балансировал,  висел и прыгал без всякой
страховки. Ничто не отделяло меня от...
     Внезапно на меня накатила дурнота и головокружение.  Покачиваясь, я
проковылял три  шага и  привалился к  холодному камню.  Нависающий склон
толкнул меня в плечи, будто вся гора склонилась вперед, пытаясь спихнуть
меня с кронштейна.
     Подтянув закрепленную Лхомо веревку,  Чжаньчжи снял карабин с  моей
кладовки и пристегнул меня. Стараясь совладать с желудком, чтобы меня не
стошнило рядом с Чжаньчжи, я лишь молча кивнул.
     В  десяти  метрах от  нас,  за  выступом скалы,  Харуюки и  Кенширо
оживленно подавали мне знаки:  они пробили еще одну идеальную скважину и
хотят, чтобы я поторопился с установкой кронштейнов.

     Делегация,  направлявшаяся в  Поталу  на  вечерний  прием  в  честь
Ордена, вышла в путь вскоре после общей полуденной трапезы. Я наконец-то
увидел Энею, но не смог перекинуться с ней ни словом; мы лишь обменялись
многозначительными взглядами, да еще она одарила меня такой улыбкой, что
у меня колени подкосились.
     Приглашенные  собрались  на  нижнем  ярусе,  а  многотысячная толпа
рабочих,   монахов,  поваров,  схоластов  и  носильщиков  махала  нам  и
подбадривала приветственными криками  с  верхних  террас.  В  седловинах
восточной части хребта заклубились дождевые облака,  вливаясь в  ущелье,
но  небо  над  Цыань-кун-Су  оставалось  девственно-голубым,  и  красные
молитвенные флаги  верхних террас выделялись на  его  фоне  ослепительно
ярко.
     Все  мы   оделись  по-дорожному,   положив  официальные  костюмы  в
водонепроницаемые заплечные мешки. Я, естественно, предпочел собственный
рюкзак. Приемы у далай-ламы по традиции проходят поздно вечером, и у нас
в запасе больше десяти часов, но до Поталы шесть часов дороги по Вышнему
Пути,  а курьеры и летун,  прибывшие в Йо-кунь утром,  сообщили,  что за
Куньлунем погода испортилась, так что не мешало бы поторопиться.
     Порядок шествия определен протоколом: впереди Чарльз Чи-кьяп Кэмпо,
градоначальник Йо-куня и сюаньилан Храма-Парящего-в-Воздухе.  Настоятель
Храма Кэмпо Нга-Вань Таши,  почти равный ему по положению, шагов на пять
позади.  Вокруг  этих  сановников  так  и  роятся  помощники,  монахи  и
телохранители,  а  их  "дорожные" костюмы великолепием дадут  сто  очков
вперед моему официальному.
     Следом  шагают  юные  монахи  Гьяло  Тхондап  и  Лобсанг  Самтен  -
двоюродный и  родной  братья далай-ламы;  смуглолицые и  белозубые,  они
радуют глаз легкой походкой и звонким смехом, присущим здоровым юношам с
ясным  рассудком.  Ярко-красный скалолазный халат  -Побсанга придает ему
сходство с  ходячим  молитвенным флагом,  сопровождавшим нашу  процессию
вдоль узкой галереи к расселине Йо-куня.
     Распорядитель строительных работ  Дзипон  Шакабпа идет  в  компании
Джорджа  Цзаронга,  нашего  круглолицего мастера.  Его  неразлучный друг
Джигме Норбу,  не  получивший приглашения,  насей раз  остался в  Храме,
чувствуя себя  уязвленным.  Пожалуй,  впервые на  моей  памяти Джордж не
улыбается,   зато  Дзипон  болтает  без   умолку,   сопровождая  рассказ
преувеличенной жестикуляцией. Рядом шагают несколько рабочих, надумавших
проводить их хотя бы до Йо-куня.
     Тромо Трочи из Дхому,  коммивояжер с  юга,  путешествует в компании
своей  неизменной спутницы -  рослой  овцекозы,  навьюченной образчиками
товаров.  На  ходу  три  бубенчика,  болтающиеся  на  ее  косматой  шее,
позвякивают,  как храмовые колокола. Лхомо Дондруб должен присоединиться
к нам только в Потале,  но его присутствие символизирует верхний вьюк со
штукой новой ткани для дельтаплана.
     Мы с Энеей идем замыкающими.
     Я  не раз пытался затеять разговор о вчерашней ночи,  но всякий раз
она  заставляла меня  умолкнуть,  приложив палец  к  губам  и  кивнув на
идущего поблизости коммивояжера или  кого-нибудь еще,  В  конце концов я
ограничился  непринужденной  болтовней  о   последних  днях  трудов  над
верхними павильонами и галереями Храма.
     В Йо-куне нас встречают толпы людей,  выстроившихся вдоль галерей и
аппарелей,  размахивая флажками и  хоругвями.  Стоя на террасах и крышах
приткнувшихся  к   скале  домов,   горожане  хором  приветствуют  своего
градоправителя и всех нас.
     А  за околицей Йо-куня,  у стартовых террас единственной канатки на
пути в Поталу, мы встречаем еще одну делегацию, направляющуюся на прием,
- Дорже  Пхамо  и  девять ее  жриц.  Паланкин Дорже  Пхамо  несут девять
мускулистых  монахов,  потому  что  она  настоятельница Самден-дацана  -
мужского монастыря километрах в  тридцати от  Йо-куня,  на южных склонах
того же хребта. Когда Дорже Пхамо исполнилось три года, открыли, что она
- воплощение  первоначальной Дорже  Пхамо,  Громомечущей  Матери-свиньи.
Теперь ей уже девяносто четыре стандартных года.  Она чрезвычайно важная
персона,  и  больше  семидесяти лет  была  хоругвью,  старшиной общины и
аватарой  женского монастыря Оракула  в  Йамдрок  Дзо,  размещенного еще
километров на  шестьдесят подалее  на  отвесной стене  хребта.  Ныне  же
Громомечущая Мать-свинья,  девять сопровождающих ее  жриц и  десятка три
носильщиков и  телохранителей дожидаются  очереди  пристегнуть массивные
карабины паланкина к тросу канатки.
     Выглянув сквозь занавески,  Дорже  Пхамо  заметила нашу  компанию и
поманила Энею к себе. Из брошенных мимоходом замечаний Энеи я узнал, что
она  несколько  раз  побывала  в  дацане  Оракула  в  Йамдрок  Дзо  ради
знакомства с Дорже и крепко с ней подружилась. А еще А.Беттик по секрету
рассказал мне,  что  Дорже Пхамо недавно заявила своим жрицам из  дацана
Оракула  и  монахам  из  Самден-дацана,  будто  воплощение живого  Будды
Сострадательного -  Энея, а не Его Святейшество нынешний далай-лама. Как
сказал А.Беттик,  благодаря популярности Дорже Пхамо весть об этой ереси
разлетелась по всему Тянь-Шаню,  но далай-лама еще никак не отреагировал
на эту дерзость.
     Пока обе делегации дожидаются очереди на канатку, обе женщины - моя
Энея и старуха в паланкине -  беззаботно болтают и смеются. Должно быть,
Дорже  Пхамо  настояла,   чтобы  мы  отправились  первыми,   потому  что
носильщики убрали паланкин с  дороги,  девять жриц низко поклонились,  а
Энея  жестом поманила нашу  группу на  террасу.  Чарльз Чи-кьяп  Кэмпо и
Кэмпо Нга-Вань  Таши  явно  чувствовали себя не  в  своей тарелке,  пока
помощники пристегивали их  салазки  к  тросу,  -  не  из-за  тревоги  за
собственную безопасность,  но из-за попрания протокола; честно говоря, я
не понял, в чем оно состояло, да и не очень-то интересовался. Я только и
думал,  как бы улучить минутку,  чтобы поговорить с  Энеей наедине.  Или
просто поцеловать.

     По  пути в  Поталу нас застал ливень.  За  три месяца пребывания на
Тянь-Шане  меня  не  раз  накрывало летними грозами,  но  этот  дождь  -
студеный предвестник муссонов -  окутал нас клубами холодного тумана. Мы
успели оставить канатку позади прежде,  чем  небо заволокло тучами,  но,
когда мы выбрались на восточную сторону хребта Кунь-лунь, на Вышнем Пути
поблескивал лед.
     Вышний  Путь  -  это  скальные карнизы,  полки,  мощеные дорожки на
отвесных стенах,  деревянные галереи на северо-западных отрогах Хуа-Шаня
- Горы-цветка,  а  еще  -  долгая  череда  террас  и  подвесных  мостов,
соединяющих заснеженные отроги Хуа-Шаня с  Куньлунем.  Там же  находится
второй подлине подвесной мост на планете,  связывающий хребет Куньлунь с
хребтом Пхари,  а дальше ведут новые галереи,  мосты и карнизы,  бегущие
вдоль восточного склона хребта Пхари к  Пхари-Базару.  Там остается лишь
пройти через ущелье и выйти на дорогу до Поталы,  проложенную по карнизу
почти строго на запад.
     Обычно это  просто шестичасовая прогулка по  залитым солнцем горам,
но  в  тот  день  пришлось предпринять опасный  и  изнурительный переход
сквозь  клубящийся туман  и  ледяной дождь.  Помощники градоначальника и
настоятеля  Храма  пытались  укрыть  своих  сановников  ярко-красными  и
желтыми зонтами,  но  обледеневший карниз порой  сужался настолько,  что
приходилось идти  гуськом,  и  сановники очень  скоро вымокли до  нитки.
Переправа  через  подвесные мосты  обратилась в  форменный кошмар  -  их
"настил" состоит из единственного,  густо оплетенного троса; вертикально
вверх идут пеньковые "балясины", перилами служат горизонтальные веревки,
а над головой проходит второй толстый трос.  Обычно удержаться на нижнем
тросе проще простого -  придерживаешься за боковые веревки,  но в  такой
ливень  переправа требует  крайней сосредоточенности.  Впрочем,  местные
жители,  пережившие множество муссонов,  проделывали такое десятки раз и
преодолевали мосты с привычным проворством, только мы с Энеей застревали
на раскачивающихся, уходящих из-под ног тросах, цепляясь за обледеневшие
веревки, то и дело норовившие выскользнуть из рук.
     Несмотря на грозу -  а может быть, именно из-за нее, - кто-то зажег
факелы Вышнего Пути вдоль всего восточного склона хребта, а светильники,
рдеющие  в  густом  тумане,  обозначали  изгибы  и  повороты  деревянных
галерей,  поднимающиеся и спускающиеся лестницы, новые мосты. Мы прибыли
на Пхари-Базар как раз на закате,  хотя из-за непогоды казалось, что уже
гораздо позже. Там к нам присоединились остальные группы, направлявшиеся
в  Зимний дворец,  и  через  расселину на  запад  двинулась внушительная
вереница  человек  из  семидесяти.   Паланкин  Дорже  Пхамо  по-прежнему
покачивался  рядом  с  нами,  и,  по-моему,  не  я  один  завидовал  его
обладательнице, сидевшей в тепле и сухости.
     Честно говоря, я был разочарован: мы планировали прийти в Поталу на
вечерней заре,  когда от протянувшихся с  севера на юг хребтов и высоких
пиков еще исходит мягкое альпийское сияние.  Я  ни разу не бывал в  этих
краях и с нетерпением ждал,  когда покажется дворец. Перед нами открылся
уходящий вдаль ряд карнизов и галерей, озаренных светом факелов, - это и
был широкий Вышний Путь между Пхари и  Поталой.  У  меня в рюкзаке лежал
лазерный фонарик:  уж и  сам не знаю,  зачем я его захватил -  то ли для
самообороны в  случае чего,  то  ли  дорогу во тьме отыскивать.  На этом
отрезке самой оживленной из  дорог толстая корка льда  была  везде,  где
только  можно  -  на  скалах,  террасах,  пеньковых перилах мостов и  на
ступенях.  Не  представляю,  как  можно даже близко подойти к  канатке в
такую-то  погоду,   но  поговаривали,  что  самые  отчаянные  из  гостей
добирались именно так.
     В  Запретный город мы  вступили часа за два до начала приема.  Тучи
немного разошлись,  дождь  стих,  и,  впервые увидев  Зимний  дворец,  я
невольно затаил дыхание, напрочь забыв обо всех мелких огорчениях.
     Зимний  дворец  стоит  на  громадном  пике,  возносящемся  на  фоне
высочайших вершин  Кукунора с  хребта  Желтая  Шапка.  Сквозь  разрывы в
облаках нам открылся Дрепань - монастырь, приютивший тридцать пять тысяч
монахов,  он  окружает город  -  ярус  за  ярусом  -  высокими каменными
зданиями,  взбирающимися по  отвесным склонам;  тысячи окон сияют светом
фонарей, на балконах, террасах и у входов горят факелы; а позади и выше,
золотыми кровлями касаясь клубящихся облаков,  высится Потала  -  Зимний
дворец далай-ламы,  -  играющая мириадами огней, подсвеченная последними
отблесками зари на вершинах Кукунора.
     Здесь помощники и провожающие повернули обратно,  в Запретный город
вошли только приглашенные.
     Вышний Путь  стал ровнее и  шире,  превратившись в  настоящий тракт
пятидесяти  метров  шириной,  вымощенный золотыми  камнями,  обрамленный
рядами  факелов и  окруженный бессчетными храмами,  ступами,  кумирнями,
постройками внушительных монастырей и гарнизона.  Дождь совсем перестал,
тракт блестел золотом,  а перед колоссальными стенами и воротами Дрепаня
и  Поталы сновали сотни и  сотни красочно разодетых паломников и жителей
Запретного города.  Монахи в шафранно-желтых рясах держались небольшими,
молчаливыми группками;  дворцовые чиновники в  ярко-красных и  роскошных
пурпурных одеждах и  желтых  шляпах,  смахивающих на  опрокинутые блюда,
целеустремленно вышагивали мимо  солдат в  синей форме,  с  черно-белыми
полосатыми пиками;  пробегали курьеры в  облегающих оранжево-красных или
сине-золотых  костюмах;  плавно  выступали  придворные  дамы  в  длинных
шелковых платьях -  небесно-голубых, нежно-лазоревых и кобальтово-синих,
- шелестя шлейфами по влажным камням золотой мостовой; красношапочники -
в  малиновых шелковых шляпах с  малиновой же бахромой;  друнгпа -  народ
лесистых долин -  в  косматых папахах из  овцекозьего меха  и  костюмах,
украшенных  яркими  белыми,  красными,  рыжими  и  золотыми  перьями,  и
заткнутыми  за  кушаки  длиннющими церемониальными саблями;  и  наконец,
простые люди  Запретного города -  конечно,  не  такие  колоритные,  как
сановники, повара, садовники, слуги, учителя, каменщики и камердинеры, -
все до  единого в  зелено-синих или оранжево-золотых халатах,  а  челядь
Зимнего дворца далай-ламы -  численностью в  несколько тысяч -  мелькала
там и  тут в  малиново-золотых одеждах и  неизменных шляпах из войлока и
шелка  с  жесткими  полями  шириной  сантиметров  пятьдесят,   чтобы  не
пострадала  от   солнца  аристократическая  дворцовая  бледность  и   не
беспокоил дождь в сезон муссонов.
     В  сравнении  с  ними  наша  вымокшая  группа  паломников выглядела
блеклой и  потрепанной,  но я  и  думать забыл о  собственной внешности,
когда  мы  вошли  в  шестидесятиметровые -  в  высоту -  врата монастыря
Дрепань и зашагали по мосту Ки-Чу.
     Мост в  20 метров шириной и  115 длиной сделан из самой современной
углеродной пластистали и сияет,  как черный хром.  А под ним -  пустота.
Мост перекинут через глубокую расщелину,  и  в  тысячах метров под  нами
курятся фосгеновые тучи. На востоке, откуда мы подошли, строения Дрепаня
взбираются в  гору километра на  три;  его плоские стены,  горящие окна,
даже  сам  воздух  опутан хитроумной паутинной вязью  служебных канаток,
напрямую  соединяющих монастырь с  дворцовыми владениями.  На  западе  -
перед нами -  Потала поднимается по крутым склонам на шесть километров с
лишком;  сотни  отполированных каменных фасадов  и  десятки золотых крыш
отражают трепетные вспышки молний,  вспыхивающие в  тучах,  проплывающих
над  самыми кровлями.  В  случае нападения мост Ки-Чу  может втянуться в
западную стену меньше чем за  тридцать секунд,  не  оставив агрессору ни
пяди, ни малейшей лазейки на полкилометра отвесной стены.
     Но  мост не ушел у  нас из-под ног.  Вдоль парапетов по обе стороны
выстроились стражники  в  парадной  форме,  и  каждый  держал  вовсе  не
бутафорскую пику,  или же плазменную винтовку.  На противоположном конце
Ки-Чу мы задержались у богато изукрашенных Парго-Калинь - Западных врат.
Грандиозная арка восьмидесятипятиметровой высоты вся  светилась изнутри;
свет пробивался сквозь тысячи затейливых узоров,  и ярче всего сияли два
исполинских глаза, не мигая глядевших поверх Ки-Чу и Дрепаня на восток.
     Каждый из нас задержался,  проходя под Парго-Калинь, Миновав врата,
оказываешься уже на  территории Зимнего дворца,  хотя до самой двери еще
шагов  тридцать.  А  потом  надо  подняться  на  тысячу  ступенек.  Энея
рассказывала,  что истовые паломники из  всех уголков Тянь-Шаня проходят
путь до  дворца на коленях,  а  иные простираются ниц на каждом шагу,  в
самом   буквальном  смысле  измеряя  сотни  и   тысячи  километров  пути
собственным ростом -  только бы  удостоиться чести пройти под  Западными
вратами и  коснуться лбом последнего отрезка моста Ки-Чу  из  почтения к
далай-ламе.
     Войдя рука об руку, мы с Энеей переглянулись.
     Предъявив  на   главном   входе   свои   приглашения  стражникам  и
чиновникам,  мы поднялись на тысячу ступенек.  Я очень удивился,  увидев
самый  настоящий эскалатор,  но  Тромо  Трочи  из  Дхому  объяснил,  что
включают его нечасто, - чтобы не разочаровывать паломников.
     Выше,   на   первых  публичных  ярусах,   у   нас  снова  проверили
приглашения,  а  потом  слуги  забрали у  нас  мокрую  верхнюю одежду  и
проводили в  комнаты;  там  уже можно было принять ванну и  переодеться.
Сюаньилану  Чарльзу  Чи-кьяп   Кэмпо   по   сану   полагались  небольшие
апартаменты на  семьдесят восьмом ярусе дворца:  нас же после бесконечно
долгого спуска  по  наружным галереям (в  окнах  блестели мокрые красные
крыши монастыря Дрепань, вспыхивающие отблесками зарниц) встретили новые
слуги.  Распорядители празднества  позаботились о  ночлеге  для  гостей:
каждому выделили хотя  бы  отдельный альков с  занавесом,  а  в  смежных
душевых были горячая вода, ванны и даже современный акустический душ.
     Вообще-то я  не захватил с собой в Храм-Парящий-в-Воздухе ни фрака,
ни даже самого завалящего смокинга (впрочем,  их и  у меня не было),  но
Лхомо Дондруб с  друзьями в  складчину снарядили меня  для  сегодняшнего
торжества.  Я  натянул на  себя черные брюки и  черные лаковые штиблеты,
белую  шелковую рубашку  с  золотым  жилетом и  красно-черный  шерстяной
верхний    жилет,    надевающийся   крест-накрест    наподобие   фелони,
перехваченный на  поясе  шелковым малиновым кушаком.  Поверх  жилетов  -
черный  праздничный  плащ  из   тончайшего  шелка  с   западных  отрогов
Музтаг-Ата,  украшенный затейливой узорчатой каймой  из  переплетающихся
красных,  золотых, серебряных и желтых нитей. Доверяя мне один из лучших
своих плащей,  Лхомо предупредил,  что швырнет меня в  пропасть с  самой
высокой террасы, если я испачкаю, порву или потеряю его. Вообще-то Лхомо
добродушный  славный   малый   -   что   в   принципе   редкость   среди
летунов-одиночек, - но, боюсь, он вовсе не шутил.
     А.Беттик  ссудил мне  серебряные браслеты,  купленные по  случаю на
пестром базаре Сиванму.  На  плечи я  накинул красный башлык из  пуха  и
шерсти  -  его  мне  одолжил Джигме  Норбу,  всю  жизнь  тщетно  ждавший
приглашения в  Зимний дворец.  Нефритовый талисман Срединного Царства на
серебряной цепочке одолжил плотник Чжаньчжи Кенчжунь.
     И вот к нам вошли слуги в золотых одеяниях и объявили,  что пора, и
мы  направились в  главный  аудиенц-зал  близ  Тронной палаты.  Наружные
галереи были забиты сотнями гостей,  они  неспешно ступали по  кафельным
полам,  шелестя  шелками,  позвякивая драгоценностями,  наполняя  воздух
ароматами духов и  благовоний.  Чуть впереди две  жрицы бережно вели под
руки Дорже Пхамо, все три - в элегантных шафранно-желтых одеждах.
     Дорже не  надела никаких украшений,  но  ее белоснежно-седые волосы
были  перевиты  лентами,  уложены  хитроумными  буклями  и  заплетены  в
красивые косички.
     Наряд Энеи был незамысловат,  но ослепителен - темно-синее шелковое
платье,  обнаженные  плечи  прикрыты  кобальтовой пелеринкой,  на  груди
нефритово-серебряный  талисман  Срединного Царства,  а  волосы  заколоты
серебряным   гребнем,    удерживающим   вуалетку.   Лица   женщин   были
благопристойно прикрыты вуалями, и я порадовался, что эта деталь туалета
изысканно маскирует внешность моей возлюбленной.
     Энея взяла меня под руку.  Вместе с  длиннейшей вереницей гостей мы
прошествовали бесконечными коридорами,  свернули направо  и  поехали  по
винтовой лестнице-эскалатору на верхние ярусы.
     - Волнуешься? - шепнул я.
     В  ответ она лишь сверкнула глазами из-под вуалетки и  стиснула мою
ладонь.
     - Детка,  временами ты видишь будущее,  -  не отступал я. - Я знаю,
что видишь. Так вот... нам удастся уйти отсюда живыми?
     Она повернулась, чтобы ответить, и я склонился к ней.
     - Рауль,   в   будущем   каждого  предопределено  очень   немногое.
Большинство событий текуче,  как... - Она указала на игру струй фонтана.
- Но  я  не  вижу причин для беспокойства,  а  ты?  Сегодня здесь тысячи
гостей.  Далай-лама  сможет лично  поприветствовать лишь  немногих.  Его
гостям...  Ордену...  в общем,  не важно кому... откуда им знать, что мы
здесь?
     Я кивну