нец, но сорвать его с тебя мне не дано.  Не
знаю я ни причин, ни следствий твоих несчастий и  не  спрашиваю  тебя  о
них. Но я мало любил бы тебя, я был бы недостоин твоего сострадания, ес-
ли б с первой же нашей встречи не понял, не почувствовал той грусти, ко-
торою полны твое сердце и вся твоя жизнь. Чего же тебе бояться  меня,  о
утешенье моей души? Ты, такая стойкая и такая мудрая, ты,  которой  гос-
подь внушил слова, покорившие и оживившие меня в один миг, -  неужели  в
тебе вдруг стал угасать свет веры и разума, раз ты начинаешь  страшиться
своего друга, своего слуги, своего раба? Приди в себя, мой ангел, взгля-
ни на меня: вот я у ног твоих и навсегда склоняю чело до земли. Чего  ты
хочешь? Что прикажешь? Быть может, ты желаешь выйти  отсюда  сейчас  же,
одна, без меня? Желаешь, чтобы я никогда больше не показывался  тебе  на
глаза? Какой жертвы ты требуешь? Какую клятву хочешь ты услышать от  ме-
ня? Все могу я тебе обещать и во всем тебе повиноваться. Да, Консуэло, я
могу стать спокойным, покорным и с виду даже таким же благоразумным  че-
ловеком, как другие. Скажи, буду ли я тогда менее  страшен  тебе,  менее
неприятен? До сих пор я никогда не мог делать того, что хотел, отныне же
мне дано будет выполнить все, что ты пожелаешь.  Быть  может,  переделав
себя так, как ты этого хочешь, я умру, но теперь моя очередь сказать те-
бе, что моя жизнь всегда была отравлена и я с радостью отдам ее ради те-
бя.
   - Дорогой и великодушный Альберт, - сказала успокоенная и  растроган-
ная Консуэло, - говорите яснее, дайте мне наконец проникнуть  в  глубину
вашей непроницаемой души. В моих глазах вы человек,  стоящий  выше  всех
других; с самой первой минуты нашей встречи я почувствовала к вам уваже-
ние и симпатию, и у меня нет причин скрывать это от вас. Мне  все  время
говорили, будто вы безумец. Но я никогда этому не верила. Все эти  расс-
казы только увеличивали мое уважение к вам и доверие. Тем не менее я  не
могла не признать, что вы страдаете каким-то душевным недугом,  глубоким
и странным. И вот я, быть может самонадеянно, вообразила почему-то,  что
смогу облегчить ваши страдания. Вы сами способствовали этому моему убеж-
дению. Я пришла к вам, и вы рассказываете обо мне и о себе самом столько
глубокого, столько правдивого, что я готова была  бы  преклониться  пред
вами, если бы не ваш фатализм, с которым я никак  не  могу  согласиться.
Могу я, не оскорбляя вас и не заставляя вас страдать, высказать вам все?
   - Говорите, Консуэло, я заранее знаю, что вы хотите сказать.
   - Хорошо, я дала себе слово высказать вам все. Вы приводите в  отчая-
ние всех, кто вас любит. Они полагают, что должны участливо  щадить  то,
что они называют вашим безумием; они  боятся  довести  вас  до  крайнего
раздражения, если дадут вам заметить, что они видят его, скорбят о нем и
страшатся его. Сама я не верю в это безумие и потому без всякого  страха
спрашиваю вас: почему вы с вашим умом временами производите  впечатление
безумного? Почему при всей своей доброте вы бываете неблагодарны и высо-
комерны? Почему такой просвещенный и религиозный человек, как вы,  может
предаваться мечтаниям больного,  разочарованного  ума?  Наконец,  почему
сейчас вы в одиночестве, заживо погребены  в  этом  мрачном  подземелье,
вдали от любящей семьи, которая разыскивает и оплакивает вас,  вдали  от
ближних, о которых вы так ревностно заботитесь, и, наконец, вдали от ме-
ня? Ведь вы сами призывали меня и говорили, что меня любите, а между тем
если я не погибла, идя к вам, то только  благодаря  неимоверному  усилию
воли и покровительству божию.
   - Вы спрашиваете у меня тайну моей жизни, смысл моей  судьбы,  но  вы
знаете это лучше меня, Консуэло! Я от вас ждал раскрытия моей  сущности,
а вы мне задаете вопросы. О! Я вас понимаю: вы хотите заставить меня ис-
поведаться, раскаяться и принять непоколебимое решение, которое  помогло
бы мне восторжествовать над самим собой. Я готов вам повиноваться. Но  я
не в состоянии в один миг познать себя, разобраться в  себе  и  преобра-
зиться. Дайте мне несколько дней или хотя бы часов на то,  чтобы  я  мог
выяснить для вас и для себя самого, безумен я или же владею  своим  рас-
судком. Увы! увы! - и то и другое верно. И мое несчастье в  том,  что  у
меня на этот счет нет никаких сомнений! Но вот чего я еще не знаю в  эту
минуту: иду ли я к полной потере ума и воли, или же  в  состоянии  спра-
виться с демоном, который в меня вселился. Сжальтесь надо мной,  Консуэ-
ло! Я весь еще во власти волнения, которое сильнее меня. Я не помню  то-
го, что говорил вам, я не отдаю себе отчета в том,  сколько  времени  вы
здесь; я не понимаю, как можете вы быть здесь, если Зденко не хотел при-
вести вас сюда; я не знаю даже, в каком мире витали мои мысли, когда  вы
явились предо мной. Увы, мне неизвестно, сколько веков нахожусь я в этом
заключении, испытывая неслыханные страдания и борясь с ниспосланным  мне
бедствием. Когда эти страдания проходят, я уже ничего не помню.  У  меня
остается только страшная усталость, оцепенение, какой-то страх,  который
я хотел бы прогнать... Консуэло, дайте мне забыться хотя бы на несколько
мгновений! Мои мысли прояснятся, язык развяжется! Я обещаю вам это, кля-
нусь! Защитите меня от ослепительного  света  действительности!  Он  так
долго был скрыт от меня в этой ужасной тьме, что глаза мои не в  состоя-
нии сразу вынести его. Вы приказали мне сосредоточить всю жизнь в  серд-
це, жить только сердцем. Да, вы мне это сказали, и мое сознание и память
живут лишь с того мгновения, как вы заговорили со мной. Слова ваши внес-
ли ангельский покой в мою душу. Сердце мое теперь живет  полной  жизнью,
но разум мой еще дремлет. Я боюсь говорить вам о себе, так как могу  за-
путаться в своих мыслях и опять напугать вас своим бредом. Я  хочу  жить
только чувством, но эта жизнь мне неведома; она могла бы стать для  меня
упоительной, отдайся я ей без боязни, что вы будете мной недовольны. Ах,
Консуэло, зачем вы сказали мне, чтобы я сосредоточил всю  жизнь  в  моем
сердце? Теперь я прошу вас, выскажитесь яснее, позвольте  мне  думать  о
вас, видеть и понимать только вас... словом, любить  вас.  Боже  мой!  Я
люблю! Люблю живое существо, подобное себе! Люблю его всеми силами свое-
го существа. Могу сосредоточить на нем весь свой пыл, всю святость своей
любви! Мне вполне достаточно этого счастья, и я  не  настолько  безумен,
чтобы требовать большего!
   - Ну хорошо, дорогой Альберт! Пусть ваша измученная душа найдет  себе
успокоение в тихой, нежной, братской любви. Бог - свидетель, что вы  мо-
жете любить меня так, ничем не рискуя и ничего не боясь.  Я  чувствую  к
вам горячую дружбу, какое-то преклонение, которых  не  могут  поколебать
никакие мелочные, пустые разговоры и пересуды пошлых  людей.  Вы  поняли
благодаря какому-то божественному, таинственному наитию, что  жизнь  моя
разбита горем. Вы это сказали, и высшая истина говорила вашими устами. Я
не могу любить вас иной любовью, чем любовью сестры; но не думайте,  что
во мне говорит только милосердие, жалость. Правда, человеколюбие и сост-
радание дали мне мужество прийти сюда, но чувство симпатии и особое ува-
жение к вашим душевным качествам дают мне смелость и  право  говорить  с
вами так, как я говорю. Раз навсегда откажитесь от  заблуждения  относи-
тельно вашего чувства: никогда не говорите мне ни о любви, ни  о  браке.
Мое прошлое, мои воспоминания делают невозможной любовь  между  нами,  а
разница в нашем положении делает такой брак  неприемлемым,  даже  унизи-
тельным для меня. Лелея подобные мечты, вы превратили бы мою  самоотвер-
женность в нечто безрассудное, почти преступное. Я готова дать вам клят-
венное обещание быть вашей сестрой, вашим другом,  вашей  утешительницей
всегда, когда вам только захочется открыть мне свою душу,  вашей  сидел-
кой, когда, страдая, вы будете мрачны и удручены. Поклянитесь, что буде-
те видеть во мне только это и не будете любить меня иначе.
   - Великодушная женщина, - проговорил Альберт бледнея. - Ты  правильно
рассчитываешь на мое мужество и хорошо знаешь мою любовь к тебе, раз до-
биваешься от меня такого обещания. Я был бы способен  солгать  в  первый
раз в жизни, был бы готов унизиться до ложной клятвы, если бы  ты  этого
потребовала. Но ты не потребуешь этого, Консуэло. Ты поймешь,  что  этим
ты внесла бы в мою жизнь новое мучение, а в мою совесть  угрызения,  ни-
когда еще не осквернявшие ее. Не тревожь себя мыслью,  какого  рода  лю-
бовью люблю я тебя, ведь я и сам не  отдаю  себе  в  этом  отчета;  знаю
только, что не назвать это чувство любовью было бы святотатством.  Всему
остальному я подчиняюсь: я принимаю твое сострадание, твою заботу,  твою
доброту, твою тихую дружбу; я всегда буду говорить с тобой  только  так,
как ты мне разрешишь; я не произнесу ни единого слова, могущего  смутить
тебя; никогда не взгляну на тебя так, чтобы тебе пришлось опустить  гла-
за; никогда не прикоснусь к твоей руке, если это прикосновение тебе неп-
риятно; я даже не дотронусь до края твоих одежд, если ты боишься, что  я
могу осквернить их своим дыханием. Но ты будешь  неправа,  если  станешь
относиться ко мне с недоверием; лучше поддержи  во  мне  это  сладостное
возбуждение, - оно дает мне жизнь, а тебе нечего его  бояться.  Я  очень
хорошо понимаю, что твое целомудрие испугали бы слова любви, которой  ты
не хочешь разделить; я знаю, что из гордости ты оттолкнула бы изъявления
страсти, которую ты не желаешь ни пробуждать, ни поощрять. Успокойся  же
и безбоязненно поклянись мне быть моей сестрой и утешительницей, а я даю
тебе клятву быть твоим братом и слугой. Не требуй от меня большего, -  я
буду скромен и ненавязчив. С меня довольно, если ты  будешь  знать,  что
можешь повелевать и самовластно управлять мною... но не  как  братом,  а
как существом, которое отдалось тебе целиком и навсегда.


   XLV

   Эти слова успокоили Консуэло относительно настоящего, но не  рассеяли
ее опасений насчет будущего. Фанатическое самоотречение Альберта вызыва-
лось глубокой и непреодолимой страстью, в этом нельзя было  сомневаться,
глядя на его лицо и зная его серьезный характер. Консуэло,  смущенная  и
вместе с тем растроганная, спрашивала себя, сможет ли она и дальше  пос-
вящать свои заботы человеку, влюбленному в  нее  так  откровенно  и  так
безгранично. Она никогда не смотрела легко на подобного рода  отношения,
а с Альбертом каждой женщине следовало быть особенно осторожной. Она  не
сомневалась ни в его честности, ни в его обещаниях, но  то,  о  чем  она
мечтала, - вернуть ему покой, - теперь казалось ей совершенно  несовмес-
тимым с его пламенной любовью, раз она не могла отвечать  на  такую  лю-
бовь. Со вздохом протянула она ему руку и, устремив глаза в  землю,  за-
мерла, погрузившись в печальную задумчивость.
   - Альберт, - проговорила она наконец, поднимая на него взор и читая в
его глазах мучительное и тревожное ожидание. - Вы не знаете  меня,  если
предлагаете столь неподходящую для меня роль. Только женщина,  способная
злоупотреблять этой ролью, могла бы на нее согласиться. Я не кокетка, не
горда, не считаю себя тщеславной, и во мне нет  ни  малейшей  склонности
властвовать. Ваша любовь была бы для меня лестной, если бы я могла  раз-
делить ее; и если б я любила вас, то сейчас же сказала бы вам об этом. Я
знаю, что огорчаю вас, еще раз повторяя, что это не так, знаю, что гово-
рить такие вещи человеку в вашем состоянии - жестоко, и вам следовало бы
избавить меня от необходимости произнести эти слова, но  так  велит  мне
совесть, как это мне ни тяжело и как это ни надрывает мое сердце.  Пожа-
лейте меня: я вынуждена огорчить, быть может даже оскорбить вас в ту са-
мую минуту, когда я готова отдать жизнь, чтобы возвратить вам счастье  и
здоровье.
   - Я знаю это, благородная девушка, - ответил Альберт с грустной улыб-
кой. - Ты так добра, так великодушна, что способна отдать жизнь за  пос-
леднего из людей, но совесть твоя - я знаю и это - ни для кого не пойдет
на уступки. Не бойся же обидеть меня, обнаружив непреклонность,  которою
я восхищаюсь, и стоическую холодность, которая сочетается у тебя с самой
трогательной жалостью. Огорчить меня ты не можешь, Консуэло: я  ведь  не
заблуждался, я привык к жесточайшим страданиям, я знаю,  что  обречен  в
жизни на самые мучительные жертвы. Не обращайся же со мной, как с  чело-
веком слабым, как с ребенком без сердца и самолюбия, повторяя то, что  я
знаю, - ибо я знаю, что ты меня никогда не полюбишь.  Мне  известна  вся
твоя жизнь, Консуэло, хотя я и не знаю ни твоего имени, ни твоей  семьи,
никаких обстоятельств твоего телесного существования. Я знаю лишь  исто-
рию твоей души, а остальное не интересует меня. Ты любила, еще любишь  и
всегда будешь любить существо, о котором я ничего не знаю, не хочу знать
и у которого я не буду тебя оспаривать, разве только ты  сама  прикажешь
мне это. Но знай, Консуэло, никогда ты не будешь принадлежать ни ему, ни
мне, ни самой себе. Бог уготовил тебе  особое  существование.  Узнать  и
предвидеть его обстоятельства я не стремлюсь, но знаю его цель и  конец.
Раба и жертва своей великой души, ты не получишь в этой жизни иной  наг-
рады, кроме сознания своей силы и ощущения своей доброты;  несчастная  в
глазах окружающих, ты, несмотря ни на что, будешь самым спокойным, самым
счастливым из всех человеческих существ, так как всегда будешь  справед-
ливейшей и лучшей между ними. Ибо жалости достойны лишь  злые  и  подлые
люди, дорогая сестра; и пока человек будет  несправедлив  и  слеп,  пра-
вильны будут слова Христа: "Блаженны гонимые, блаженны плачущие и надры-
вающиеся в труде".
   Сила и величие, сиявшие на высоком и благородном челе Альберта,  про-
извели на Консуэло такое неотразимое впечатление, что, забыв о своей ро-
ли гордой повелительницы и сурового друга,  она  почувствовала  себя  во
власти этого человека, воодушевленного верой и энтузиазмом. Едва держась
на ногах от усталости и волнения, она опустилась на колени и, сложив ру-
ки, начала горячо молиться вслух:
   - О господи, если ты вложил это пророчество в уста святого, да  свер-
шится воля твоя и да будет она благословенна! В детстве  я  молила  тебя
даровать мне счастье суетное, полное веселья, а ты  уготовил  мне  такое
суровое и тяжкое, какого я не могла постичь. Сотвори же, господи,  чтобы
глаза мои раскрылись и сердце покорилось. Доля моя, казавшаяся мне столь
несправедливой, мало-помалу раскрывается перед моими глазами, и я сумею,
о господи, примириться с нею, прося у тебя только того, чего каждый  че-
ловек вправе ждать от твоей любви и справедливости: веры, надежды и  ми-
лосердия.
   Молясь так, Консуэло почувствовала, как слезы полились у нее из глаз.
Она не старалась их удерживать. После стольких волнений, после всего пе-
режитого этот кризис был для нее благодетелен, хотя  и  ослабил  ее  еще
больше. Альберт молился и плакал вместе с ней, благословляя свои  слезы,
так долго проливавшиеся в одиночестве и наконец смешавшиеся  со  слезами
великодушного и чистого существа.
   - А теперь, - сказала Консуэло, поднимаясь с колен, - довольно думать
о себе. Пора заняться другими и вспомнить о наших обязанностях. Я обеща-
ла вашим родным вернуть вас. Они в полном отчаянии, плачут и  молятся  о
вас, как об умершем. Хотите ли вы, дорогой Альберт,  возвратить  им  ра-
дость и покой? Хотите ли вы последовать за мною?
   - Уже? - с горечью воскликнул молодой граф.  -  Уже  расстаться!  Так
скоро покинуть этот священный приют, где с нами один бог,  покинуть  эту
келью, ставшую мне дорогою с тех пор, как в ней появилась  ты,  покинуть
это святилище счастья, которое, быть может, я никогда уже  не  увижу,  -
покинуть ради того, чтобы вернуться в холодную, лживую жизнь, полную ус-
ловностей и предрассудков! О нет, душа моя, жизнь моя!  Еще  один  день,
который для меня равен целому веку блаженства! Дай мне забыть,  что  су-
ществует мир лжи и несправедливости,  преследующий  меня,  как  зловещий
сон; дай мне не сразу, а постепенно вернуться к тому, что  они  называют
рассудком. Я еще не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выносить  зре-
лище их солнца и их безумия. Мне надо еще созерцать тебя,  слушать  твой
голос. Притом я никогда еще не покидал так внезапно,  без  долгого  раз-
думья, свое убежище - убежище  и  ужасное  и  благодетельное  для  меня,
страшное и спасительное место искупления, куда я бегу без  оглядки,  где
прячусь с дикой радостью и откуда ухожу всегда, испытывая сомнения слиш-
ком обоснованные и сожаления слишком длительные. Ты и  не  подозреваешь,
Консуэло, какими крепкими узами прикован я к этой добровольной  темнице.
Ты не знаешь, что здесь я оставляю свое "я", настоящего Альберта,  кото-
рый и не выходит отсюда; это "я" всегда находится тут, и призрак его зо-
вет и преследует меня, когда я бываю в каком-либо  другом  месте.  Здесь
моя совесть, моя вера, мой свет - словом, вся моя действительная  жизнь.
Сюда я приношу с собой отчаяние, страх, безумие; часто они  нападают  на
меня и вступают со мной в ожесточенную борьбу. Но, видишь, там,  вот  за
этой дверью, находится святилище, где я побеждаю их и обновляюсь  душой.
Туда вхожу я оскверненный, со смятенною душой, а выхожу  оттуда  очищен-
ный; и никто не знает, ценою каких пыток я  покупаю  терпение  и  покор-
ность. Не вырывай меня отсюда, Консуэло! Позволь мне уйти медленными ша-
гами, сотворив молитву.
   - Войдем туда и помолимся вместе! - сказала Консуэло. - А  потом  уй-
дем. Время бежит, и, быть может, уж близок рассвет. Надо, чтобы никто не
знал дороги, ведущей отсюда в замок, надо, чтобы никто не  видел  нашего
возвращения; надо, пожалуй, чтобы нас не видели возвращающимися  вместе,
потому что я не хочу выдавать тайну вашего убежища, Альберт, а пока ник-
то ничего не подозревает о моем открытии. Я не хочу, чтобы меня допраши-
вали, не хочу лгать. Пусть у меня будет право почтительно молчать  перед
вашими родными. Пусть они думают, что мои обещания были не чем иным, как
предчувствием, мечтою. А увидев нас возвращающимися вместе, они могут  в
моей сдержанности усмотреть злую волю; и хотя для вас, Альберт, я готова
пренебречь всем, я не хотела бы без надобности лишаться доверия и дружбы
вашей семьи. Поспешим же! Я изнемогаю от усталости и  если  еще  пробуду
здесь, то, пожалуй, утрачу и последние силы, необходимые мне для  обрат-
ного пути. Помолимся же и пойдем!
   - Ты изнемогаешь от усталости! Так отдохни  же  здесь,  моя  любимая!
Спи, я благоговейно буду охранять твой сон, а если мое присутствие  бес-
покоит тебя, запри меня в соседнем гроте. Железная дверь будет между на-
ми, и пока ты меня не позовешь, я буду молиться за тебя в моей церкви.
   - А в то время как вы будете молиться, я же - предаваться отдыху, ваш
отец будет переживать мучительные часы. Я видела однажды, как  он,  стоя
ослабевшими коленями на каменном полу своей молельни, согбенный от  ста-
рости и горя, бледный, недвижимый, казалось, ждал только вести  о  вашей
смерти, чтобы испустить дух. А ваша бедная тетушка будет метаться, как в
жару, перебираясь с башни на башню и тщетно высматривая  вас  на  горных
тропинках. И сегодня в замке все опять сойдутся утром и разойдутся вече-
ром в отчаянии и смертельной тоске. Альберт, вы, видимо, не любите ваших
родных, раз так безжалостно, без угрызений совести, можете заставлять их
томиться и страдать.
   - Консуэло! Консуэло! - воскликнул Альберт, казалось  пробуждаясь  от
сна. - Не говори, не говори этого! Ты  терзаешь  мое  сердце.  Какое  же
преступление совершил я? Какие причинил бедствия? Почему они так  трево-
жатся? Сколько же часов протекло с тех пор, как я ушел от них?
   - Вы  спрашиваете,  сколько  часов!  Спросите  лучше,  сколько  дней,
сколько ночей, - чуть ли не сколько недель!
   - Дней, ночей?! Молчите, Консуэло, не говорите мне о моем  несчастье!
Я знал, что утрачиваю здесь представление о времени, знал