня, а он, казалось, не чувствовал в моем присутствии ни
малейшего стеснения. Как в дни детства, он говорил мне "ты", и когда, из
опасения нарушить светские приличия, старался поправиться, родные разре-
шали ему это и даже просили сохранить свою прежнюю фамильярность в обра-
щении со мной. Моя веселость порой вызывала у него непринужденную  улыб-
ку, и наша добрая тетушка, вне себя от  восторга,  приписывала  мне  всю
честь этого исцеления, которое уже считала окончательным. Словом, он от-
носился ко мне кротко и ласково, как к ребенку, и пока что я довольство-
валась этим, уверенная, что в недалеком будущем он обратит более серьез-
ное внимание на мою задорную рожицу и на мои красивые туалеты, на  кото-
рые я не скупилась, чтобы ему понравиться.
   Однако вскоре, к моему огорчению,  мне  пришлось  убедиться,  что  он
очень мало интересуется моей наружностью, а туалетов просто не замечает.
Как-то раз тетушка обратила его внимание на  прелестное  лазоревоголубое
платье, чудесно обрисовывавшее мою фигуру. А он стал уверять, что платье
ярко-красное. Тут аббат, его гувернер,  большой  любитель  комплиментов,
желая преподать ему урок учтивости, вмешался, говоря, что он отлично по-
нимает, почему граф Альберт не разглядел цвета  моего  платья.  Казалось
бы, моему кузену представлялся удобный случай сказать  мне  какую-нибудь
любезность по поводу роз на моих щеках и золота моих волос. Но  он  лишь
сухо возразил аббату, что отличать цвета умеет не хуже его и что  платье
мое красно, как кровь.
   Не знаю почему, но эта странность его поведения и грубость вызвали во
мне дрожь. Я взглянула на Альберта, и мне вдруг стало страшно от выраже-
ния его глаз. С этого дня я стала больше бояться его, чем любить.  Скоро
я совсем его разлюбила, а теперь и не боюсь и не люблю. Я  просто  жалею
его - и только. Вы сами мало-помалу увидите, почему это так,  и  поймете
меня.
   На следующий день мы собирались отправиться  за  покупками  в  Тусту,
ближайший город. Я очень радовалась этой прогулке.  Альберт  должен  был
верхом сопровождать меня. Я была готова и ждала, что он подсадит меня  в
седло. Экипажи были поданы и стояли у подъезда, а Альберт все  не  появ-
лялся. Его слуга доложил, что в назначенный час постучал к нему в дверь.
Камердинера снова послали справиться, готов ли молодой граф.  Надо  ска-
зать, что у Альберта была мания всегда одеваться самому, без помощи слу-
ги; только выйдя из своей комнаты, он разрешал камердинеру войти в  нее.
Напрасно стучали к нему, - он не отвечал. Встревоженный этим  молчанием,
старый граф сам отправился к комнате сына, но ему не удалось ни  открыть
дверь, запертую изнутри, ни добиться от Альберта хотя бы  одного  слова.
Все начали уже беспокоиться, но аббат объявил спокойным голосом,  что  у
графа Альберта бывают иногда припадки непробудного сна,  вроде  какогото
оцепенения, и если его внезапно разбудить, то он приходит в  очень  воз-
бужденное состояние, после чего в течение  нескольких  дней  плохо  себя
чувствует.
   "Но ведь это болезнь! - с тревогой воскликнула канонисса.
   "Не думаю, - отвечал аббат, -  я  никогда  не  слышал,  чтобы  он  на
что-либо жаловался. Доктора, которых я приглашал во время подобного сна,
не находили у графа никакой болезни, а это состояние объясняли переутом-
лением, физическим или умственным. Они настаивали, что  нельзя  нарушать
этой потребности в полном покое и забвении".
   "И часто это с ним бывает? - спросил дядя.
   "Я наблюдал это явление лишь пять-шесть раз за все восемь лет, -  от-
ветил аббат, - и так как я никогда не тревожил его, то это проходило без
всяких неприятных последствий".
   "И долго это продолжается? - спросила я в свою очередь, очень  раздо-
садованная.
   "Более или менее долго, - сказал аббат, - в зависимости от того,  как
долго длилась бессонница, предшествовавшая этой потере сил или вызвавшая
ее. Но знать это невозможно, так как граф сам не помнит причины  или  не
хочет о ней говорить. Он очень много работает и скрывает  это  с  редкой
скромностью".
   "Значит, он очень начитан? - спросила я.
   "Чрезвычайно", - ответил аббат.
   "И никогда этого не выказывает?"
   "Он делает из этого тайну и даже сам этого не подозревает".
   "На что ему эта ученость в таком случае?"
   "Гений - как красота, - ответил льстивый иезуит, глядя на меня масле-
ными глазками, - это милости неба, не внушающие ни гордости, ни волнения
тем, кто ими наделен".
   Я поняла его наставление и,  как  вы  можете  себе  представить,  еще
больше разозлилась. Решили отложить прогулку до пробуждения моего  кузе-
на. Но когда по прошествии двух часов он так и не  появился,  я  скинула
свою великолепную амазонку и села вышивать за пяльцы. Не скрою, при этом
я много изорвала шелка и пропустила крестиков.  Я  была  возмущена  дер-
зостью Альберта. Как он смел, сидя над своими книгами, забыть о предсто-
ящей прогулке со мной и теперь спать непробудным сном, в то время как  я
его жду?! Время шло, и поневоле пришлось отказаться от поездки в  город.
Мой отец, вполне удовлетворившись объяснениями аббата, взял свое ружье и
преспокойно отправился стрелять зайцев. Тетушка,  менее  спокойная,  раз
двадцать поднималась к комнате племянника, чтобы послушать у его дверей.
Но там царила мертвая тишина, не слышно было даже  его  дыхания.  Бедная
старушка была в отчаянии, видя, до чего я недовольна. А  дядя  Христиан,
чтобы забыться, взял книжку духовного содержания, уселся в уголке гости-
ной и стал читать с таким смирением, что я готова была выпрыгнуть в окно
с досады. Наконец, уже под вечер, тетушка, вся сияющая, пришла  сказать,
что Альберт встал и одевается. Аббат посоветовал нам при появлении моло-
дого графа не проявлять ни удивления, ни беспокойства, не предлагать ему
никаких вопросов и только стараться отвлечь его, если он  будет  огорчен
случившимся.
   "Но если мой кузен не болен, значит,  он  маньяк?  -  воскликнула  я,
вспылив.
   Я сейчас же пожалела о сказанном, увидев, как изменилось от моих жес-
токих слов лицо бедного дяди.
   Но когда Альберт как ни в чем не бывало вошел, не найдя  нужным  даже
извиниться и, видимо, нимало не подозревая о нашем недовольстве, я  воз-
мутилась и очень сухо с ним поздоровалась. Он даже не заметил этого. Ка-
залось, он был весь погружен в свои думы.
   Вечером моему отцу пришло в голову, что  Альберта  может  развеселить
музыка. Я еще ни разу не пела при нем; моя арфа прибыла только накануне.
Не перед вами, ученая Порпорина, мне хвастаться своими познаниями в  му-
зыке, но вы сами убедитесь, что у меня недурной голосок и есть  врожден-
ная музыкальность. Я заставила долго просить себя: мне  больше  хотелось
плакать, чем петь. Альберт не проронил ни слова, не выказал ни малейшего
желания послушать меня. Наконец я все-таки согласилась,  но  пела  очень
плохо, и Альберт, словно я терзала ему слух,  был  настолько  груб,  что
после нескольких тактов вышел из комнаты. Мне пришлось призвать  на  по-
мощь все мое самолюбие, всю мою гордость, чтобы не расплакаться и допеть
арию, не порвав со злости струн арфы. Тетушка вышла вслед  за  племянни-
ком, отец мой сейчас же заснул, а дядя ждал у дверей возвращения сестры,
чтобы узнать от нее, что с сыном. Один аббат рассыпался  передо  мной  в
комплиментах, но они злили меня больше, чем безразличие остальных.
   "По-видимому, мой кузен не любит музыки", - сказала я.
   "Напротив, он очень ее любит, - отвечал аббат, - но это зависит..."
   "От того, как поют", - прервала я его.
   "... от его душевного состояния, - продолжал  он,  не  смутившись.  -
Иногда музыка ему приятна, иногда вредна. По-видимому, вы так его  раст-
рогали, что он не в силах был владеть собой и ушел, испугавшись, как  бы
не обнаружить свои чувства. Это бегство должно вам льстить больше всяких
похвал".
   В лести иезуита было что-то хитрое и насмешливое, возбуждавшее во мне
ненависть к этому человеку. Но скоро я избавилась от него,  как  вы  это
сейчас увидите.


   XXVIII

   - На следующий день моей тетушке,  становящейся  разговорчивой,  лишь
когда она чем-нибудь очень  взволнована,  пришла  в  голову  злосчастная
мысль затеять беседу с аббатом и капелланом. А так как, помимо родствен-
ных привязанностей, поглощающих ее почти всецело, единственное  в  мире,
что ее интересует, - это величие нашего рода, то она не преминула  расп-
ространиться насчет своей родословной, доказывая обоим священникам,  что
наш род, особенно по женской линии, самый  знаменитый,  самый  чистый  -
словом, наилучший из всех немецких родов. Аббат слушал терпеливо, капел-
лан - с благоговением, как вдруг Альберт, казалось совершенно не слушав-
ший тетушку, прервал ее с легким раздражением:
   "Мне кажется, милая тетушка, что вы заблуждаетесь  относительно  пре-
восходства нашего рода. Правда, и дворянство и  титулы  п