а его лично,
казалась обидной для его достоинства пруссака и офицера. Годиц не  обра-
тил на это никакого внимания, а когда загорелся  бой,  оба  офицера  уже
громко хохотали и как нельзя лучше отнеслись к  потехе.  Они  даже  сами
взялись за шпаги и, фехтуя, как бы приняли участие в этой сцене.
   Пираты, одетые греками, вооруженные пищалями и пистолетами,  заряжен-
ными порохом, выйдя на своих легких челнах из-за красивых маленьких  ри-
фов, сражались как львы. Им дали возможность броситься на абордаж, и тут
их всех перебили, чтобы добрая маркграфиня имела удовольствие их воскре-
сить! Единственная жестокость, проявленная при этом, состояла в том, что
некоторые из пиратов были сброшены в воду. Вода в бассейне была  чрезвы-
чайно холодна, и Консуэло пожалела было их, но тотчас  же  увидела,  что
это доставляет им удовольствие и они даже хвастают перед товарищами-гор-
цами своим умением плавать.
   Когда флот, возглавляемый "Клеопатрой" (ибо корабль, на который долж-
на была вступить маркграфиня, на самом деле носил это громкое имя),  по-
бедил, он, конечно, увел в плен флот пиратов и под звуки победной музыки
(по мнению Порпоры, годной только для похорон дьявола) отправился  обоз-
ревать берега Греции. Затем подошли к неизвестному острову,  где  видне-
лись землянки и экзотические  деревья,  прекрасно  акклиматизировавшиеся
или искусно сделанные, ибо в этом трудно было разобраться, до того  нас-
тоящее и поддельное на каждом шагу смешивалось друг с другом.  У  берега
острова были пришвартованы пироги. Туземцы бросились в них с  невероятно
дикими криками и поплыли навстречу флоту: они везли дикие цветы и плоды,
только что срезанные в теплицах графской резиденции. Дикари были взъеро-
шены, татуированы, курчавы, похожи больше на  дьяволов,  чем  на  людей.
Костюмы их были не очень-то выдержаны. Одни  из  дикарей  были  украшены
перьями, как перуанцы, другие закутаны в меха, как эскимосы. Но этому не
придавалось значения, лишь бы они  были  поуродливее  и  порастрепаннее,
чтобы их можно было принять по меньшей мере за людоедов.
   Эти уроды много кривлялись, а их предводитель, великан с  приклеенной
бородой до пояса, выступил с речью, которую на языке дикарей сочинил сам
граф Годиц. То было сочетание каких-то хрипящих и  режущих  ухо  слогов,
расположенных как попало, чтобы изобразить причудливый варварский говор.
Граф, заставив предводителя произнести свою тираду  без  ошибки,  взялся
сам перевести эту замечательную речь Консуэло,  все  еще  игравшей  роль
маркграфини до появления супруги графа.
   - Вот о чем идет речь, сударыня, - начал граф, подражая  приветствиям
короля дикарей, - это племя людоедов; у них в обычае пожирать всех иноп-
леменников, высадившихся на их остров, но это племя так восхищено и  по-
корено вашей волшебной красотой, что слагает к ногам вашим  свою  жесто-
кость и предлагает вам быть королевой этих неведомых земель.  Соблагово-
лите ступить на них без страха; и хотя они бесплодны и не возделаны, тем
не менее цветы цивилизации вскоре зацветут под вашими стопами.
   Причалили к берегу под песни и пляски юных дикарок.  Чучела,  набитые
соломой, изображавшие невиданных и свирепых зверей, с помощью  вделанных
в них пружин вдруг преклонили колена, приветствуя появление Консуэло  на
острове. Затем недавно посаженные деревья и кусты  повалили,  дернув  за
веревки, скалы из картона обрушились, и появились домики, убранные  цве-
тами и листьями. Пастушки, гнавшие настоящие стада (у Годица  в  них  не
было недостатка), поселяне, хотя и одетые по последней моде оперного те-
атра, но весьма неопрятные вблизи, даже прирученные косули и  лани  яви-
лись выразить верноподданические чувства новой государыне и  приветство-
вать ее.
   - Завтра вам придется играть перед ее высочеством, - обратился граф к
Консуэло. - Вам будет доставлен костюм языческой богини, весь в цветах и
лентах, и вы будете вот в этой пещере. Маркграфиня войдет сюда, и вы  ей
споете кантату (она у меня в кармане), в которой выражена мысль, что  вы
уступаете маркграфине свои божественные права, ибо там, где она соблаго-
волит появиться, может быть только одна богиня.
   - Посмотрим кантату, - проговорила Консуэло, беря из  рук  графа  его
произведение.
   Ей не стоило большого труда прочесть и пропеть с листа  наивную,  на-
вязшую на зубах мелодию, где слова и музыка вполне соответствовали  друг
другу. Оставалось только выучить их наизусть. Две скрипки, арфа и  флей-
та, спрятанные в глубине пещеры, аккомпанировали ей вкривь и вкось. Пор-
пора заставил их повторить. Через каких-нибудь четверть часа  все  пошло
на лад. Не только эту роль должна была исполнять на празднестве  Консуэ-
ло, и не единственной  была  эта  кантата  в  кармане  графа  Годица.  К
счастью, произведения его были коротки: нельзя было утомлять маркграфиню
слишком большой дозой музыки.
   Корабли, стоявшие у острова дикарей, снова подняли  паруса  и  теперь
причалили к китайскому берегу: башни, казавшиеся  фарфоровыми,  беседки,
сады карликовых деревьев, мостики, джонки и чайные плантации - все  было
налицо. Ученые и мандарины,  довольно  хорошо  костюмированные,  явились
приветствовать маркграфиню на китайском языке, а Консуэло,  переодевшись
во время перехода в трюме одного из кораблей супругой  мандарина,  спела
куплеты на китайском языке, также сочиненные графом Годицем в свойствен-
ном ему стиле:
   Пинг-панг-тионг
   Хи-хан-хонг.
   Песенка - благодаря  сокращениям,  свойственным  этому  удивительному
языку, - означала следующее:
   "Прекрасная маркграфиня, великая принцесса, кумир всех сердец, царите
вечно над вашим счастливым супругом и над  вашей  ликующей  росвальдской
империей в Моравии".
   Покидая "Китай", гости разместились в роскошных паланкинах и на  пле-
чах несчастных китайских рабов и дикарей поднялись на вершину  небольшой
горы, где оказался город лилипутов. Дома, леса, озера, горы - все  дохо-
дило вам до колен или до щиколотки, и надо было нагнуться, чтобы увидеть
внутри домов мебель и хозяйственную утварь, по величине  соответствовав-
шие всему остальному. На городской площади, под звуки дудочек,  варганов
и бубен, плясали марионетки. Люди, манипулировавшие марионетками  и  ис-
полнявшие музыку лилипутов, были спрятаны под землей, в ямах, специально
для этого вырытых.
   Спустившись с горы лилипутов, граф Годиц и его гости очутились на не-
большом пустыре, размером в какую-нибудь сотню шагов, загроможденном ог-
ромными скалами и могучими деревьями, предоставленными своему естествен-
ному росту. Это было единственное место, которое граф не испортил  и  не
изуродовал. Он удовольствовался тем, что оставил его таким, каким нашел.
   - Долго ломал я себе голову над тем, как  использовать  это  глубокое
ущелье, - поведал он своим гостям, - и все не мог придумать, каким  спо-
собом избавиться от громадных скал и какую форму придать этим великолеп-
ным, но беспорядочно растущим деревьям. Вдруг меня осенила мысль  окрес-
тить это место пустыней, хаосом. Я представил себе, какой получится  эф-
фектный контраст, когда, отойдя от этих ужасов природы, попадешь в  рос-
кошный, находящийся в прекрасном состоянии цветник. Чтобы дополнить  ил-
люзию, я вам сейчас покажу нечто очень интересное.
   С этими словами граф завернул за огромную скалу, возвышавшуюся у  до-
рожки (нельзя же было, на самом деле, не провести в страшной пустыне хо-
тя бы одной гладенькой, усыпанной песком дорожки), и Консуэло  очутилась
у входа в обитель пустынника, высеченную в скале, над которой возвышался
грубо обтесанный деревянный крест. Оттуда вышел пустынник. То был добро-
душный крестьянин, чья поддельная длинная седая борода плохо  гармониро-
вала с молодым лицом, сиявшим румянцем юности.  Он  произнес  прекрасную
проповедь (неправильные выражения тут же поправлялись графом), дал  свое
благословение и поднес Консуэло кореньев и молока в деревянной чашке.
   - Я нахожу, что пустынник слишком юн, - заметил барон фон Кройц, - вы
могли бы, пожалуй, поместить сюда настоящего старца.
   - Это не понравилось бы маркграфине, - простодушно пояснил  граф  Го-
диц. - Она весьма справедливо находит, что старость  приносит  мало  ве-
селья и на празднествах надо видеть только молодых актеров.
   Избавляю читателей от дальнейшей прогулки. Не было бы конца, если  бы
я стал описывать различные страны, жертвенники друидов, индийские  паго-
ды, крытые дороги и каналы, девственные леса, подземелья, где можно было
видеть высеченное на скалах изображение мистерии страстей господних; ис-
кусственные пещеры с бальными залами, Елисейские поля, могилы, водопады,
серенады наяд и шесть тысяч фонтанов, которые, как впоследствии  расска-
зывал Порпора, он должен был "переварить". Были тут  еще  тысячи  других
прелестей, о которых подробно и с восторгом передают  нам  мемуары  того
времени: например, полутемный грот, куда можно было проникнуть лишь раз-
бежавшись, - в глубине его находилось зеркало, которое, отражая в полум-
раке ваш собственный образ, неминуемо должно было  страшно  пугать  вас;
монастырь,  где,  под  страхом  пожизненного  заточения,  вас  обязывали
клясться в вечной покорности и вечном обожании  маркграфини;  дерево,  с
которого благодаря спрятанному в ветвях насосу лились  на  вас  чернила,
кровь или розовая вода, - в зависимости от того, хотели  вас  чествовать
или издеваться над вами; словом, масса прелестного, таинственного,  ост-
роумного, непонятного, главное - стоящего бешеных денег; всего, что Пор-
пора имел  дерзость  находить  невыносимым,  идиотским,  возмутительным.
Только ночь положила конец этой прогулке вокруг света, во время  которой
гости то верхом, то в крытых носилках, на ослах, в каретах или в  лодках
отмахали добрые три мили.
   Привычные к холоду и усталости прусские офицеры хоть  и  посмеивались
над ребяческими забавами и "сюрпризами" Росвальда, однако  не  были  так
поражены смехотворной стороной этой чудесной резиденции,  как  Консуэло.
Дитя природы, она родилась среди полей, привыкла, с тех пор  как  у  нее
открылись глаза, смотреть на все созданное богом не в лорнет и не  через
газовое покрывало; а барон фон Кройц, не являясь новичком в аристократи-
ческом обществе, привыкшем к роскошному убранству и  модным  украшениям,
все-таки был человек своего круга и своего времени. Он не питал отвраще-
ния ни к гротам, ни к уединенным беседкам в парке, ни к статуям.  В  об-
щем, барон развлекался с величайшим благодушием,  смеялся  и  острил,  и
когда его спутник, входя в столовую, почтительно выразил ему  сочувствие
по поводу того, что пришлось поскучать во время несносной прогулки, воз-
разил ему:
   - Скучать? Мне? Да нисколько. Я двигался, нагулял себе аппетит,  нас-
мотрелся на тысячу безумств, отдохнул от серьезных дел, - нет, нет, я не
потерял даром времени.
   Все были крайне удивлены, увидев в столовой одни лишь стулья, стоящие
вокруг пустого места. Граф попросил своих гостей сесть и приказал лакеям
подавать.
   - Увы! Ваше сиятельство, - заявил лакей, которому надлежало отвечать,
- у нас не было ничего достойного предложить такому почтенному обществу,
и мы даже не накрыли на стол.
   - Вот это мило! - воскликнул хозяин с наигранной свирепостью  и,  по-
молчав немного, добавил: - Ну, хорошо! Если люди отказывают нам в ужине,
взываю к аду и требую, чтобы Плутон прислал ужин, достойный моих гостей!
   Сказав это, он трижды постучал об пол, и пол немедленно ушел  куда-то
вбок, а в образовавшемся отверстии показалось ароматное пламя; затем при
звуках веселой и причудливой музыки под локтями гостей появился роскошно
сервированный стол.
   - Недурно! - промолвил граф, приподнял скатерть и дальше уже  продол-
жал говорить под столом: - Одно только меня очень удивляет: ведь  госпо-
дину Плутону известно, что в моем доме нет даже воды, а между тем он  не
прислал ни одного графина.
   - Граф Годиц, - ответил из глубины хриплый голос, достойный преиспод-
ней, - вода - большая редкость в аду, ибо все наши реки пересохли с  тех
пор, как глаза ее высочества маркграфини  зажгли  страстью  самые  недра
земли; тем не менее, если вы требуете воды, мы пошлем одну из Данаид  на
берег Стикса, быть может, она найдет там воду.
   - Пусть поспешит, но главное - дайте ей бочку без пробоин.
   И сейчас же из прекрасной яшмовой чаши, стоявшей посреди стола, забил
фонтан горной воды, который в  течение  всего  ужина  рассыпался  снопом
бриллиантов, загоравшихся, отражая множество свечей. Столовый сервиз был
шедевром роскоши и безвкусицы, а вода Стикса и "адский"  ужин  послужили
графу поводом для бесконечной и неостроумной игры слов, всяких намеков и
вздорной болтовни, но все прощалось ему ради его  наивной  ребячливости.
Вкусный сытный ужин, поданный юными сильфами и  более  или  менее  хоро-
шенькими нимфами, привел в веселое настроение барона фон Кройца.  Однако
он не обращал почти никакого внимания на красивых крепостных хозяина пи-
ра; бедные крестьянки были одновременно горничными, любовницами, хорист-
ками и актрисами своего барина, он был их преподавателем красивых движе-
ний, танцев, пения и декламации. Консуэло еще в Пассау  получила  предс-
тавление о том, как вообще он вел себя  с  ними.  И,  припоминая,  какую
славную участь сулил он ей тогда, она дивилась почтительной непринужден-
ности, выказываемой им теперь. По-видимому, ему было совсем не стыдно, и
он не чувствовал никакой неловкости за свой промах.  Консуэло  прекрасно
знала, что на другой день, при появлении маркграфини,  все  примет  иной
оборот: она будет обедать с учителем в своей  комнате  и  не  удостоится
чести быть допущенной к столу ее высочества. Но это нисколько не смущало
ее. Однако она даже не подозревала, что ужинает с особой неизмеримо  бо-
лее высокой и особа эта ни за что на свете не пожелает ужинать на следу-
ющий день с маркграфиней, - а это обстоятельство очень позабавило бы  ее
в ту минуту.
   Барон фон Кройц, улыбавшийся довольно холодно при  виде  доморощенных
нимф, выказал несколько больше внимания Консуэло после того, как, заста-
вив ее прервать молчание, вызвал на разговор о музыке. Он был просвещен-
ным, почти страстным любителем этого дивного искусства и говорил о нем с
большим пониманием; речи барона, вкусный ужин, тепло, наполнявшее комна-
ты, благотворно подействовали на угрюмое настроение Порпоры.
   - Было бы желательно, - сказал маэстро барону, перед тем учтиво  пох-
валившему его произведения, не называя его по имени, -  чтобы  государь,
которого мы постараемся развлечь, оказался таким же  хорошим  ценителем,
как вы.
   - Уверяют, - ответил барон, - что мой государь довольно сведущ в этой
области и истинный любитель искусств.
   - Так ли это, господин барон? - спросил маэстро,  который  вообще  не
мог не противоречить всем и во всем. - Я не очень льщу себя этой  надеж-
дой. Короли - первые во всех областях знания, по мнению своих подданных,
но часто случается, что подданные знают гораздо больше, чем они.
   - В военном деле, так же как в инженерном и в науках, прусский король
понимает больше любого из нас, - горячо заметил поручик, - а что касает-
ся музыки, несомненно...
   - Что вы ровно ничего об этом не знаете, как и я, - сухо перебил  его
капитан Кройц. - Маэстро  Порпора  в  этом  отношении  может  полагаться
только на самого себя.
   - А мне в сфере музыки королевское  достоинство  никогда  не  внушало
особенного доверия, - снова заговорил маэстро, - и когда  я  имел  честь
давать уроки владетельной принцессе Саксонской, ей, так же, как  всякому
другому, я не спускал ни единой фальшивой ноты.
   - Как! - сказал барон, иронически глядя на своего спутника. - Неужели
и венценосцы берут когда-нибудь фальшивые ноты?
   - Точно так же, как и простые смертные, сударь, - ответил Порпора.  -
Однако должен признать, что владетельная принцесса проявила большие спо-
собности и очень скоро перестала фальшивить, позанимавшись со мной.
   - Так, значит, вы простили бы кое-какие фальшивые ноты нашему  Фрицу,
если бы он дерзнул взять их при вас?
   - При условии, чтобы он исправился впоследствии.
   - Но головомойки вы ведь ему все-таки не задали бы? - смеясь, вмешал-
ся в разговор граф Годиц.
   - Задал бы, даже если бы он снял за это с плеч мою собственную  голо-
ву, - ответил, бравируя, старый профессор, которого небольшое количество
выпитого шампанского сделало экспансивным.
   Консуэло была надлежащим образом предупреждена каноником о  том,  что
Пруссия представляет собой большое  полицейское  управление  -  малейшее
слово, произнесенное шепотом на границе, переносится в  несколько  минут
благодаря какому-то таинственному и безошибочному эху в  кабинет  самого
Фридриха - и что никогда не следует обращаться к  пруссаку,  особенно  к
военному или чиновнику, со словами "как вы поживаете", не взвесив каждо-
го слога и предварительно не отмерив семь раз, прежде чем отрезать,  как
говорится в пословице. Вот почему ей не  особенно  понравилось,  что  ее
учитель впал в свой обычный насмешливый тон, и она постаралась  диплома-
тически загладить его неосторожность.
   - Если бы даже король Пруссии и не был первым музыкантом своего века,
- сказала она, - ему позволительно пренебрегать  искусством,  ничтожным,
конечно, по сравнению с его познаниями в других областях.
   Но она не подозревала, что Фридрих жаждал быть великим флейтистом  не
меньше, чем великим полководцем и великим философом. Барон фон Кройц за-
метил, что раз его величество смотрит на музыку как на  искусство,  дос-
тойное изучения, то, вероятно, и посвятил ему должное внимание и серьез-
ный труд.
   - Э! - сказал, все больше и больше оживляясь, Порпора. -  Внимание  и
труд ничего не открывают в музыке тому, кого небо не наградило  врожден-
ным талантом. Музыкальность отнюдь не является уделом всех людей, и лег-
че выиграть сражение и назначить пенсии литераторам, чем похитить у  муз
священный огонь. Говорил же нам барон Фридрих фон Тренк, что, когда  его
прусское величество сбивается с такта, виноваты его придворные. Но,  по-
ложим, со мной подобного не случится!
   - Так барон Фридрих фон Тренк говорил это? - спросил барон фон Кройц,
и глаза его вдруг загорелись жгучей злобой. - Ну, хорошо,  -  проговорил
он, усилием воли подавив ее и переходя на безразличный  тон,  -  бедняга
теперь, должно быть, потерял охоту шутить, ибо до конца своих дней  зак-
лючен в Глацскую крепость.
   - Неужели! - воскликнул Порпора. - А что же он сделал?
   - Это государственная тайна, - ответил барон,  -  но  все  заставляет
предполагать, что он обманул доверие своего государя.
   - Да, - прибавил поручик, - он  продал  австрийцам  планы  укреплений
Пруссии, своего отечества.
   - О! Это невозможно! - вырвалось у побледневшей Консуэло. Хотя девуш-
ка с величайшим вниманием следила за каждым своим движением,  за  каждым
словом, она не смогла удержаться от горестного восклицания.
   - Это и невозможно и неверно! - закричал с  негодованием  Порпора.  -
Те, кто уверили в этом короля, гнусно солгали!
   - Полагаю, что вы не желаете косвенно уличать и нас во лжи, -  прого-
ворил поручик, тоже бледнея.
   - Надо быть до нелепости щепетильным, чтобы понять это таким образом,
- отрезал барон фон Кройц, бросая на своего  спутника  суровый,  повели-
тельный взгляд. - Разве это нас касается? И какое нам дело до того,  что
маэстро Порпора так горячо относится к своему молодому другу?
   - И буду так же горячо относиться к нему даже  в  присутствии  самого
короля, - заявил Порпора. - Я скажу королю" что его обманули и что нехо-
рошо с его стороны было поверить этому, а Фридрих фон Тренк - достойный,
благородный молодой человек, не способный на подлость.
   - А я думаю, учитель, - прервала его Консуэло, которую все  больше  и
больше тревожила физиономия капитана, - вы не будете столь  многоречивы,
когда удостоитесь чести предстать пред королем Пруссии. Я слишком хорошо
знаю вас и потом