есса -  по-
тому ли, что она отличалась устойчивостью взглядов и утонченным  тактом,
свойственным ее эпохе и заставлявшем закрывать глаза на многое, или  по-
тому, что считала исключенным, чтобы возвеличенный ею супруг мог  когда-
либо заметить увядание ее красоты, - не препятствовала его похождениям.
   Проехав несколько миль, путники сделали привал в местечке, где  зара-
нее все было приготовлено для приема знатных гостей. Консуэло  и  Иосиф,
выйдя из кареты, хотели здесь проститься со своими избавителями,  но  те
воспротивились, ссылаясь на возможность новых посягательств  на  них  со
стороны снующих в этой местности вербовщиков.
   - Вы не знаете, - сказал им Тренк (и он нисколько не  преувеличивал),
- до чего ловко и страшно это отродье. В какое бы место просвещенной Ев-
ропы вы ни попали, если вы бедны и беззащитны, если вы физически  сильны
или у вас есть какие-нибудь дарования, - вы рискуете попасть в лапы этих
плутов и насильников. Им известны все переходы через границу, все горные
тропинки, все проселочные дороги, все подозрительные притоны,  все  мер-
завцы, на поддержку и помощь которых они могут рассчитывать в случае на-
добности. Они знают все языки, все наречия, так как всюду побывали и пе-
репробовали все профессии. Они бесподобно правят лошадьми, бегают,  пла-
вают, перепрыгивают через пропасти, как истые бандиты. Они почти все по-
головно смельчаки, не знают усталости, ловки, бесстыжи, мстительны,  из-
воротливы и жестоки. Это изверги рода человеческого; вот из таких-то по-
донков военная организация покойного короля Вильгельма Толстого и набра-
ла самых ценных агентов своего могущества,  лучших  столпов  дисциплины.
Они настигнут дезертира в дебрях Сибири, отправятся разыскивать его  под
пулями вражеских войск - исключительно ради удовольствия  доставить  его
обратно в Пруссию, чтобы там его повесили в назидание остальным. Они вы-
тащили из алтаря священника, служившего обедню, только  потому,  что  он
был ростом в пять футов и десять дюймов; выкрали врача у супруги велико-
го курфюрста; неоднократно приводили в  ярость  старого  маркграфа  Бай-
рейтского, угоняя его полк, состоящий из двадцати  -  тридцати  человек,
причем он не дерзал даже открыто высказать свое возмущение; они обратили
в пожизненного солдата  французского  дворянина,  ехавшего  куда-то  под
Страсбург на свидание с женой и детьми; хватали подданных царицы  Елиза-
веты, уланов маршала  Саксонского,  пандуров  Марии-Терезии,  венгерских
магнатов, польских вельмож, итальянских певцов и, наконец,  женщин  всех
национальностей - этих новых сабинянок, которых  они  насильно  выдавали
замуж за солдат. Они берут все, что попадется; помимо щедрого вознаграж-
дения и путевых издержек, они получают известную премию с каждой головы,
да нет, что я говорю, - с каждого дюйма.
   - Да, - проговорила Консуэло, - они поставляют человеческое  мясо  по
столько-то за унцию! Ах, ваш великий король  -  настоящее  чудовище!  Но
будьте покойны, господин барон, можете говорить свободно:  вы  совершили
огромное благодеяние, освободив бедного дезертира, и я предпочел бы  вы-
нести пытки, предназначенные ему, чем вымолвить слово, могущее вам  пов-
редить.
   Тренк, человек по натуре горячий, не признавал осторожности,  к  тому
же он был так озлоблен непонятной для  него  суровостью  и  несправедли-
востью Фридриха, что ему доставляло горькое удовольствие разоблачать пе-
ред графом Годицем беззакония того самого государственного строя, свиде-
телем и соучастником злодеяний которого он был сам в дни  своего  благо-
денствия, когда взгляды его были не столь справедливы и  строги.  Теперь
же, хоть он и получил, несмотря на тайные преследования, важное  поруче-
ние к Марии-Терезии, очевидно благодаря доверию  короля,  барон  начинал
ненавидеть  своего  повелителя  и  слишком  откровенно  выказывал   свои
чувства. Он обрисовал графу страдания, рабство и отчаяние многочисленной
прусской армии, очень ценной во время войны, но настолько опасней в мир-
ное время, что пришлось для обуздания ее прибегнуть к системе беспример-
ного террора и жестокости. Рассказал и  об  эпидемии  самоубийств,  сви-
репствующей в армии, и  о  преступлениях,  совершаемых  солдатами,  даже
честными и набожными, с единственной целью добиться смертного  приговора
и избавиться таким путем от ужасов жизни, на которую их обрекли.
   - Поверите ли, - говорил он, - солдаты страстно стремятся  попасть  в
ряды "поднадзорных". Надо вам сказать, что "поднадзорные" пополняются за
счет рекрутов-иностранцев (главным образом похищенных), а также за  счет
прусской молодежи. В начале своей военной карьеры, кончающейся  для  них
только вместе с жизнью, все они, особенно в первые годы, предаются  без-
мерному отчаянию. Их разбивают на ряды и, как в мирное, так и в  военное
время, заставляют маршировать впереди ряда людей более  покорных  -  или
более решительных, - получивших приказ стрелять в каждого идущего  перед
ним при малейшей попытке к бегству или неповиновению. Если же ряд, кото-
рому поручена эта экзекуция, не выполнит ее, то следующий  за  ним  ряд,
составленный из людей еще более бесчувственных и более жестоких (а такие
встречаются среди старых, очерствелых солдат и добровольцев, почти пого-
ловных негодяев), обязан стрелять в оба передних, и так далее, в  случае
если и третий оплошает при выполнении экзекуции. Таким  образом,  каждый
ряд солдат имеет во время сражения врага перед собой и врага позади  се-
бя, но близких - товарищей или братьев по оружию - нет ни у кого. Повсю-
ду насилие, смерть и ужас. Только таким образом, говорит  великий  Фрид-
рих, создаются непобедимые солдаты. Так вот в этих именно рядах и  домо-
гается юный прусский солдат желанного места, а добившись его  и  потеряв
всякую надежду на спасение, он бросает оружие и бежит, чтобы навлечь  на
себя пули своих товарищей. Этот отчаянный порыв  спасает  некоторых;  им
порой ценою риска и невероятных опасностей удается бежать,  а  иногда  и
перейти к врагу. Король прекрасно знает, с каким ужасом относятся в  ар-
мии к его железному ярму. И вам, быть может, известна  острота,  которую
он сказал своему племяннику, герцогу Брауншвейгскому,  присутствовавшему
на одном из его больших смотров и не перестававшему восхищаться прекрас-
ней выправкой солдат и вообще чудесными маневрами.
   "Вас удивляет, - обратился к нему Фридрих, - такое сборище  красавцев
и полное их единодушие, а меня несравненно больше  удивляет  нечто  дру-
гое".
   "Что же?" - спросил молодой герцог.
   "Да то, что нам с вами не грозит среди них опасность", - ответил  ко-
роль.
   - Барон, дорогой барон! - возразил граф Годиц. - Это оборотная сторо-
на медали. Чудес люди не творят. Мог ли Фридрих быть  величайшим  полко-
водцем своего времени, отличайся он голубиной кротостью?..  Знаете  что?
Не говорите больше о нем. А то, пожалуй, вы вынудите меня, естественного
врага Фридриха, защищать короля против вас, его адъютанта и любимца!
   - По тому, как он обращается со своими любимцами, когда на него  най-
дет каприз, можно судить о том, как он относится к рабам. Но  вы  правы:
не будем больше говорить о нем, а то у меня является дьявольское желание
вернуться в лес и собственными руками передушить его усердных  поставщи-
ков человеческого мяса, которых я пощадил  из-за  глупого  и  трусливого
благоразумия!
   Великодушная горячность барона пришлась по сердцу Консуэло. Она с ин-
тересом слушала его живые рассказы о прусской военной жизни, но не  зна-
ла, что в смелом негодовании барона есть доля личного недовольства, тог-
да как ей он казался человеком исключительно благородным. Правда, в душе
Тренка было несомненное благородство. Гордый  молодой  красавец  не  был
рожден для низкопоклонства. Он очень отличался от своего новоприобретен-
ного в дороге друга, надменного богача Годица. Граф, приводивший  ребен-
ком в ужас и отчаяние своих воспитателей, был наконец предоставлен само-
му себе, и хотя теперь он уже вышел из возраста буйных шалостей, все  же
в его манерах и разговорах осталось много мальчишеского; и это  противо-
речило его геркулесовой фигуре и красивому лицу, немного  поблекшему  за
сорок лет постоянной  невоздержанности  и  переутомления.  Поверхностные
знания, которыми он от времени до времени любил прихвастнуть,  были  по-
черпнуты им исключительно из романов, из модной философии и из посещения
театров. Он воображал себя артистом, но и в этом, как во  всем,  ему  не
хватало тонкости и глубины. Однако его барская осанка, утонченная любез-
ность и веселые остроты пленили юного Гайдна, и он нравился ему  гораздо
больше, чем барон, быть может еще потому, что к последнему с явным инте-
ресом относилась Консуэло.
   Барон, напротив, получил хорошее образование. Хотя  блеск  придворной
жизни и эгоизм кипучей молодости настолько увлекали его  порой,  что  он
забывал об истинной ценности человеческого величия, в глубине  души  его
сохранились независимость чувств  и  твердость  принципов,  выработанных
серьезным чтением и хорошим воспитанием. Его гордый характер  мог  изме-
ниться под влиянием лести и угодничества, но  достаточно  было  малейшей
несправедливости, чтобы он вспылил и вышел из себя. Красавец паж Фридри-
ха омочил губы в кубке с ядом, но любовь - любовь безграничная,  смелая,
экзальтированная - вновь воскресила в нем отвагу и твердость. Пораженный
в самое сердце, он поднял голову, бросая вызов тирану, желавшему  поста-
вить его на колени.
   В то время, о котором мы повествуем, ему было на вид не больше  двад-
цати лет. Целый лес каштановых волос, которыми он  не  хотел  жертвовать
ради дисциплинарных установлении Фридриха, осенял его высокий лоб. Вели-
колепно сложенный, с искрящимися глазами, черными, как смоль, усиками  и
белыми, как алебастр, но сильными, как у атлета, руками, он обладал  го-
лосом не менее свежим и мужественным, чем его  лицо,  мысли  и  любовные
упования. Консуэло все думала о таинственной любви, о которой он непрес-
танно упоминал, но это чувство уже не казалось ей смешным с той  минуты,
как девушка подметила, что порывы откровенности сменялись у барона  вне-
запной сдержанностью, что указывало на врожденную  непосредственность  и
вполне понятное недоверие, порождавшее постоянную  внутреннюю  борьбу  с
самим собой и с судьбой. Консуэло помимо воли то и дело задумывалась над
тем, кто же дама сердца юного красавца, и ловила себя на мысли, что  са-
мым искренним образом желает успеха этим двум  романтическим  возлюблен-
ным. День показался ей не столь длинным, как она ожидала, боясь  тягост-
ного пребывания с глазу на глаз с двумя незнакомцами из чуждого ей  кру-
га. В Венеции она получила представление о вежливости, а в замке  Ризен-
бург приобрела привычку к ней, равно как и к мягким манерам и изысканным
речам, являвшимся приятной особенностью того общества, которое в те вре-
мена принято было называть избранным. С присущей ей сдержанностью она не
вступала в разговор, пока к ней не обратятся, и спокойно  обдумывала  на
свободе все, о чем ей приходилось слышать. Ни барон, ни граф, по-видимо-
му, не заметили, что она переодета. Барон не обращал  никакого  внимания
ни на нее, ни на Иосифа: если он и бросал им несколько  слов,  то  делал
это между прочим, продолжая начатый разговор с графом; но вскоре, увлек-
шись, он забывал даже и о нем, беседуя, казалось, с собственными  мысля-
ми, как человек, чей ум питается собственным внутренним  огнем.  Что  же
касается графа, то он был либо важен, как монарх, либо резв,  как  фран-
цузская маркиза. Он вынимал из кармана тонкие таблички из слоновой кости
и что-то заносил на них с сосредоточенным видом мыслителя или дипломата,
затем, напевая, перечитывал, и Консуэло видела, что это французские сла-
щаво-любовные стишки. Порой он декламировал их барону, а тот, не слушая,
находил их чудесными. Иногда граф самым добродушным образом совещался  с
Консуэло, спрашивая ее с деланной скромностью:
   - Как вы находите стихи, юный мой друг? Ведь  вы  понимаете  по-фран-
цузски, не правда ли?
   Консуэло надоела притворная снисходительность Годица, по-видимому же-
лавшего ее поразить; она не удержалась и указала ему на две-три ошибки в
его четверостишии "К красоте". Мать научила Консуэло красивым оборотам в
иностранных языках, на которых сама пела с легкостью  и  даже  некоторым
изяществом. Консуэло, любознательная и музыкальная, а потому во всем ис-
кавшая гармонию, меру и ясность, впоследствии  глубже  усвоила  из  книг
правила различных языков. Упражняясь в переводе лирических стихов и при-
норавливая иностранные слова к народным песням, она  обращала  особенное
внимание на ударения, чтобы ориентироваться в произношении и ритме.  Та-
ким путем ей удалось хорошо изучить стихосложение нескольких  языков,  а
потому не стоило большого труда указать моравскому поэту на его  погреш-
ности.
   Восхищенный познаниями Консуэло, но не в  силах  усомниться  в  своих
собственных, Годиц обратился за третейским судом к барону, и тот оказал-
ся настолько компетентным в этом вопросе, что согласился с  мнением  ма-
ленького музыканта. С этой минуты граф занялся  исключительно  Консуэло,
не подозревая, по-видимому, ни  ее  настоящего  возраста,  ни  пола.  Он
только спросил, где он получил образование, что так хорошо усвоил законы
Парнаса.
   - В одной бесплатной певческой школе в Венеции, - лаконично  ответила
Консуэло.
   - По-видимому, учение в этой стране поставлено лучше, чем в Германии.
А где учился ваш товарищ?
   - При венском соборе, - ответил Иосиф.
   - Дети мои, - продолжал граф, - вы оба кажетесь мне и умными  и  спо-
собными. На первой же нашей остановке я вас проэкзаменую  по  музыке,  и
если оправдается то, что обещают ваши лица и манеры, я приглашаю  вас  в
свой оркестр или театр в Росвальде. Серьезно,  я  хочу  представить  вас
маркграфине. Что вы на это скажете? А? Это было бы большим счастьем  для
вас, мальчики.
   Консуэло едва сдержала смех, услышав, что граф  собирается  экзамено-
вать по музыке ее и Гайдна. Она лишь почтительно поклонилась, делая неи-
моверные усилия, чтобы не расхохотаться. Иосиф же, чувствуя  все  выгоды
нового покровительства, поблагодарил и не отказался. Граф  снова  взялся
за свои таблички и  прочел  Консуэло  половину  маленького,  удивительно
скверного и плохого по стилю либретто итальянской оперы, которое он  сам
собирался положить на музыку и поставить в день именин жены на собствен-
ном театре, с собственными актерами, в собственном  замке,  вернее  -  в
собственной "резиденции", ибо, считая себя благодаря браку с  маркграфи-
ней принцем, он иначе не выражался.
   Консуэло время от времени подталкивала Иосифа локтем, желая  обратить
его внимание на промахи графа. Умирая от скуки, она говорила  себе,  что
если знаменитая красавица наследственного  маркграфства  Байрейтского  с
уделом Кульмбах дала увлечь себя подобными мадригалами, то, невзирая  на
свои титулы, любовные похождения и годы, она, должно быть, особа  крайне
легкомысленная.
   Читая и декламируя, граф ел конфеты, чтобы смягчить горло, и то и де-
ло угощал ими своих юных спутников, а те, не имея со вчерашнего  дня  во
рту ни маковой росинки и умирая от голода, уписывали, за неимением  луч-
шего, эту пищу, способную скорее обмануть голод, чем удовлетворить  его.
Каждый из них думал про себя, что и конфеты и стихи графа довольно безв-
кусны.
   Наконец, уже под вечер, на горизонте показались  крепостные  стены  и
шпили того самого Пассау, куда, как Консуэло думала еще этим  утром,  ей
никогда не добраться. После пережитых опасностей и ужасов она почти  так
же обрадовалась этому городу, как в другое время обрадовалась  бы  Вене-
ции. Когда они переправлялись через Дунай, она не удержалась и  радостно
пожала руку Иосифу.
   - Это ваш брат? - спросил граф; до сих пор ему не приходило в  голову
задать этот вопрос.
   - Да, ваше сиятельство, - наобум ответила Консуэло, чтобы  отделаться
от расспросов любознательного графа.
   - Однако вы совсем не похожи друг на друга, - сказал граф.
   - А сколько детей не похожи на своих отцов! - весело заметил Иосиф.
   - Значит, вы не вместе воспитывались?
   - Нет, ваше сиятельство. При нашем кочевом  образе  жизни  воспитыва-
ешься где и как придется.
   - Не знаю почему, но мне кажется, - проговорил граф, понижая голос, -
что вы хорошего происхождения. Все в вас самих и в вашем разговоре отли-
чается прирожденным благородством.
   - Я совсем не знаю, какого я происхождения, ваше сиятельство, - отве-
тила, смеясь, Консуэло, - должно быть, мои предки были музыкантами,  по-
тому что я больше всего на свете люблю музыку.
   - Отчего вы одеты моравским крестьянином?
   - Да потому что в пути платье мое износилось, и я  купил  на  ярмарке
то, что вы на мне видите.
   - Так вы были в Моравии? Пожалуй, еще и в Росвальде?
   - Да, ваше сиятельство, был в его окрестностях, - шаловливо  отвечала
Консуэло, - я издали видел, не дерзнув приблизиться, ваше роскошное  по-
местье, ваши статуи, ваши каскады, ваши сады, ваши горы и еще бог  весть
что! Настоящие чудеса, волшебный дворец!
   - Вы все это видели? - воскликнул граф, удивившись, что не знал этого
раньше, и не догадываясь, что Консуэло, прослушав целых два часа  подряд
описание прелестей его резиденции, могла со спокойной совестью повторить
вслед за ним все слышанное. - О! В таком случае вы должны  жаждать  вер-
нуться туда, - сказал он.
   - Просто горю нетерпением - особенно теперь, после того  как  я  имел
счастье узнать вас, - ответила Консуэло, положительно ощущавшая  потреб-
ность поиздеваться над графом, чтобы отомстить ему за чтение либретто.
   Тут она легко выпрыгнула из лодки, на которой они только что перепра-
вились через реку, и воскликнула с утрированным немецким акцентом:
   - О Пассау! Приветствую тебя! Карета  подвезла  их  к  дому  богатого
вельможи, друга графа. Он сам находился в отсутствии, но все было приго-
товлено для временного пребывания графа. Их ждали, и слуги  хлопотали  с
ужином, который  вскоре  был  подан.  Граф,  находивший  особенное  удо-
вольствие в разговорах со своим маленьким  музыкантом  (так  он  называл
Консуэло), охотно посадил бы его за свой стол, но осуществить это  жела-
ние помешала ему мысль, что это может не понравиться барону. Консуэло же
и Иосиф были очень рады поесть в людской и без всяких возражений уселись
за стол со  слугами.  Гайдну  вообще  еще  не  приходилось  пользоваться
большим почетом у вельмож, допускавших его на свои пиршества. И хотя ис-
кусство и сделало его настолько утонченным, что  он  прекрасно  понимал,
сколь обидно такого рода обращение, он без ложного стыда всегда  помнил,
что его мать когда-то была кухаркой у владельца их деревни.  И  позднее,
когда Гайдн достиг расцвета своего таланта, он как человек не пользовал-
ся большим вниманием у своих покровителей, хотя уже в то время вся Евро-
па высоко ценила его как артиста. Он прослужил двадцать пять лет у князя
Эстергази; и говоря "прослужил", мы не имеем в виду, что это была только
служба музыканта. Паэр видел его с салфеткой под мышкой и при шпаге:  он
стоял, согласно обычаю того времени и той страны, за стулом своего хозя-
ина и исполнял обязанности метрдотеля, то есть старшего лакея.
   Консуэло с самого детства, когда она бродяжничала с матерью-цыганкой,
не приходилось есть со слугами. Ее очень забавляла важность этих  лакеев
знатного дома: чувствуя себя униженными обществом двух маленьких  фигля-
ров, они посадили их отдельно, на конце стола, и уделяли им самые плохие
куски. Но благодаря голоду и прирожденной умеренности в пище  наши  юнцы
нашли все превосходным. Когда же их веселость обезоружила надменные души
дворни, их попросили поиграть за десертом для увеселения  "господ  лаке-
ев". Иосиф отплатил им за презрение, с большой  готовностью  сыграв  для
них на скрипке, а Консуэло, почти успевшая забыть  утренние  волн